Он отправился во двор за сеном, а я взошел на грязное крыльцо и попал в сени; наверх вела лестница; распахнутая слева дверь как бы приглашала войти в просторную комнату с некрашеными, затоптанными полами; стены ее были оклеены грошовыми розовыми обоями. В глубине комнаты виднелась стойка с ведерным бочонком на ней, с кучкой бутылок пива и несколькими тарелками с какими-то закусками. За ней дремал желтолицый, обрюзглый и длиннобородый человек лет сорока, в русской рубахе с мушками и в надетом поверх нее жилете.
Трактир наполняли деревянные столы разных размеров; за двумя из них располагались компании мужиков человек с десяток; перед ними находились большие деревянные миски, бутылки с водкой и горы нарезанного ломтями черного хлеба.
Запах щей обдал меня приятной густой волной. Не успел я перешагнуть за порог, дремавший открыл глаза и уставился на меня. Повернулись в мою сторону и обедавшие.
Я поздоровался и подошел к прилавку. Из-за него, опершись обеими, широко расставленными руками, тяжело поднялось, словно налитое водой, огромное тело с отекшим лицом и бесцветными глазами.
- Нельзя ли у вас пообедать? - спросил я.
- Отчего же нельзя, можно-с, - глухо, утробой ответил хозяин. - Пожалуйте наверх на чистую половину; сейчас я к вам паренька пришлю-с!
Я вернулся в сени и поднялся по деревянной лестнице во второй этаж.
Чистая половина состояла из двух небольших горенок и отличалась от нижней тем, что на столах в ней были накинуты грязные скатерти розовато-кирпичного цвета; вместо скамеек стояли простые деревянные стулья.
Из задней горенки на меня выглянуло румяное, круглое лицо в овале из темно-русой бородки, принадлежавшее какому-то молодому духовному.
Я сел около окошка, заказал прибежавшему вихрастому половому яичницу и селянку и стал смотреть на улицу. Проезжих не было; на противоположной стороне горячо беседовали о чем-то две бабы с коромыслами на плечах; пара мальчишек с криком и смехом гонялись за третьим; тот метался из стороны в сторону как заяц, но преследовавшие настигали его.
- Не утекешь! не утекешь! - визжали они в полном восторге.
Вдруг визг мальчишек оборвался, и они прыснули по дворам; бабы оглянулись в их сторону и, приняв чинный вид, заспешили прочь, покачивая боками и ведрами: из-за угла проулка показался седогривый великан в сером подряснике. Он шел, опираясь на толстую дубинку со светлым, должно быть серебряным, набалдашником.
Завидев его приближение, игравшие кое-где около изб ребята шарахались прочь; встречный мужик торопливо скинул картуз и метнулся благословляться. Великан высоко поднял руку для знамения и сунул ее к губам мужика.
То же самое проделала и баба, поспешно бросившая для этого коромысла и ведра.
- Видали? - с упоением произнес за моей спиной приятный тенорок.
Я оглянулся: около меня стоял виденный уже мною духовный, карие глаза его искрились от удовольствия.
- Богатырь! - ответил я. - Кто это такой?
- Неужто не знаете? - удивился духовный. - Персона-с! - отец протоиерей Алексей.
Мы познакомились. Собеседник мой оказался дьяконом из соседнего уезда, ехавшим в город к тестю.
- Не угодно ли мне компанию составить? - обратился ко мне дьякон, - та горенка посокровеннее, эта на нору как-то!
Я согласился, и мы перебрались в нее. Горенка действительно оказалась сокровеннее и уютнее. В дальнем углу ее на столе лежала гора съестных припасов, завернутых в просалившиеся газетные обрывки; среди них, словно наполненная рубинами, ярко пылала в лучах солнца бутылка.
- Пожалуйста, присаживайтесь! - приглашал дьякон, отодвигая к одному концу свои свертки. - Неопалимая купина-то моя как светится! - он подмигнул на бутылку. - Вкушаете?
- А что такое? - осведомился я.
- Вишневка, домашняя, - благоговейно ответил дьякон, бережно, обеими руками беря бутылку. - Такую наливку разве у архиерея в подвалах сыщите! Пять годов выдержана: свадебная!
Он осторожно, стараясь не пролить, налил стаканчик и поднес его мне.
- Откушайте, сделайте одолжение!
Я попробовал; свадебная наливка, действительно, оказалась превосходною. Дьякон стоял, держа бутылку в руках словно орарий во время ектении, и глотал слюнки, глядя, как я отпиваю понемногу из стаканчика.
- Сама в горло течет… истинно мед и елей!!
- Очень хороша! - похвалил я.
Дьякон принялся разворачивать свертки.
- Полну торбу дьяконица мне всего наклала: на день езды, на неделю еды - такое уж правило у нее! Ах, и заботливая же она у меня!
Из свертков появилась жареная курица, кусок копченого сала, вареный язык и т. д.
- Угощайтесь, пожалуйста. Мастерица дьяконица у меня: на свете второй такой не сыскать! В пути сущем и в посту разрешается!
Я поблагодарил и отказался; как раз в эту минуту половой внес заказанный мною обед.
- Это вот напрасно! - с искренним сожалением произнес дьякон, - с собою надо возить - дорогое все такое в трактирах! небось рублевку отвалите?
- Вероятно.
Дьякон вдруг радостно рассмеялся:
- А мне дьяконица денег на руки ни-ни, не дает! Харча всякого - сколько угодно, а денег - нет, тубо! Рупь на всю поездку отпустила! - Он опять залился смехом. - В пузырьке содержусь у нее. Не вздумайте, что жадная она, - нет, а так, для порядку, чтобы не растратился!..
И язык и белые зубы дьякона работали неутомимо; я убедился, что дьяконица была воистину мудра, наготовив мужу на два дня пути гору провизии.
- А почему вы с таким восхищением отозвались о здешнем благочинном? - полюбопытствовал я.
Дьякон широко раскрыл глаза и отнял ото рта куриную ногу.
- Вы и не слыхали, стало быть, ничего про отца протоиерея? - несказанно изумился он.
- Нет…
- Ну да как же это?! - воскликнул дьякон. - Знаменитое лицо, воистину пастырь, - на всю губернию, можно сказать, единственный!
- Чем же он знаменит, проповедями?
Дьякон отмахнулся рукой.
- Что там проповеди! всякий эти хляби словесные разверзать может. А вот паству держать в руках как он - это уж извините! - дьякон вытянул перед собой руку и сжал кулак. - Весь уезд вот где у него.
- Каким же образом?
- Убедителен очень! Сами изволили видеть - без вершка сажень в человеке, силища - жеребца за передние ноги на дыбки ставит! Мы если с крестом обход делаем - настоятель у нас как пупырышек, старенький, слабый - ну какое же причту уважение? кланяйся, если корчик ржи тебе в мешок всыплют! А отец Алексей идет - загляденье: Синай-гора; риза золотая, в сиянии весь, за ним целый поезд телег едет; кто же такому пастырю меньше меры дать осмелится? Да еще если мера с краями не вровень - глянет и слова не вымолвит, а только кулаку воздвиженье сделает - и уж весь двор как ошалелый за добавкой бежит! Нам яичко - ему десяточек.
- Да-с!.. А кулачище - из других уездов нарочно приезжают, чтобы его обозреть: в арбуз!
- Дерется, стало быть?
- Зачем? И кого ж ему бить-то, помилуйте? Да он только в лоб когда для назидания кому безымянным перстом постучит - шишка вскакивает! И без битья почитают! Русскому человеку ведь биться не надо: только бы палка всегда наготове стояла - вот тогда он все понимать может!
Дьякон со смаком опорожнил еще стаканчик свадебной и со стуком поставил его на стол.
- Возьмите хоть бы такой случай. Сект у нас по губернии, по деревням - сколько угодно. Беседы всякие мы по приказу преосвященного ведем, прения. Ну, да что же из этого выходит? ты дураку слово, а он тебе в ответ десять; ты ему текст, а он тебе три! Семь потов стечет, а он все свое долбит; зря только словесами воздух сотрясаем. А у отца Алексея ни словопрений, ни проповедей, а расколу - ни Боже мой, и духу нет; благолепие, порядок!!
- Чем же он этого достиг? неужели тем же воздвиженьем?
- Зачем? словами! слово умеет сказать! Да вот приведу я вам пример: гусь тут неподалеку один завелся, в соблазн стал вводить мужиков. Ярмарка подошла. Отправился отец Алексей пройтись и видит - у церковной ограды толпа стоит, а среди нее гусь этот разглагольствует.
Подошел отец Алексей. Расступились все, а он прямо к сектанту.
- Ты это о чем же здесь умствуешь? - спрашивает.
Смутился тот. - Да так, - говорит, - промежду себя мы тут…
- Слыхал я, будто ты в естестве Бога Сына сомнение имеешь?
Тот туда-сюда, а отвечать надо: народ стеной стоит, слушает!
- Имею! - отвечает.
Отец Алексей цоп его за загривок, да на воздуси в вытянутой руке и вознес, как змия в пустыне.
- За мной все! - приказал. И зашагал в церковь, а Ария этого самого над народом, как на шесте повешенного, несет. Тот и не шелохнется, скрючился, скис со страха! Ярмарка, понятное дело, валом за ним; полна церковь набилась. Остановился отец Алексей среди храма, указал знак вокруг себя свободною рукой и спрашивает, - православные, кто это такие на иконах изображены? Голосок-то у него как рык львиный, так и загремело по всем углам!
- Святые, - отвечают.
- А мощи чьи в церквах и монастырях нетленные почивают?
- Святых же…
- А как они верили? отметали ли они Господа Иисуса Христа, нашего Спасителя?
- Нет! - кричат кругом.
- Как же ты, паршивец, отметать его осмеливаешься? - да как тряхнет его - у того руки и ноги чуть прочь не поотлетали. - Умней ты их, святее? - Да опять позвонил им как в колокольчик… - Братцы, свят сей или нет? Кому верить: роже этой или угодникам?!