Она никогда не договаривала, что бывало в ее годы, и безнадежно махала рукой, боясь, как бы не произошла опять такая же бурная выходка со стороны ее дочери, как всегда после намека в этом роде.
А протесты со стороны Ирен бывали чересчур уж бурны... Да что говорить! Выносливая и ко всему привычная прислуга, живущая в доме за пять рублей "одной прислугой" на всякие дела, не выживала более месяца.
Хотя Ирен решила остановиться на двадцати двух годах, эти годы бунтовали и на запрет красавицы не обращали никакого внимания, но шли своим чередом. А все-таки в конце третьего десятка Ирен сохранила почти всю привлекательность красоты, особенно когда обуздывала корсетом порывы ее прелестей на простор и свободу...
Многое переменилось. Там, где когда царила "Lа belle Poupicoff", давно уже забыли гордую красавицу. Маменька с дочкой давно уже переселились в глухой переулок на Выборгскую сторону, столуя у себя пятерых студентов медиков, всех пятерых платонически влюбленных в свою молодую хозяйку, несмотря на ее холодную недоступность и строгость в обращении. И все бы продолжалось так серо, неуютно и безотрадно, если бы однажды, накануне рождественских праздников, с ними не случилось совершенно неожиданно необыкновенное происшествие.
Вы знаете, что все необыкновенные происшествия происходят большей частью накануне Рождества и всегда ровно в полночь. Таков уж закон судьбы и, чтобы поддержать присущую писателю правдивость, вышеозначенная пометка времени не только не лишняя, но прямо-таки обязательна.
В маленькой комнате, при тусклом свете лампы под зеленым абажуром, сидела Ирен, переделывая в двадцатый раз свою единственную выходную шляпку. Она швырнула ножницы на пол и свирепо принялась обрывать вылинявшие ленты. Маменька, закутав свои больные ноги одеялом, сидела у другого конца стола и раскладывала засаленные карты, гадая на даму треф. Кухарка Лукерья, за кухонной перегородкой, звучно похрапывала. В печной трубе уныло завывал ветер, в стекла хлестал мокрый снег, и в ночной тишине издалека доносились, со стороны гавани, глухие удары вестовых пушек...
- Ты не сердись, милая, и не волнуйся... - начала вкрадчиво маменька... - Конечно, это вздор, это все смешно, но вчера опять без тебя приходил Иван Спиридонович…
Ирен только бегло взглянула на мать и встала, чтобы поднять ножницы.
- Майор пожарный, знаешь? - продолжала Катерина Ивановна, помолчав с минуту. - Лукерью нашу вызывал... Как это он странно говорил!.. Да, да... Проложи, говорит, мне траншею - озолочу!.. Полтинник сунул ей на кофий...
- Маменька...
- Да ведь я это так... чего косишься!.. Скучно ведь так сидеть, в молчанку играть, ну, я и рассказываю...
- А вы бы, маменька, приказали Лукерье, чтобы и майора вашего, и Ивана Спиридоновича, и этого немца Фриша, по шее бы гнали к своим законным супругам... Старые развратники!
- Я и то говорю... а впрочем... если так рассуждать хладнокровно...
- Что?
Ирен вызывающе взглянула на старуху и сдвинула брови.
- Да вот что... Трудно, ох, как трудно составить себе приличную партию, особенно в нашем положении...
- Ох, я не хочу вовсе... Вы ведь знаете!
- Не хочу... О-хо-хо-хо!.. Уходит время, приходится пожалеть, что тогда отказывала...
- Нисколько!
- Да что ты, право, возгордилась очень... Ну, вот опять... слезы! Ну, что ты плачешь, что? Ведь со злости плачешь... чем твоя мать хуже... Поклонники эти, "воздахторы" тоже, не "пугалы" какие-нибудь. Благодаря поклонникам-то я весь дом на большую ногу содержала, тебя в шелку вывозила, ужины у нас с устрицами закатывала... Каретник Вожжин когда посылал месячное, и о деньгах не заикался... Что же, думаешь, все на двести от законного?
- Вы меня, маменька, с собой не сравнивайте. Вы за папенькиной спиной, как за ширмой были, я же девица, мне прятаться не за кого!
Ирен бросила работу и стала ходить из угла в угол.
- Да ведь что же делать, не судьба была выйти замуж... не сумела, ну, и покоряйся... жить же ведь надо!
- А вот найду мужа и поживу!
- Ох, не найдешь!
- Маменька, не раздражайте вы меня... от этих разговоров, от этих попреков мне и так плохо спится, а вы...
Ирен подошла к окну, упираясь горячим лбом в холодное стекло, и плечи у ней начали судорожно вздрагивать.
Наступило продолжительное молчание. Слышен был только храп Лукерьи и за стеной у соседа тикали часы с кукушкой. Ирен отошла от окна... Даже маменька испугалась, как она побледнела, какой злобой горели ее глаза.
- Ох! Только бы выйти! - проговорила Ирен, словно не своим голосом. - Только бы нашелся дурак подходящий... пойду, без разбора, без отказа… за дьявола самого, за черта лысого выйду...
Едва она произнесла, почти выкрикнула эти слова, как раздался резкий звонок в передней.
- С нами крестная сила! - простонала Екатерина Ивановна.
- Кто там? - очнулась Лукерья.
В это мгновение часы на башне Сен-Жермен... виноват, обмолвился, - часы за перегородкой стали бить, с хрипом и задержками, и отсчитали ровно двенадцать.
- Так и доложи барыне - то есть, обеим барыням, и почтеннейшей Екатерине Ивановне, и прелестнейшей Ирине Яковлевне, что господин, передай карточку, желает им представиться!
Лукерья с растерянным видом появилась в гостиной, Ирен быстро выхватила карточку из ее руки.
Это был довольно крупный кусок черной бумаги, с ободранными, будто крысами огрызенными краями, и на нем четко написано огненно-красными чернилами:
Агел-Шип
Тайный советник и явный покровитель
- Странно! - пожала плечами Ирен и сказала: - Проси!
Тревожное чувство не то легкой робости, не то чего-то гораздо худшего взволновало красавицу.
В комнату вошел солидный господин не первой молодости, но еще очень бодрой и даже красивой наружности, настолько представительной, что даже его ничуть не портила блестящая лысина во всю голову. Ирен заметила, что гость слегка прихрамывает на одну ногу. Одет ночной, правильнее полуночный, визитер был безукоризненно, весь в черном. Крупный бриллиант сверкал у него в галстуке.
Тайный советник, будто добрый старый знакомый подошел к ручке маменьки, еще не пришедшей в себя от потрясения и вперившей в него свои обесцвеченные глаза, затем расшаркался с Ирен и, видя, что та тоже слегка растерялась, не протягивает ему руки и не просит садиться, улыбнулся и сам проговорил:
- Садитесь, дорогая моя, будьте, как дома... Садитесь и поговорим, как старые друзья... То есть, старые друзья мы с вашей маменькой, но надеюсь, что скоро стану и вашим близким другом и покровителем!
- Не припомню что-то такого между своими прежними... - усомнилась, про себя конечно, маменька.
- И не стоит припоминать! - улыбнулся гость, словно читая ее мысли.
- Мы дома... - проговорила Ирен, овладевшая собой и приготовляясь отбрить нахала.
- Нет! - отрицательно покачал головой гость. - Разве эта гнусная дыра может считаться обиталищем той, которая предназначена судьбой быть окруженной величайшим комфортом и сказочной роскошью? Вы, очаровательница моя, на жизненном пути случайно, временно попали в эту мерзкую яму... это бывает, это может случиться, но это не ваше настоящее место. И с этой минуты все переменится, как по мановению волшебного жезла. Я могуч и богат безгранично, понимаете? Без-гра-нич-но! Я прошу вашей руки... я просто требую этого счастья...
- Но по какому праву, кто же вы? - чуть не вскрикнула Ирен.
Екатерина Ивановна с испугом взглянула на дочь и стала ей делать какие-то знаки.
- Официально мое имя обозначено на карточке, но так как теперь, между нами, как мужем и женой, не должно быть тайн, я должен вам открыться: я тот, чьей женой вы, громко и торжественно, обещали быть несколько минут тому назад, вот на этом самом месте!
Вы должны припомнить, уважаемые читатели, что все действие происходило в глухом переулке на Выборгской стороне - в центре города на больших людных улицах обыватель никогда не слышит пения петухов, но здесь подобный факт весьма возможен, а потому правдоподобен... и никого не могло удивить, что издалека в эту минуту донеслось хрипловатое - кукареку!.. Ему тотчас же ответило другое, поближе.
Гость слегка побледнел, заторопился, вспомнил, что ему куда-то необходимо, и поспешно вынув из кармана два пакета, сунул один в руки Ирен, другой положил на стол, против Катерины Ивановны, проговорив:
- Pardon, mesdames, до завтра... завтра мы поговорим подробно и обстоятельно. Это вам, а это вам... До свиданья, моя дорогая, моя радость, мое утешение!
Тайный советник послал по адресу грациозный воздушный поцелуй и сразу исчез. Именно исчез, потому что Лукерья клялась, что никого не выпускала из двери, и что у барина была богатая соболья шуба - тысячная; одно слово... висела, мол, шуба эта вот на самом этом колке, а как барин надел ее и когда, она не видала...
В пакете Ирен оказалась коробка с дорогим колье из крупных рубинов; опытный глаз красавицы оценил сразу подарок - это было целое состояние; кроме того, конверт с вложенным в него листом крупно исписанной бумаги. Екатерина Ивановна нашла в своем пакете, толстую пачку "радужных", новеньких, совсем не измятых, подобранных номер к номеру, и когда подсчитала их только приблизительно, ахнула и почувствовала себя дурно...
Нескоро опомнились и сообразили, в чем дело, и маменька, и дочка, а когда к ним вернулось ясное сознание всего происшедшего, то маменька принялась аккуратно считать все еще дрожащими от волнения пальцами соблазнительные листы, а дочка читать, что написано на листе - опять-таки красным по черному.