II
Иван Семенович выразил легкое смущение и даже покраснел, но так как ему действительно хотелось очень что-нибудь рассказать, то, покашляв еще немного, переменил сигару и начал:
- Я, господа, совсем из другой оперы, как говорится... Тут в моем рассказе - ни боя, ни крови, ни смерти - ничего такого страшного нет, а все-таки дело крайне рискованное и серьезное... Случай не случай, но нечто, имевшее для меня роковые - и спасительные последствия...
Дело, видите ли в чем... Давно это было, во времена молодости. Служил я по особым поручениям, при министерстве финансов, был в дальней командировке, жалованье получал не бог весть какое и состояния еще не имел. Дальней командировке, конечно, был рад. Еще бы! Отпустили мне чуть не три тысячи на дорожные расходы, по аптекарскому счету, это значит в пять раз больше, чем предстояло действительных расходов... Чувствую себя просто Ротшильдом - и в первом же городе остановился отдохнуть... Представился губернатору, прочим властям, вечером попал в клуб. А поиграть я любил! Без душевного трепета зеленого стола видеть не мог... Меня ласкают, ухаживают просто, как за Чичиковым, до ноздревского разоблачения... Чувствую себя превосходно! Сели в вист, выиграл я десятка два рублей - вижу, везет... Поужинали... После ужина кое-кто разъехались, осталось меньше народу, попробовали перекинуться... Приглашают меня - я, отчего же! С большим удовольствием!.. Сначала мне повезло действительно - я и разгорячился!.. Убили крупную карту, у меня круги заходили в глазах... Пошло и пошло - да все дочиста. Весь свой командировочный капитал! Каково положение!..
Отошел я от стола, выпил бутылку сельтерской, да и задумался. Да и было отчего задуматься! Командировка только вначале, а мне выехать не с чем. Город незнакомый... Проигрался, как юнкер, - это опытный чиновник, облеченный доверенностью самого министра... Писать, просить - не к кому... А ведь деньги-то не мои, а даны на казенные дела! Покаяться бы, под суд сразу - и вся карьера испорчена... Напало на меня отчаяние, и какой-то столбняк нашел. Сижу и молчу, уставившись глазами в клетку паркета...
Вот в это самое время со мной и случилось... Да-с!.. Озлился кто-то за столом, да как швырнет колоду об пол... Карты по всему залу разлетелись, а одна, ну, вот, словно бабочка какая, порхала, порхала, да и, тихо так, спустилась как раз на наблюдаемую мной паркетную клетку... Смотрю: двойка бубен... И вдруг, словно повинуясь какой-то волшебной силе, забыл я все!.. Все роковые последствия, всю пошлость и низость моего поведения... поднял эту карту, да к столу...
- Ва-банк, господа! Со входящими!
На меня посмотрели - очевидно, поверили... Один даже кто-то "браво" крикнул. Вот это по нашему!.. Направо - налево, направо - налево... Она!.. Двойка бубен!.. Дана!..
- А если бы - бита? - прервал рассказчика доктор.
Терпугов остановился, взглянул на спрашивающего, брови у него как-то перекосились, и в горле захрипело...
- А если бы бита была моя двойка, я бы вышел куда-нибудь, да и повесился бы там же, у них в клубе. Больше мне ровно ничего не оставалось сделать… на это я шел. То есть, и не совсем прав - это я после, значительно после обдумал, что именно так бы и должно было бы поступить, а тогда я ничего не сознавал...
Подсчитали - оказалось отыгрался, со значительной даже прибылью. Вышел в соседний зал и слышу ясно - какой-то старичок допивает свой кофе и говорит соседу (что они там прежде говорили - не знаю, только я услышал одно последнее слово): "И не играй больше!" Как заряд дроби влепилось мне это слово в ухо, а совсем не ко мне оно и относилось... Да, слушайте, что дальше!.. Перехожу я в столовую, у буфета кучка - пьют и смеются, а один кричит: "Баста! Пора и меру знать!" Только это я и услыхал из всего их разговора, я даже вздрогнул слегка.
Погулял я, для приличия больше, простился, кому-то обещал приехать обедать завтра, выхожу в швейцарскую - спускаются тоже двое с лестницы, разговаривают, поравнялись со мной, слышу: "Все дело, я вам доложу, только в том, чтобы забастовать вовремя!" Фу, ты, пропасть! Сажусь в сани, еду, а через улицу кто-то кричит: "Ладно, что ушел в добрый час".И это я себе намотал на ус... Приезжаю, раздеваюсь, ложусь спать, а сосед по номеру говорит кому-то: "Шабаш. И ни-ни!" Только это и сказал - и больше ни слова... ну, просто как для меня, нарочно!
Волнение страшное, спать не могу, ворочаюсь на постели... Как заснул - не помню... Просыпаюсь, вглядываюсь, а в углу кто-то висит, в шинели и шапке... оно, действительно, в углу висела и шинель моя, и шапка на вешалке, но мне показалось, что это я сам, да так явственно, что холодный пот выступил по всему телу... Вот тут-то мне и пришло в голову: будь моя двойка бита - мне бы только одно это и оставалось!
На другой же день я дальше!.. Разослал, кому надо, ответные карточки, извинился, за получением якобы экстренной телеграммы, и дальше, и дальше... Дальше от соблазна, от печальной перспективы самому лично уподобиться шинели, висящей на вешалке, и с тех самых пор действительно больше в руки карт не беру. Вот уже двадцать лет скоро, как это случилось, а твердо помню: двойка бубен... как бабочка порхает и легла навзничь. "И не играй больше", "Баста! Пора и меру знать!" "Все дело, я вам доложу, только в том, чтобы забастовать вовремя", "Ладно, что ушел в добрый час" и, наконец, еще раз: "Шабаш, и ни-ни!" с шинельным финалом и холодным потом... Каковы-с случайности в такой последовательности?!
- Хорошо, что двойка бубен, а не пиковая дама! - сострил один из братьев Грызуновых.
Но никто этой остроты не заметил. Только полковник Ларош д'Эгль произнес в раздумье:
- Да, ну, уже к таким явлениям, как карточные увлечения, нельзя же пристегивать святое Провидение. Это как будто бы немного кощунство... А уж коли пошло на рассказы в жанре легком... Тонтаморес, так сказать, - продолжал он, - то и я вам расскажу случай про удивительные, непостижимые стечения обстоятельств. Вот послушайте-ка.
Ехали мы раз в довольно большой компании - казачьи офицеры к нам присоединились, ехали из Джюзака в Ташкент. Вы знаете эту дорогу, голодной степью, на Мурза-Рабат?.. Это совершенная равнина, говорят, будто дно какого-то древнего, давно исчезнувшего моря, и дорога по ней проложена как по океану - бесчисленные параллельные тропинки, местами едва намеченные, тянутся широкой, чуть не с версту, полосой, а растительность жалкая, сухая, местами и совсем оголенные плеши... Жара невыносимая стояла; мы и переждали ее в Мурза-Рабате, в тени его многовекового купола. Как стало спадать, так часов в пять вечера, выехали... Едем, не торопясь, легким тротом, чтобы засветло только попасть к Сыр-Дарьинской переправе. Так впереди кучкой едем мы, офицеры, а, поотстав от нас шагов на сто, наши джигиты... Едем, покуриваем да беседуем... Часов около восьми, к солнечному закату, уже впереди засинелись береговые камыши, и потянуло водой в воздухе. Вздумал я проверить свои часы, потянул за цепочку - что за оказия?.. Цепочка тут зря болтается, а часов как не бывало - крючок разогнулся, они и отлетели... Я помню очень хорошо, что дорогой, именно перед выездом из Мурза-Рабата, я справлялся по ним насчет времени. Хорошо помню, что положил их в карман; значит, если они и выпали - то на этом перегоне, то есть, между Мурза-Рабатом и тем местом, где я заметил потерю... И так мне стало обидно, что я невольно крикнул с досады. "Что такое?" - справляются товарищи. Говорю. "Поедем искать", - решил тотчас же один. "Поедем", - решили и остальные... Дело в том, что мои часы все знали и знали им настоящую цену. Это - роскошные старинные часы, подаренные еще моему деду самим королем Людовиком XVI. Мой дед служил капитаном в швейцарской гвардии короля и был его большим любимцем. Он погиб во дворце с товарищами своими, во время этой проклятой революции. На крышке этих часов изображены три лилии и сложенные накрест шпаги, а внутри вензель королевы Марии-Антуанетты, собственно она-то и пожаловала эти часы деду, король только вручил их капитану собственноручно. Конечно, это не то, чтобы потерять какую-нибудь дрянь, вещь историческая!.. От деда часы попали к моему отцу, одному из немногих гвардейцев, уцелевших при разгроме Версаля: тот эмигрировал в Россию - и по смерти очутились у меня. Вот эти-то знаменитые часы и вылетели у меня дорогой, между Сыр-Дарьей и Мурза-Рабатом.
Как ни глупо было в степи беспредельной искать потерянные часы, но мы рассыпались цепью на две сажени всадник от всадника и медленно пошли назад, устремив все внимание на то, чтобы возвращаться по собственным следам. Джигитам я обещал по золотому, кто отыщет, а глаза у них зоркие; не только часы - пятачок серебряный в пыли да в траве заметили бы... Едем...
Стало темнеть, остановились биваком на месте, всю темноту перестояли. Стало рассветать, опять тронулись и доехали так до самого Мурза-Рабата безо всяких утешительных результатов.
Джигиты даже все окурки наши папиросные подобрали, пуговицу нашли от казачьего кителя - действительно, оторвалась на дороге такая - часов же моих, как не бывало. Жаль, очень жаль мне стало своей священной реликвии, однако пришлось покориться судьбе: что с возу упало, значит, действительно, пропало! Лошадей мы поморили, нужно было выкормить, как следует, и снова тронулись мы в путь так же, как и вчера, часу в пятом. А ведь пока мы кормились, и караванов протянулось по этому пути несколько, и так одиночные всадники ехали. Много народу прошло; тракт-то, ведь, бойкий!
Едем мы опять тем же порядком, курим, разговариваем, часы вспоминаем, жалеем очень, меня товарищи утешают. А Лавров, помнишь?.. Смеется еще, говорит: "Думала ли Мария-Антуанетта, что ее часы попадут когда-нибудь из Парижа да в самую глухую Азию, в голодную степь?"