- Да, обычно. Затем, напившись кофе, я отправился к воинскому начальнику. Видите ли, я белобилетчик, - у меня плохое зрение, - и нас скоро должны подвергнуть переосвидетельствованию. Я заходил за справкой, в присутствии могут подтвердить, что я был у них утром. Я довольно долго разговаривал с чиновником… Белобрысый такой чиновник, он сидит в первой комнате, слева от входа. Вы можете у него узнать, я назвал свою фамилию и он, наверное, помнит.
"Уверенно как говорит: к alibi, видно, подготовился", - подумал Яценко.
- Это несущественно, - сказал он сухо. - Затем что делали?
- Потом я отправился завтракать к Пивато.
- Всегда там завтракаете?
- Нет, не всегда, завтракаю, где попадется. Но лакеи у Пивато меня знают и в лицо, и по фамилии, они подтвердят, что я там был.
- После завтрака что делали?
- После завтрака я вернулся домой и прилег отдохнуть, у меня от присутствия разболелась голова. Спал часов до шести. Затем пошел к Рейтеру, - знаете, кофейня на Невском, - там встретил знакомых, сначала смотрел, как играют в шахматы, затем сам сыграл партию с неким Левичем… Это биржевик, он живет на Большом Проспекте, номера не помню, но вы его легко найдете.
- До какого часа вы играли в шахматы?
- Кажется, до семи или до семи с четвертью… Затем я поужинал. Рейтер не ресторан, но там всегда можно получить дежурное блюдо, а я по вечерам мало ем. Я спросил сосиски с картофелем и бутылку пива. Но, право, не знаю, должен ли я вам это сообщать, господин следователь, - добавил с улыбкой Загряцкий, - ведь это подводить кофейню: спиртные напитки теперь запрещены. Мне по знакомству дают пиво… Надеюсь, вы не сделаете из этого истории…
- Долго ужинали?
- Нет, минут двадцать.
- Так… Дальше? - рассеянно спросил Яценко, перебирая бумаги в папке и как бы потеряв интерес к предмету разговора.
- Затем я отправился в кинематограф.
- В кинематограф? - повторил Яценко. - В какой именно?
- В "Солей".
- Так-с. Оставались там до конца спектакля?
- До самого конца. Я всегда остаюсь до конца, хоть и глупо, конечно, смотреть всю эту дребедень. Но я люблю, отдыхаешь все-таки.
- Когда кончился спектакль?
- Думаю, так в половине двенадцатого или еще немного позже.
- Верно, вы и в кинематографе встретили знакомых?
- Знакомых? - переспросил Загряцкий и задумался. - Нет, там знакомых не встретил.
- Жаль, именно там важно было бы кого-нибудь встретить. Никого не встретили?
- К сожалению, никого.
- Жаль… Но, может быть, вас видели служащие? Вы билет взяли при входе?
- Разумеется… Только едва ли кассирша могла меня видеть. Она из-за своей сетки ни на кого не смотрит, занята билетами и сдачей.
- Как же вы наперед знаете, что она вас не видела? Но если не кассирша, то уж, верно, капельдинер вас видел, показывая вам место?
- Может быть… Впрочем, я несколько опоздал к началу и вошел, когда в зале было темно.
- Экая досада! Так и капельдинер не видел?.. Какой билет вы взяли?
- Кресло, в рубль двадцать. Это в среднем пролете.
- Вы твердо помните цену?
- Да, я всегда беру в рубль двадцать.
- Значит, вы часто бываете в этом кинематографе?
- Да, довольно часто.
- Довольно часто, - повторил Яценко, удовлетворенный тем, что подтвердилась его догадка, впрочем, не имевшая отношения к делу. - Так… В антрактах между картинами зал освещается, вы, верно, заметили, с кем вы сидели рядом?
- Кажется, слева был какой-то господин с седой бородой. А с другой стороны никого не было: я сидел у прохода.
- Вы не разговаривали с вашими соседями?
- Нет. Кто же разговаривает с незнакомыми?
- Отчего, бывает, могли обменяться несколькими словами. Может, с теми, кто сидел спереди или сзади вас? Там какие люди сидели?
- Не помню, какие. Кажется, впереди и вообще никого не было.
- Так вы за весь вечер ни с кем не обменялись словом? Ну, может быть, толкнули кого-нибудь и извинились? Может, было что-либо такое, что дало бы нам возможность вызвать ваших соседей посредством публикации в газетах?
- Нет, кажется, ничего такого не было.
- Очень жаль. Это чрезвычайно досадно.
- Согласитесь, однако, господин следователь, я не мог предвидеть, что на следующий день меня заподозрят в убийстве и что мне придется устанавливать alibi.
- Разумеется, но согласитесь и вы, что это довольно странное стечение обстоятельств: весь день, с утра, вы были на людях, вы помните точно все расписание дня по часам… Даже удивительно, правду сказать, до чего вы точно это помните: ведь для вас это был самый обыкновенный день, такой же, как другой, а вы все часы и минуты так хорошо помните… Право, можно было бы подумать, будто вы знали заранее, что надо будет все это сказать точно.
- Позвольте, позвольте, господин следователь, я никаких минут не называл! Я указал только часы и, разумеется, лишь приблизительно. Это было позавчера, я могу помнить, что позавчера делал. А если бы я не помнил и не мог указать часов, то уж это вы, наверное, обернули бы против меня. Что ж это такое получается!..
- Я хочу сказать, что вы твердо помните все расписание дня и можете удостоверить свидетельскими показаниями, где вы были до самого вечера. Везде вас знают и в лицо и по фамилии, а где не знают, как, например, в воинском присутствии, там вы по случайности называете фамилию. Но вот вечером, как раз в часы, когда был убит Фишер, вас решительно никто не видел и вы никого не видели. Это странно… Впрочем, может быть, вы напрасно думаете, что никто вас там не видал. Вы как были одеты?
- Так же, как сейчас.
- А господин с седой бородой как был одет?
- Кажется, тоже в темное пальто.
- Точно не помните?
- Нет, не помню.
- В каком ряду вы сидели?
- Я сидел в среднем пролете, а ряда не знаю: в кинематографах ряды не обозначаются.
- Мы расспросим служащих кинематографа и дадим публикацию в газеты… Когда вы вышли от Рейтера, какая была погода?
- Скверная…
- Вы, вероятно, взяли извозчика? Может, он вас признает?
- Нет, я пошел пешком. "Солей" помещается в Пассаже, это очень близко от Рейтера.
- Ах, "Солей" в Пассаже… Да, да… Позвольте, вы сказали, что кончили игру в шахматы в семь часов… Ужинали минут двадцать, - видите, вы указывали и минуты… А к началу спектакля в кинематографе вы опоздали, хотя до Пассажа от Рейтера в самом деле очень близко. Когда же начинается представление в "Солей"? Мне кажется, что в кинематографах спектакль начинается значительно позднее? Это легко будет удостоверить.
- Загряцкий вдруг побледнел. Следователь не спускал с него глаз.
- Я не помню, я могу ошибиться в минутах. Кажется, я еще прошелся по Невскому.
- В такую дурную погоду?
- У меня, как я вам сказал, с утра болела голова.
- Я думал, головная боль у вас прошла. Или вы играли в шахматы с головной болью?.. Ну-с, хорошо… Что давалось в этот день в кинематографе?
- Давалась кино-драма "Вампиры".
- Какие артисты в ней участвуют?
- Что? Сейчас вам скажу. В главной роли Наперковская, а из мужчин Марсель Левен и Жан Эм.
- Еще кто?
- Еще?.. Других не помню… Запоминаются только имена главных актеров.
- Да… И в газетных объявлениях печатают тоже только имена главных актеров. Потрудитесь рассказать мне содержание этой кинодрамы.
- Вы серьезно?
- Очень серьезно. Впрочем, вместо того, чтобы рассказывать, благоволите написать мне содержание этих "Вампиров"… Вот вам перо и бумага.
- Сделайте одолжение.
"К этому, видно, приготовился… Может, накануне был в этом кинематографе, - подумал Яценко. - Нет, ловкая бестия…"
- Пожалуйста, напишите возможно точнее и подробнее, - добавил, вставая, Николай Петрович.
Он открыл дверь. Городовые вскочили и вытянулись. Яценко позвал письмоводителя.
- Иван Павлович, господин Загряцкий доложен кое-что написать. Посидите, пожалуйста, здесь. Мне необходимо позвонить по телефону.
- Только что как раз Антипов пришел, - сказал тихо письмоводитель.
- А, пришел! Очень кстати…
XIX
Николай Петрович быстро прошел по коридору до дверей, затем нервно повернул назад, сам не зная, зачем. Он находился в возбужденном состоянии. Яценко не был удовлетворен результатами допроса начерно. Он прекрасно понимал, что материала для обвинения допрос дал пока немного, несмотря на провалы в показаниях допрашиваемого. Загряцкий занял ту позицию, которая была для него всего выгоднее: свою связь с женой убитого он отрицал решительно; это обстоятельство давало его показаниям некоторый оттенок рыцарства и, главное, лишало самое обвинение основы. По вопросу о ключе объяснения Загряцкого могли быть признаны удовлетворительными. Записка, найденная у Фишера, почти ничего сама по себе не доказывала. В запасе у Николая Петровича еще оставался, правда, вексель, но этой улике он сам придавал второстепенное значение. Вместе с тем убеждение в виновности Загряцкого еще выросло у Николая Петровича. "Однако, если alibi не будет опровергнуто и дактилоскопия ничего не даст, пожалуй, придется его отпустить… Да, ловкий, ловкий человек… Сразу схватил положение", - сердито сказал себе Яценко, обдумывая план дальнейшего допроса. Он испытывал почти такое же ощущение, как рассказчик, который уже сообщил слушателям смешную часть анекдота и видит, что они не смеются, а ждут чего-то еще. "Теперь надо будет заняться его денежными делами, - подумал следователь. Он остановился, вспоминая, куда и зачем идет. В нескольких шагах от себя Николай Петрович увидел насмешливое лицо Антипова. - Да, проверить alibi…"