Николай Петрович кивнул головой и скрылся за дверью. Во второй комнате от вещей было еще теснее, чем в первой. Яценко взял со стола фарфоровую девицу с изумленно-наивным выражением на лице, погладил ее по затылку, бегло взглянул на марку и поставил девицу назад. Перелистал гравюры в запыленной папке, затем раскрыл наудачу одну из книг. Это было старое издание стихов Баратынского, - его недавно кто-то вновь открыл. Николай Петрович прочел:
И зачeм не предадимся
Снам улыбчивым своим?
Жарким сердцем покоримся
Думам хладным, а не им…
"Как же это понимать? - спросил себя Николай Петрович, не сразу схвативший смысл стихов. - Думам покориться или снам?.. Да, по улыбчивым снам и жить бы, а не вскрывать разлагающиеся тела…"
Вeрьте сладким убeжденьям
Нас ласкающих очес
И отрадным откровеньям
Сострадательных небес…
Слово "очес" тронуло Николая Петровича; стихи его взволновали. "В самом деле поехать бы туда, под сострадательные небеса, в Испанию, что ли?" Яценко никогда не бывал в Испании и представлял ее себе больше по "Кармен" в Музыкальной Драме. Но Ривьеру он видал и любил. В памяти Николая Петровича проскользнули жаркий свет, кактусы, бусовые нити вместо дверей, малиновое мороженое с вафлями, женщины в белых платьях, в купальных костюмах - полная свобода, от забот, от дел, от семьи… Наталья Михайловна и Витя вдруг куда-то исчезли. Яценко побывал в Монте-Карло года за два до войны, проиграл там семьдесят пять рублей и был очень недоволен собою. Наталья Михайловна придумывала для игорного дома самые жестокие сравнения: называла его и позором цивилизации, и раззолоченным притоном, и болотным растением, и пышным махровым цветком, - почему "махровым", - этого она, вероятно, не могла бы объяснить. Но теперь, на расстоянии, и раззолоченный притон был приятен Яценко. Ему вспомнились сады из непривычно-прекрасных змеистых растений, здания нежного желтовато-розового тона, с голубыми куполами, с причудливыми окнами, балконами, статуями, в том стиле, над которым принято было смеяться, как над вполне безвкусным, и который Николай Петрович в душе находил приятным и своеобразным. "Хоть книгу купить и на досуге вечером почитать стихи"… На переплете изнутри была написана карандашом цена: 20, с какой-то развязной скобочкой. "Четырехмесячное жалованье Вити, все развлеченья мальчика за треть года", - подумал со вздохом Николай Петрович. Он положил книгу на место и вышел из магазина.
XVII
Швейцар у вешалки первого этажа радостно-почтительно приветствовал Николая Петровича. Осанистый, дородный адвокат с нетерпением на них поглядывал. Только повесив шубу Яценко и убрав в стойку его калоши с отскочившей вкось буквой "Я", швейцар обратился к адвокату. Монументальный адвокат оставлял на чай щедрее, чем следователь, но швейцар делал поправку на огромную разницу в их средствах. Мелкие служащие суда отлично все знали, кто сколько зарабатывает, и на каком кто счету.
Яценко неторопливо поднялся по лестнице, ровно-любезно здороваясь со знакомыми. В ярко освещенном здании суда было очень много людей. На площадке второго этажа следователя задержали сослуживцы, выходившие из гражданского отделения. Пребывание в суде, где все его очень уважали, было неизменно приятно Николаю Петровичу. Он любил суд, считал общий тон его чрезвычайно порядочным и джентльменским, дорожил корпоративным духом и возмущался нападками на судей, попадавшимися и в передовой, и в реакционной печати. Поговорив с приятелями, Николай Петрович поднялся в прокурорский коридор, где находился его кабинет, и поздоровался со своим письмоводителем, Иваном Павловичем.
- Владимир Иванович звонил, что никак не может нынче быть, просил его не ждать, - сказал письмоводитель. Яценко кивнул головою. Владимир Иванович был товарищ прокурора, наблюдавший за делом Фишера, - Николай Петрович предпочитал вести допрос без свидетелей. Он обычно обходился даже без письмоводителя и сам отстукивал показания допрашиваемых на пишущей машине. Это было его нововведением, которого письмоводитель не одобрял. Теперь Ивану Павловичу особенно хотелось присутствовать при допросе.
- Здесь вас этот ждет, Антипов, - пренебрежительно сообщил письмоводитель. - Если правду говорить, сыскное отделение могло бы поручить розыск по такому делу чиновнику для поручений: ведь Антипов без всякого образования человек, простой надзиратель… Для научного розыска необходимы люди с известной научной дисциплиной.
- Он у них, говорят, новое светило. Пожалуйста, позовите его.
Сыщик вошел с веселой улыбочкой, окинул быстрым взглядом комнату и поклонился.
- Честь имею кланяться, - сказал он.
"Говорит: честь имею кланяться, а так нагло-фамилиарно, точно "наше вам с кисточкой"", - сразу раздраженно подумал Яценко.
- Здравствуйте, - сухо ответил он. - Что скажете?
- Презумпция остается прежняя: не иначе, как тот тип Загряцкий эту штучку сделал. Больше некому…
- Есть новые данные?
- Я так скажу, учитывая факты: девочек на этот раз у Фишера не было, не вышел номер. Та баба, Дарья Петрова, прямо говорит: не было и не было. Когда бывали, то часам к девяти приезжали, и она всегда видела: бабье любопытство, известное дело, - вставил игриво сыщик. - А теперь, нет, не видала. И другую прислугу в доме я спрашивал, никто не видал.
- Да ведь, Дарья Петрова Загряцкого тоже не видала, и думала, что Фишер ушел… Что же это доказывает? Она могла и не заметить, как пришли женщины.
- Насчет Фишера она, Ваше Превосходительство, потому так полагала, что ночью всегда можно незаметно уйти; надо ведь учитывать, что ночью люди простого положения спят. А вечером за женщинами она всегда следила… Не было женщин! - решительно сказал Антипов. - И по комнате видно, что не было. Не успел, значит, он их вызвать, как тот фрукт его прихлопнул.
- Он их как вызывал? По телефону?
- Должно быть, что по телефону… Никто как Загряцкий убил, Ваше Превосходительство. И грабежа тут никак быть не могло. Я в гостинице и по ресторанам информировался: никогда Фишер денег при себе не держал, разве сотню-другую. Он и в гостинице чеками платил.
- Однако, писем госпожи Фишер вы у Загряцкого не нашли. Следовательно, наглядных доказательств их связи нет. А без этого мотив преступления непонятен.
- Про мотив, Ваше Превосходительство, и без писем известно. У кого хотите в их квартале спросите: жил он с ней? Всякий скажет: а то как же? Понятное дело, жил… Он с ней и в Крым ездил… Это надо учитывать.
Дактилоскопические снимки с бутылки готовы?
- Обещали в сыскном к шести приготовить, да верно надуют, - с внезапной злобой сказал Антипов. - Я сейчас туда иду. Покорнейше прошу Ваше Превосходительство, не отпускайте вы этого фрукта…
- Я уже сказал вам, что арест будет зависеть от результатов допроса. Точно вы не знаете закона…
Антипов выслушал слова о законе с унылым выражением на лице, ясно говорившим: ни к чему эти пустяки.
- Вдруг он докажет, что был в момент преступления в другом месте? Как же я его арестую?
- Алиби! - оживился Антипов. - Не докажет, Ваше Превосходительство, Антипов вам говорит: не докажет. Я последний дурак буду, если докажет…
- А не докажет, так мы посмотрим… Вы сейчас идете в сыскное отделение? Прошу вас прямо оттуда вернуться сюда, наверное нужно будет проверить его показания. Иван Павлович, как только господин Антипов вернется, дайте мне знать…
- Слушаю-с.
Антипов удалился. Письмоводитель с улыбкой глядел ему вслед.
- Хороший они тоже народ, - сказал он. - А ведь Загряцкий будет упираться, Николай Петрович?
- Что?.. Да, вероятно, - ответил рассеянно Яценко.
- Трудное положение, - сказал письмоводитель, интересовавшийся психологией. - За границей, я слышал, их измором берут: круглые сутки допрашивают, напролет, пока не сознается. Сами сменяются, а ему спать не дают.
- Не знаю, как за границей, не думаю, чтобы это так было, хоть и я такие рассказы слышал. У нас во всяком случае эти способы не допускаются - и слава Богу.
- Я потому говорю, что здесь сложное и показательное психологическое явление: в самом деле, как быть, если он упрется, не хочу показывать, устал, завтра приходите. Ведь тогда следователь будет в дураках: не пытать же его… А между тем, факты свидетельствуют, преступники этого не говорят. Или расцените, Николай Петрович, явление сходного порядка: военнопленных. В газетах мы постоянно читаем: пленные показали то-то и то-то, где у них какие части стоят. Почему они показывают? Ведь не изменники же они и не ребята, и пытать их тоже не пытают.
- Да, непонятная вещь, - сказал со вздохом следователь.
- Я думаю, психологический аффект, - объяснил письмоводитель. - Очень показательны факты, наблюдаемые в Америке: там следователь сидит наверху, а преступник внизу, - и должен смотреть вверх. Это тоже оказывает психологический эффект.