ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ночью увели Турку и еще семерых уголовников. Выводили их тихо, без переклички, стараясь не будить остальных. Комендант с караульным подходил к намеченным и расталкивал. Растолкав, отводил к двери и будил следующих. Когда будили Турку, Евгений Павлович проснулся, взглянул на стеариновые щеки коменданта и понял.
Ощутил небывалую еще дрожь и болезненную жалость, словно пришли отнять у него только что найденного после долгой разлуки брата.
Турка спал крепко и от толчков только всхрапывал.
Евгений Павлович шепотом спросил коменданта:
- Неужели расстреливать?
Комендант нервно дернул щекой и метнул в сторону генерала обозленными глазами.
- Нет, кофий со сливками пить, - сердито отрезал он и буркнул: - Спите уж, старичок. Ваше дело здесь маленькое.
Очевидно, во всей фигуре Евгения Павловича проступило беспомощное томление, потому что комендант добавил:
- Есть чего жалеть! Душ двадцать зарезал, сукин сын. Таких и стрелять в первую голову, чтоб землю не заблевывали.
Турка проснулся. Один ус его по-прежнему торчал, как револьверное дуло; другой рассыпался по щеке веером. Он ничего не спрашивал, быстро навернул портянки и надел лаковые с гармошкой сапоги. Лицо его чуть-чуть посерело, а глаза забегали мышами.
- Налево, что ли? - спросил он коменданта.
Комендант неторопливо отозвался:
- Там у пули спросишь.
Турка закрутил ус, встал и засмеялся.
- Она, братишка, только свистит без толку: у ней ответа не добьешься.
Покрутил еще усы, затуманился.
- Эх, усов жалко. Десять лет растил-холил, - и повернулся к Евгению Павловичу.
По всему облику генерала почувствовал его мучительную тоску и ободрительно потрепал по плечу:
- Не горюйте, папаша: все там будем. А вот примите от меня, извините, на память, от чистого сердца. Так, в кармане завалялось… Нам ни к чему.
Он вынул и сунул в руку Евгению Павловичу маленький, тускло блеснувший желтым, тяжелый предмет и, наклонившись к генералу, внезапно поцеловал его в губы. От усов Турки почему-то пахло ванилью.
- Простите, папаша, ежели словом обидел.
Евгений Павлович не мог поглядеть в глаза налетчику и стоял понурившись, сжимая в левой ладони подарок.
Турку увели. Евгений Павлович разжал ладонь и увидел в ней маленькое резное изображение Будды, монгольский бурханчик. Будда сидел, поджав тоненькие ножки, держа в руке змею, и бессмысленно-мудро улыбался. По весу и мягкому блеску металла генерал понял, что бурхан золотой.
Евгений Павлович вздохнул, положил бурханчик в боковой карман тужурки и залез под одеяло. В тишине камеры ему по временам чудились отдаленные выстрелы, и он вздрагивал сквозь дрему.
Рано утром приехала комиссия из чека. В комендантскую принесли списки арестованных и поодиночке начали вызывать. В двенадцатом часу в комнату комиссии попал Евгений Павлович.
За комендантским столом сидели трое: один - седеющий грузин. В его орбитах шало метались, синея белками, горячие южные глаза. Он поднял голову от бумаг, уставился на Евгения Павловича.
- Фамылия? - спросил он коротко, словно рванул холст.
- Адамов.
- Чын в старой армии?
- Генерал-майор, профессор Военно-юридической академии.
- Прокурором в военном суде были?
Был два года.
Сидевший справа щупленький блондинчик, по лицу которого нельзя было никак определить его возраста (можно было с равным успехом дать ему и девятнадцать лет и сорок), сощурился и вмешался в допрос:
- Ваша фамилия Адамов?
- Так точно, - по-солдатски ответил Евгений Павлович.
- Скажите, если мне не изменяет память, в тысяча девятьсот пятом в Севастополе был военный прокурор Адамов. Какое отношение к нему вы имеете?
- Это я, - ответил генерал.
Блондинчик перегнулся к грузину и что-то зашептал. Грузин повел синевой белков, сердито махнул рукой и сказал:
- Пачыму сразу нэ заявылы?
- О чем? - удивился Евгений Павлович.
- Что значыт - о чем? О том, что Адамов.
Евгений Павлович улыбнулся.
- Зачем бы я стал заявлять, что я Адамов, если моя фамилия есть в списках.
Улыбнулся вдруг и грузин.
- Я нэ про то гавару, товарыш. Я про то гавару: зачым нэ сказал, что тот Адамов, который судыть нэ хотэл?
- Я не придавал этому никакого значения, - ответил генерал.
- Нэ прыдавал? - опять сердито вскинулся грузин. - Нэ прыдавал? А когда бы прыдал? Когда бы в ямэ лэжал? Да? Ыды, пожалуйста!..
Блондинчик весело расхохотался в спину уходящему Евгению Павловичу.
Около двух комендант вошел в камеру и позвал:
- Адамов! Собирай вещи! На выписку.
Сердце у Евгения Павловича заклокотало, как наседка над выводком. Он процвел сизой бледностью и шатнулся.
- Ну-ну, - сказал комендант, - не падай. Говорил я: тебе помирать рано. Гуляй! Оказывается, ты нашему брату вроде свояка приходишься. А молчал…
Евгений Павлович торопливо связывал вещи. Слова коменданта звучали пусто и зыбко, как дальний свист ночной птицы. Он вскинул увязанный тючок на плечо и оглядел камеру. Со всех сторон за него цеплялись мерцающие свечи внимательных глаз.
Неловко и нелепо генерал сделал общий поклон и сказал:
- До свиданья, господа!
Несколько голосов уголовников вразброд ответили:
- Счастливо!
- Бывайте здоровеньки!
Политические молчали, и только чей-то голос бросил шипящее:
- Выслужился… хамский маршал!..
У Евгения Павловича дернулся мускул на скуле. Он ничего не ответил и быстро пошел за комендантом. У выхода комендант сказал часовому:
- Пропусти. - И протянул руку генералу. - Ну, желаю всех этих… Славный ты старичок был, Адамов. Просто даже жаль отпускать. Кого я теперь старостой сделаю? Мелкота народ…
Евгений Павлович козырнул коменданту и вышел на улицу.
Свежий и мокрый октябрьский ветер бросился ему на грудь, обнял, защекотал, одурманил. Генерал снял фуражку и подставил лоб влажным шлепкам. Постоял, оглядывая пустую улицу, и мелкими, спешащими шагами заскользил по тротуару.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На первый короткий звонок из квартиры никто не отозвался. Евгений Павлович подождал и позвонил продолжительнее. Минуту спустя за дверьми застучали мелкие, но быстрые и крепкие шаги, совсем непохожие на унылое шарканье Пелиньки.
Дверь открылась. Загораживая ее, на пороге стала краснощекая, сбитая молодая женщина в вязаной верблюжьей кофточке.
- Вам кого нужно? - спросила она не враждебно, но настороженно.
Евгений Павлович нерешительно поднес пальцы к козырьку фуражки.
- Мне - никого… Я домой пришел, то есть к себе, - сказал он, путаясь в словах, не сводя глаз с овальной родинки у левой скулы женщины.
Глаза женщины раскрылись шире. Видимо, она растерялась. Стоящий перед ней малорослый человек в генеральской шинели, с нахлобученной на уши фуражкой и остренькой щеточкой-бородкой не походил на преступника или авантюриста, но то, что он говорил, казалось женщине странным и пугающим. Она тревожно оглянулась назад, в темноту квартирного коридора.
- Как к себе? Вы, верно, этажом ошиблись? Тут мы живем.
- Нет, я не ошибся, - возразил Евгений Павлович и показал на привинченную к двери медную дощечку. Ее еще не сняли, и на ее позеленелой поверхности чернела надпись: "Евгений Павлович Адамов".
- Я и есть Адамов, - сказал генерал, - так что ошибки не может быть.
- Ничего не понимаю, - сказала женщина и вдруг, догадавшись, всплеснула крепкими и пухлыми руками. - Ах, так это вы!..
Она вылилась в сконфуженную и потерянную улыбку.
- Вы, значит, и есть тот самый генерал, который… - Она не договорила и каким-то смятым голосом сказала: - Так вам нужно будет поговорить с председателем домкомбеда. Ведь вашу квартиру заняли.
- Да, я слышал об этом, - ответил Евгений Павлович, вертя пуговицу шинели. - Но как же это?.. Я не понимаю… Ведь я же должен где-нибудь жить?
- Так видите ли… в домкомбеде, собственно, думали, что вы… - Женщина запнулась и тревожно покраснела. - Впрочем, правда, я не сумею вам объяснить всего. Вы в самом деле лучше поговорите с председателем.
- Хорошо, я пойду к нему, - ответил генерал и повернулся, чтобы спуститься вниз: квартира председателя дом-комбеда находилась в прежнее время на втором дворе.
- Так куда же вы идете? - спросила женщина. - Домкомбед живет теперь тут же, в этой квартире. Он переехал вместе с нами. Вы заходите, он как раз сейчас дома, - сказала она, отступая вглубь и пропуская Евгения Павловича в переднюю.
- Идите прямо. Расположение знаете? Домкомбед в бывшем кабинете и столовой поместился, - обронила женщина и покачала головой с соболезнующим лукавством.
"Вот так штука!" - говорила вся ее фигура.
Евгений Павлович неуверенно и на цыпочках прошел по тому самому коридору, по которому много лет ходил полным хозяином, и постучал в филенку своего кабинета.
- Ну, входите, - донесся до него голос.
Евгений Павлович вошел.
Первое, что бросилось ему в глаза, были подошвы сапог, задранных на обочину дивана. На середине каждой подошвы была круглая дырка. Подошвы медленно шевелились, шлепая одна о другую краями. К сапогам были прикреплены ноги, к ногам туловище, к туловищу голова. Во рту головы дымилась папироса. Сквозь дым лежащий на диване не видел вошедшего, и, не меняя позы, лениво спросил:
- Ну, кто? Что надо?
- Это я, - робко сказал генерал, - я, Евгений Павлович.
Подошвы вскинулись в воздух. Лежавший вскочил и несколько секунд молча и в полном остолбенении смотрел на генерала.