Чайка
…Не впервые ты меня спрашиваешь: давно ли я дома был, или не получал ли из нашего села, от матери, хоть какой-нибудь весточки. Сестра моя, весенняя веточка… Уже многие годы я дома не бываю, и дома не бываю, и вестей не получаю. Только и было вестей, что вчера вечером из нашего края ветры-почтари пролетали, у моих окон останавливались, в окна стучали, барабанили, всю ночь не давали спать…
(Из письма)
По садам ветры мечутся, а над садами блещет звездами небо осеннее.
Маленькую хатку обступили со всех сторон высокие ясени. С ясеней сыплется сухая листва на перепревшую солому, падает на увядшие петушки, цепляется за бурьян. Сквозь бурьян тускло светится низкое оконце, обведенное голубым, в оконце видна часть белой стены, а с белой той стены исподлобья глядит хмурый мужик в шапке. Бархатцами украшен, расшитым полотенцем обрамлен, а сам задумчивый такой, невеселый…
Лицом к нему сидит на лавке мать - правую руку прижала к груди, на левую - голову уронила. В этой руке застыл свернутый лист почтовой - бумаги. Ходила просить соседского мальчика, чтобы письмо написал сыну, - не застала грамотея дома. Присела, думает, как бы чего не забыть.
Вот так-то нежданно-негаданно пришлось с этим мужиком опечаленным в старой хате невеселой свой век доживать…
Ветры гудят, ясени скрипят, а матери дремлется. Дремлется ей и чудится, будто это, играя, раскачиваются, на ветвях дети.
Ра-аз - два! Раз - два-а!..
Было у матери их трое, сыновей. Максим - старший, Петро - средний, а третий - Андрийко бесталанный. Четвертая была дочка - Маруся.
Максима от книг не оторвешь. Петро всегда мастерил что-нибудь, а Андрийко бесталанный, знай, рисовал хату и ясени. Дочь была что цветок, - вскоре увезли ее на чужую сторону богатые люди. Стали сыны подрастать. Покуда были малые, голова у матери болела от забот: у того сапог нет, у другого - свитки, третьему - на книжку негде копейки взять… Подросли - заболело сердце: надо в люди выводить, а как? Когда ничего нет ни внутри хаты, ни снаружи… Хотели дальше учиться - не на что! "Летите, дети, по свету свою долю искать".
Разлетелись.
Все трое в батраках… Шлют домой письма - нерадостные. Разложит вокруг себя мать в осиротелой хате эти письма, глядит на них невидящими глазами, соседу жалуется: один пишет "горько", другой пишет "тяжко". А уж этому Андрийке бесталанному - тому больше всех досталось: и намучился и настрадался… Носило его и в Таврию, и в Одессу, и по шахтам, и по Крымам, и по Римам…
Тоскует: неужто всем вдовьим детям на свете такая участь горькая, какая моим трем?
Как вдруг - точно буря:
Свобода!..
Съехались все трое к матери, оборванные, худые, зато веселые. В хате не смолкает гомон - спорят, поют да все ту книгу читают, что привезли с собой.
- Хоть бы мне сказали, о чем вы в той книжке читаете?
А этот Андрийко бесталанный - он с детства сердцем чуткий - раскрыл ту книгу, кличет мать:
- Вот присядьте здесь возле меня…
Да как начнет читать - словно в золотую трубу затрубил:
Чи ми ще зiйдемося знову?
Чи вже навiки разiйшлись?..
Так и облилась мать слезами:
- Чую, дети, что опять осиротеет моя хата. Куда же вы поедете?
- Поедем учиться, мама.
- И Андрийка возьмете?
А он поморщился, бедняга, и будто с укором:
- А что ж коли мне, так весь век и ходить темным?
- Да по мне, пускай бы все учились, только на какие деньги, дети?
Старший отозвался:
- Не горюйте, мама: приходит на землю правда. Все, кто хочет, будут учиться бесплатно.
Вздохнула:
- Не будет этого, дети, верно, до конца вашей жизни.
- Будет! - даже глаза у них засверкали.
Повинна буть, бо сонце стане
I осквернену землю спалить!..
У вдовы был деверь - брат покойного мужа, богатый. Скот имел, землю. Высокий такой, завидущий, костлявый дед. Сам седой, а глаза черные, как у цыгана, ненасытные, мстительные. Услышал, что вдовьи сыновья собрались учиться, забеспокоился: боялся, как бы и впрямь невесткины голяки в люди не вышли.
Раньше, бывало, в хату и не заглянет, - теперь притащился; улучил время, когда сыновей в хате не было, зашел:
- Что это ты надумала, невестка? При твоей ли бедности детей учить? К чему тебе это? Отдай в батраки, пусть учатся работать.
- Знают они, братец, что значит батрачить. Вот где сидит у них эта работа!
- А ты для них легкого хлеба ищешь? Ой, смотри, не прогадай!
И завел свое:
- Знаешь, какое теперь время? Этой свободе недолго быть. Гляди, чтобы вместо легкого хлеба они от большого ума на казенный паек в острог не угодили!
Мать даже рассердилась:
- Попадут или нет, еще неизвестно, а ты уже каркаешь над ними, как ворон.
Побагровел он, рассердился:
- Я к тебе по-хорошему, а ты вот как ко мне! Коли ты такая, то не прощу тебе этого до самой смерти и на порог к тебе не ступлю. Не ходи и ты ко мне!
- Не бойся, брат, не обивала я раньше у тебя порогов, не буду и теперь.
Ушел.
Разъехались, словно их и не было.
А перед отъездом оставили и того хмурого мужика из книжки - на стене рисунок.
- Вот вам, мама, чтоб не одни были в хате. Сызмальства мы родимого не знали, - пусть же будет этот нам вместо батька. Он нас уму-разуму учит и на добрый путь наставляет.
Улыбнулась мать, разглядывает:
- Ишь, какого сосватали мне…
И цветами убрала и расшитым полотенцем украсила.
Зима морозная, лютая. В хате холодно, окна обледенели.
Лежит на остывшей печи, стонет. Неможется.
Не сдержал деверь слова, зашел.
Не утешить, не помочь - еще больше сердце растревожить.
- Что, невестушка, барствуешь? Три сына - что соколы, а сама в нетопленной хате мерзнешь? Хе! Думала, деньги будут слать, а от них и вести нету. Может, где-нибудь сидят уже? Теперь недолго.
Ходит по хате да все быстрым и недобрым взглядом на стену, где тот портрет висит, посматривает, наконец не вытерпел:
- А это зачем повесила? Ишь, еще и цветами убрала! Нашла кого убирать. Это же тот острожник, что по тюрьмам всю жизнь таскался. Это ж лодырь всесветный! Не хотел работать, только людей бунтовал. Сожги! Или давай я сожгу.
Отозвалась со стоном:
- Пусть висит. Не тронь!
- Ой, смотри, чтоб и тебе за него не досталось! Думаешь, поглядят, что старуха?
- Пустое! Мне достанется, не тебе!
Рассердился:
- Тьфу на тебя, умна больно! Ну, и лежи!
Ушел.
Пока был в хате, крепилась. Ушел - заплакала:
- Сыны мои, сыны Коваленковы, что ж вы меня покинули, старую!
А вестей все нет да нет…
Миновала зима, пришла весна, лето проходит. А тут пошли слухи - начали людей в тюрьмы сажать.
Ноет материнское сердце, вешает что-то. К гадалкам, - а гадалки старые ведьмы, тоже что-то чуют, все в один голос: "Недоброе, сестра, выпадает твоим сынам, да не одному, а всем".
И деверь ходит по людям, тоже сердце материнское рвет на части:
- Не иначе как сидят. Всех таких берут - и их забрали. Хе! Они думали, что так по-ихнему и будет. Да не так выходит!
Накаркал старый ворон. Ранней осенью, еще листья с деревьев не осыпались, раскатом грома донеслась до села весть из города: "Спасай детей, старая чайка, - гибнут!.."
Один село против пана поднял - сидит в Киеве, другой не пошел царю служить - посадили в Екатеринославе, а третий - Андрийко бесталанный - до той поры правду искал, пока ему не задали такой правды, что теперь лежит в Лубнах в больнице, умирает.
А пишут об этом не они сами, пишет дочка Маруся и тут же заодно и свою долю проклинает: "Лучше утопиться, чем итти бедной за богатого". Просит-молит - проведайте!
Встрепенулась мать, продает одежу, продает полотно. Полетела чайкой.
Век прожила, нигде не бывала, на старости довелось…
Ехала в Екатеринослав, завернула дочку проведать.
В самую пору поспела: сидит дочка у стола заплаканная, измученная… Увидела мать, припала к ее плечу, рыдает.
- Что, может, бьет?
- Увечит, бьет почитай каждый день!
Рассказывает: раньше не так все же, а вот как забрали братьев, житья не дает: братья твои враги мне, и ты мне враг. А тут прислал мне письмо Максим, хотела ему хоть рублевку отправить. Увидал - и давай бить. "Не смей, такая-сякая, этим босякам деньги посылать!"
Что-то загремело в сенях - задрожала.
- Чего ты, дочка?
- Он!
Умоляет:
- Мама, голубушка, коли бить станет, не заступайтесь!
- Не будет того, чтобы при мне мою плоть и кровь тут мучил, лучше из хаты уйду.
Вошел пьяный, красный, глаза, как угли, горят:
- С кем тут шепчешься?
Увидел - не поздоровался.
- Ага! Мать выписала? Думаешь, испугаюсь? Может, и эта за деньгами приехала? Попрошайки чортовы!
- Не за деньгами твоими я приехала, свою горемычную несчастливицу проведать.
Да за мешок и клюку:
- Прощай, дочка, выходи за ворота.
Он:
- Еще и дверь открою!.. - Открыл.
Вышла со двора не оглядываясь.
Ушла из села далеко-далеко в степь. Вдруг слышит за собой глухой шум - бежит кто-то, кричит, плачет:
- Мама!
Простоволосая, со свежими синяками.
- Я ж вас, мама, столько лет ждала, словно праздника. Вернитесь, хоть переночуете!
- Негоже мне, дочка, и одну ночь ночевать у твоего мучителя.