- Можете здесь. Мне все равно сейчас на занятия, - с неожиданным великодушием сказал Кавацук (он был доволен, что разговор окончен), повернулся к занавеске и распорядился: - Старшина, пойди в какую-нибудь палатку, а когда капитан уйдет, закроешь тут…
- Ваш старшина, видимо, не прочь поспать, - не без ехидства заметил Ивин, когда старшина покинул тенистую каптерку.
- Как всякий солдат… Он нынче всю ночь работал. Баржу разгружали…
Ивину стало неловко.
- Зачем же вы его потревожили?
- Ничего, выспится. Найдет, где и когда.
Кавацук стал собираться на занятия. В это время в дверях возникла высокая фигура сержанта Бригинца. Он четко доложил о прибытии. Кавацук кивнул на Ивина:
- Тут вот товарищ капитан, следователь, насчет Сутормина с тобой хочет… Не стесняйся, выкладывай все.
Кавацук нахлобучил фуражку, взял сумку и вышел.
Ивин пригласил Бригинца сесть и некоторое время разглядывал его. Так уж у Ивина вошло в привычку: разговор с незнакомым человеком он начинал с изучения его внешности. Да и в ходе допроса или беседы с людьми, которые как-то могли помочь расследованию, он наблюдал за мимикой говорившего. Это иногда позволяло лучше уяснить состояние свидетеля и оценить его показания.
Лицо сержанта Бригинца - узкое, с высоким лбом, заостренным подбородком и прямым, не рыскающим по сторонам взглядом, - это открытое, спокойное лицо Ивину понравилось.
- Который год служите? - поинтересовался он.
- Второй, товарищ капитан.
- В отпуске были?
- Нет. Да теперь и не съездишь. После такого чепе.
- Как же оно случилось?
Бригинец вздохнул и стал рассказывать. Не торопясь, обстоятельно, словно держал в руках экзаменационный билет. По рассказу сержанта Ивин представил дело так. Перед самым выходом на учение разразилась гроза. Земля намокла. Когда взвод разворачивался для отражения контратаки, Ващенко вырвался немного вперед. В этот момент Сутормин поскользнулся и, падая, дернул за спусковой крючок автомата. Раздался выстрел.
- Кто-нибудь еще в то время вел огонь?
- Нет.
- Почему?
- Мы совершали маневр на новый рубеж открытия огня.
- Меры безопасности были приняты?
- А как же, мы поставили оружие на предохранитель.
- Выходит, автомат Сутормина на предохранителе не был?
- Наверное…
- А вы, как командир, сделали солдатам напоминание?
- Да, я подал команду.
- И все ее выполнили?
- В темноте не видно было. Но обязаны были все. Перед выходом мы изучали инструкцию по мерам безопасности. Каждый должен был знать ее!
- Сутормин знал?
- Да.
- Почему же он не выполнил требование инструкции?
- Не знаю, - растерянно ответил Бригинец. Но видя, что такой ответ не удовлетворил следователя, добавил: - Характер у Сутормина такой… Как бы вам сказать?..
- Упрямый, наперекор всем? - подсказал Ивин.
- Не совсем так. Сутормин какой-то неорганизованный, невнимательный, неспокойный. В нем еще много мальчишеской беспечности.
- Следовательно, выстрел - результат преступной небрежности Сутормина. Так?
- Выходит, так, - после паузы согласился Бригинец.
- А не было ли здесь умысла?
- Что вы, товарищ капитан? - Бригинец удивился. - С какой целью?
- С целью мести, например.
Бригинец оторопел. Вопросы следователя, быстрые и конкретные, держали его в изнуряющем напряжении. Яков сидел, как изваяние, под пристальным, проникающим в самую душу взглядом молодого, но дотошного следователя. Уже один факт, что между ними велась не обычная беседа офицера с сержантом, а допрос, заставлял Якова почувствовать огромную ответственность за каждое произнесенное им слово. Если сначала сержант отвечал следователю с уравновешенной обстоятельностью, хотя и не был вполне спокоен, то с последним вопросом самообладание изменило ему. Сколько ни раздумывал он о происшествии, у него ни разу не возникало подозрения, что Сутормин мог умышленно стрелять в Ващенко. Но теперь, после того как своим рассказом он подвел следователя к выводу о преступной небрежности Сутормина, он заколебался.
Видя растерянность Бригинца, Ивин задал наводящий вопрос:
- Вспомните, не было ли между ними каких-нибудь стычек, ссор?
И Бригинец вспомнил. Да, были. Однажды в отделении обсуждали поведение Сутормина. Он отказался выполнить приказание младшего сержанта Карапетяна. И Ващенко, этот честный, прямой парень, первым осудил своего товарища. Да и потом нередко одергивал Сутормина, если тот забывался. Сутормину это не нравилось, он обижался на Ващенко, но быстро отходил. А незадолго до тактического учения с боевой стрельбой они опять повздорили. Случилось это так. В субботу Сутормин и Ващенко патрулировали в селе. ("Это за рекой. Вы, наверное, проходили, когда к нам ехали", - сказал Бригинец. Ивин кивнул.) Там Сутормин потянул Ващенко в чайную. Ващенко отказался и стал отговаривать товарища. Тот не послушался. "Все равно, Сенька, жизнь поцарапана. Разжаловать меня уже некуда", - заявил Сутормин: на него иногда находила этакая ухарская бесшабашность. Разумеется, в чайную он пошел не за тем, чтобы попить чаю.
Ващенко не скрыл проступка Сутормина, между товарищами произошла очередная размолвка, и довольно острая.
- Какого числа это было? Примерно, - спросил Ивин.
- Числа восьмого-девятого, - подумав, ответил Бригинец.
- А учения состоялись шестнадцатого?
- Да.
- Скажите, в этот отрезок времени вы не замечали каких-либо угроз со стороны Сутормина в адрес Ващенко?
- Нет, не замечал. - Ответ прозвучал не слишком твердо.
У Ивина возникло предположение, что дело, которое он расследует, гораздо сложнее, чем представлялось ему вначале. Он вдруг ощутил в себе волнующую напряженность, предваряющую важное открытие, хотя всегда в таких случаях старался быть рассудительным и объективным. Не в силах сразу подавить в себе возникшее чувство, даже боясь, как бы желаемое не оказалось фикцией, Ивин многозначительно сказал Бригинцу:
- Значит, не замечали? Однако между Суторминым и Ващенко существовали натянутые, а возможно, и враждебные отношения. Так я вас понял?
- Нет, этого я не говорил, - после некоторого раздумья, уже более твердо сказал Бригинец и добавил: - Сутормин и Ващенко дружили.
Ивину показалось, будто сержант пытается выгородить виновного.
- Вы противоречите сами себе. Приведенные вами факты свидетельствуют о неприязненном отношении Сутормина к Ващенко. Вы же утверждаете обратное. Как вас понимать?
- Видите ли, в чем дело: Сутормин вспыльчив, но не злопамятен, веселый, не прочь поозорничать. Он и Ващенко действительно дружили, Ващенко умел влиять на него. Да и мы всем отделением старались. И Сутормин большей частью вел себя как надо. Правда, случались срывы. Но… я уверен: он стал бы хорошим солдатом, если бы не это. Нет, не мог он умышленно стрелять в Ващенко, - заявил Бригинец.
- Что ж, у меня к вам больше вопросов нет, - с сожалением, как показалось Бригинцу, сказал следователь.
В тот же день Ивин встретился с командиром батальона, вернувшимся вместе с подразделениями с поля. Хабаров не снимал вины с Сутормина, но умысла в действиях солдата не усматривал.
- Вы подчеркиваете: воспитывался в детдоме. Детдом приучил Сутормина уважать коллектив, - убежденно сказал Ивину Хабаров. - Вступить в пререкание с командиром - Сутормин это мог. Случалось, и на взыскания не реагировал. Но уж если все говорили "нет", он смирялся. А Ващенко был одним из самых уважаемых людей в отделении. К его слову прислушивались. Сутормин - тоже.
- Однако они перед этим поругались, - напомнил Ивин.
- У людей с разными характерами такое случается нередко, - возразил Хабаров. - Не знаю, что вам о Сутормине говорили другие, но, поймите мне небезразлична судьба этого человека. Мы его обучали, воспитывали, верили в него… Конечно, он должен предстать перед судом. Но нельзя допустить, чтобы наказание убило в нем то хорошее, что в нем есть.
Сопоставив, что говорили о происшествии разные люди, Ивин увидел: одни усматривали в Сутормине злоумышленника, другие - жертву случайных обстоятельств. Какая из сторон права, выяснится после тщательного расследования. Не примыкая еще ни к одной из них, Ивин подметил, что те, кто за массой солдат, внешне как будто одинаковых, не утруждал себя разглядеть каждого человека с его собственной судьбой, кто, привыкнув к определенным армейским рамкам, расценивал все сколько-нибудь нарушающее их целостность и гармонию как злокачественную опухоль, такие люди склонялись к тому, чтобы Сутормина по возможности скорее упекли куда следует и на этом поставили точку. А Хабаров задумался над тем, что станет с Суторминым.
"Не поймите меня так, будто я его выгораживаю, - вспомнились Ивину слова Хабарова, - чтобы представить свой батальон в лучшем свете. Нет. И люди в нем разные, и недостатков еще тьма. Но меня всегда заботит одно: как бы та энергия, которую мы все затрачиваем на обучение и воспитание людей, не тратилась впустую; чтобы о каждом, кто служит сейчас в моем батальоне, и потом, когда он снимет погоны, говорили: это настоящий человек. Я хочу, чтобы о Сутормине, когда он перестанет быть заключенным, сказали то же самое". - "Может быть, этот майор и прав. Пусть он немного рисуется. Зато в нем, кажется, нет самого страшного для постоянно имеющих дело с людьми - равнодушия. Чувствуется, он любит свою работу, любит солдат", - размышлял Ивин, вновь обретя необходимую в его положении трезвость.
Он лежал на койке в комнате для приезжих. Кроме него, никого здесь больше не было, поэтому света Ивин ее зажигал. Ему нравилось думать в темноте: ничто не отвлекает.