Он был босиком, в посконной рубахе, но с лихо заломленным на самый затылок картузом.
- Аль тоже в город собрался? Вот хорошо-то! А я иду да думаю: кто бы из наших подвёз. Да так, почитай, десять вёрст и пропер - никто не догнал. Подвезёшь, что ли? - И сейчас же, не дожидаясь приглашения, вскочил в телегу.
- Ты чего в город-то? Зачем? - нехотя спросил Макар.
- А вот, братец ты мой, - Вася поднял лукошко, из которого гневно глядела красноглазая голова петуха, - этого самого несу продавать. Думал, брат, думал, три дня, почитай, думал, что бы в город снести. Ничего придумать не мог. А он возьми да и скричи. Петух-то! Так и осенило! Вот, думаю, кого надо продать! И Хаме досажу, и в городе побываю, и выпить на что будет. Скрал петуха да задами и убег. Важный петух. Первый в деревне. Куры от него несутся первый сорт.
Макар невольно усмехнулся, - Вася был смешной мужик. Всей своей незлобивой душой он ненавидел только одного человека на свете - Хаму. Когда померла его первая жена, соседи для смеху уговорили его жениться на второй. Разыскали в дальней деревне огромную старую девку, ссудили ему на смотрины посуды, одежды и скотины, и Вася надул свою невесту, за что и поплатился жестоко. Очутившись после свадьбы в пустой избе, жена показала такие крепкие кулаки и такой зычный голос, что деревня сейчас же прозвала её Хамой, а Вася спился в конец.
- Повертится теперь Хамка-то, - весело болтал он. - Другого-то петуха нету. Есть, да только совсем махонький, плёвый такой петушишка. А этот - чисто генерал. Гляди-ка, как смотрит!.. А вы, Макар, слышно, за кладом ходили? Болтают в деревне. Напугались, будто, шибко вы, да сдуру. Федор с Митрихи смолу докуривать ходил; идёт назад, да и нашёл на вас. Видит, что-то копают, да и спросил. А вы-то и испугайся… Такого лататы задали, что в лесу гудело! Смеются в деревне-то. Правда ли, нет, не знаю.
Макар промолчал. Решив, что ему просто стыдно, Вася из деликатности прибавил:
- Знамо, хвастят. Ведь у нас сейчас невесть что выдумают.
- Было всего… - коротко ответил Макар и снова понурил голову.
Въехали на пригорок, показался город. Через полчаса подъехали к кузням, проехали длинную песчаную улицу, завернули налево и очутились на площади, где в два ряда стояли каменные ряды и кишел народ.
- Ну, спасибо, Макарушка! Пойду теперь петуха определять, - сказал Вася и побежал в соседнюю улицу.
Через час Макар покончил все свои дела: получил деньги и закупил, что было нужно, для дома. Он поставил на дворе у знакомого мещанина лошадь и снова пошёл на базар. И тут, в толпе, тоска, которая до сих пор только сбоку посасывала сердце, сразу поднялась, как угар. Макар толкался без цели по базару, нехотя отвечал на оклики знакомых мужиков и чувствовал, что слабеет совсем. Хотелось забиться куда-нибудь в тёмный угол и сидеть там, не шевелясь.
Неизвестно, каким образом он очутился в трактире, сел за столик среди галдящей толпы, спросил себе полбутылки, выпил одну за другой три рюмки и сразу охмелел.
- Макарушка! - окликнул его весёлый голос, и рука Васи хлопнула его по плечу. - Вот где нашёл дружка! А наших нет никого. Должно, мы с тобой только одни.
- Садись, Вася! - заплетающимся языком сказал Макар. Ему сразу стало хорошо, что пришёл этот лёгкий и весёлый мужик. - Выпей рюмочку…
- Рюмочку что! - ответил Вася. - Мы и полбутылочки разопьём.
- Али петуха продал? - вспомнил Макар.
- Продал, брат, продал! - радостно говорил Вася. - Да ещё как продал-то, голова! Полтинник докторша дала да две рюмки водки поднесла. Такая чудесная барыня! Ещё, мол, говорит, цыплят приноси, мне слышь, скучно, так я хоть птичник себе разведу. Надо будет у Хамы и второго петушишку скрасть. - Вася сиял от радости. Выпили по рюмке, закусили воблой, выпили ещё. В голове у Макара начало как будто проясняться, и в нем, постоянно замкнутом и молчаливом мужике, просыпалась теперь говорливость. Неудержимо захотелось высказать всё, что давило душу, и высказать этому приятному мужику, сияющая физиономия которого, расплываясь, торчала у него перед глазами. Тряхнув головой, Макар стукнул кулаком по столу и воскликнул:
- Эх, Вася! Друг! Понимаешь?..
Василий сразу же понял, - Макар видел это и потому продолжал:
- Уж такая-то, брат, беда, такая беда, что и сказать тебе не могу. Чисто не человек я стал. Извело меня в конец.
Василий изо всех сил кричал, что всё пустое, устроится всё, лез целоваться и уговаривал выпить. Но Макар отталкивал рюмку и снова твердил:
- Да, брат, беда!.. Уж такая-то ли беда… - Ему надо было говорить. Мощной рукой он усаживал на место Васю и продолжал: - Понимаешь, друг? Вот скажи мне сейчас: дай жилы вытянуть - ни слова не промолвлю - на, тяни! Глазом не моргну, если для неё. А она мне вроде как дочь. Варвара-то! Еленкина дочка. А я, брат, её полюбил!
- Да какая тебе дочь? - надрываясь, кричал Василий. - Плюнь ты тому в глаза, кто скажет, что она тебе дочь. Ты её, Макар, люби! Это, брат, я тебе верно скажу. Это в Антипихе Иван Чёрный с родной дочкой живёт - так то грех. А ты можешь!..
- Да нет, постой! - продолжал Макар. - Она говорит: нельзя, мол. Это грех. Не могу я супротив матери идти…
- Это, брат, правильно, - вскакивал Вася. - Уж что верно, то верно! Против матери дитю идти нельзя!
- Да постой, погоди! - снова усаживал его Макар. - Про что я тебе и говорю! Знаю сам, что грех, а может, и не грех, кто его знает. Да ты погляди: смотреть я на Елену не могу. Зашибу её как-нибудь, как жабу…
- И зашиби! Выпей, Макарушка, друг! Уж что верно, то верно! Я бы сам свою Хаму сейчас зашиб!.. Уж такая стерва-баба, такая стерва, что сам чёрт хуже не выдумает! Из всех стерв стерва!
- Да постой! - кричал Макар. - Ты меня слушай! Ошибка тут вышла. Знаешь ведь сам! Был я несмысленый парнишка, ни кола ни двора. Ну! А она мне хозяйка. Лестно. Уважение, то сё. Чуешь? Разве я понимал? А она меня на десять годов старше. Понял? А тут Варвара. Ей 12, а мне 21. Ей 19, а мне 28. А Елене 40. И глазом мигнуть не успели. Рядом росли. Тогда только и оглянулся, как замуж выдали. Тут и затосковал.
- Правильно! - кричал совсем пьяный Вася. - А я тебе что говорю! Какой же ей Гришка мужик? Сопляк, так сопляк и есть!
- Да погоди, дай сказать! Я тебе говорю: мы, может, и Бог весть сколько времени любились, да нам самим невдомёк было. Она боится меня, а я её. Только, братец ты мой, как выдали её замуж, тут я и затосковал. Тут-то и зачал понимать. А на Пасхе, как пришли мы к ним, стали христосоваться: Христос, мол, воскресе, Варя! Как поцеловал, так у неё губы, как лёд. А вечером захожу опять к ним, а она в сенях самовар ставит. Никого кругом нету. А у меня в голове туман, - хвативши был. Осмелел, взял её за руку: Варя, мол!.. Эх! Хомуты, братец ты мой, тут лежали, так она на хомуты-то так и села!.. А по весне иду огородами, вижу - грядки копает. Окликнул. Подошла она ко мне, посмотрела, да как зальётся слезами! Тут, брат, мы оба и загорелись, как солома. Да с тех пор и прогореть не можем.
Вася охмелел. Он лез целоваться, твердя: "Макарушка, родной! Люблю я тебя! Сердечный ты мужик!" - плакал о чем-то, вспоминал первую жену, тянул Макару расплёсканную рюмку и уговаривал пить.
Но Макару надо было договорить. Снова одной рукой он усаживал Василия, выпивал рюмку и продолжал:
- Вот ты тут и посуди! Что, брат, тут делать-то? А? Клад пошли копать. Думал, денег найдём. Не вышло ничего. Со свету ведь Варвару-то сживать будут! Чисто осатанели все. А я, Вася, совсем ума решился. Так-то ли тяжко, так-то ли тяжко, что и сказать не могу…
Вася невнятно бормотал. Макар сидел мрачный, как туча. Выхода не было. В нём поднималась ярость.
- Водки! - крикнул он, стукнув кулаком. Вася храпел, положив голову на стол. Макар выпил один всё, хватил об пол бутылку, встал и пошёл вон, осматриваясь налитыми кровью глазами. Кругом говорили, пили чай, пиво и водку, ели щи, студень и печёнку. Никто не обращал на него внимания. Он подошёл к столику, где, о чем-то надрываясь, кричал маленький мужичонка с мочальной бородкой, и, качнувшись, уставился на него. Но большой, спокойный мужик внушительно сказал ему: "Ты, поштенный, не задерживайся. Проходи. Тебя не задевают, так ты лучше проходи!.."
На улице он едва не сшиб с ног какую-то барыню, бешено выругался ей вслед и пошёл наискосок через площадь. Если бы сейчас подвернулись Елена или Гришка, он бы их убил.
Но вместо Елены бежал навстречу ему, выставив острую бородёнку, Степан-Колоколец. Он повидал всех своих городских знакомых, узнал все новости, досыта наговорился и имел полную пазуху книжек. Не помня зла, он дружелюбно подскочил к Макару и начал уже говорить:
- Слышь-ка, Макар, что я тебе скажу…
Но Макар отступил шаг назад, со всего размаху ударил его по скуле, так что Степан от неожиданности слетел плашмя на землю, и, пошатываясь, пошёл дальше. Врезался зачем-то в кучку мирно рассуждающих мужиков и разметал их плечами. Сшиб неожиданно с ног ещё какого-то мужика, услышал за собой крик и рёв и обернулся, нагнув голову, как бык. Все обиженные скопом наскочили на него.