Надежда и пиво являются иногда единственным выходом из жизненных затруднений. Побуждаемый уговорами своего друга, Пётр Иваныч принялся пить. Сначала он пил трагически и мрачно, как человек, для которого погибло всё. Но постепенно ему сделалось легче. Через некоторое время приятели, поглощённые разговором, перебрались в погреб, где, по уверениям Кокина, гениально жарили шашлыки, затем засели в ресторане и освежались там кофе с коньяком до тех пор, пока Кокин не заснул в своей обычной, только для него возможной, позе - сидя и положив голову на собственный живот.
V
Не знаю, смог ли бы кто-нибудь описать, как следует, душевное состояние Петра Иваныча в пять часов следующего дня, когда он ожидал прихода Марьи Николаевны. Душа Петра Иваныча была всегда темна не только для него самого, но и для самых лучших знатоков человеческого сердца. Во всяком случае, несомненно одно: что, ожидая прихода Марьи Николаевны, Пётр Иваныч с необыкновенной тщательностью осмотрел всю комнату: не лежит ли где-нибудь на полу какая-нибудь записочка, женской рукою брошенная с улицы в форточку и случайно незамеченная им.
Таких записочек, однако, не оказалось и, когда снаружи послышался нетерпеливый, властный стук в дверь, он отворил с чистой совестью и спокойной душой. Перед ним была Марья Николаевна.
Она быстро вошла и точно так же, как он, прежде всего оглядела пол, подоконник и стол. Она заглянула затем за ширмы, чтобы проверить состояние укромных мест комнаты, окинула быстрым и испытующим взором все стены и только тогда остановила глаза на Петре Иваныче. Затем села, постепенно, нервными движениями сняла перчатки и бросила их перед собой, сняла шляпу и сбросила сак, молча следя, как Пётр Иваныч с кротким видом брал каждую вещь и маленькими шажками относил на комод, на преддиванный столик и на кресло.
Марья Николаевна имела полное белое лицо с маленьким лбом, маленькими чёрными глазками, с толстым носиком, немного надменно торчащим кверху, и с массивной нижней челюстью, что, как известно, указывает на смелость и решительность характера. Лицо её имело теперь презрительно-раздражённое выражение.
- Ну, что? - произнесла, наконец, Марья Николаевна, упорно глядя в глаза Петру Иванычу. - Вы продолжаете ещё состоять членом воровской шайки?
Физиономия Петра Иваныча выразила глубокое горе и трогательную покорность судьбе, что ещё более усилил поднявший его грудь тяжёлый вздох.
- Как же, Маруся? - кротко произнёс он. - Ведь я же говорил тебе…
- И за вами следят, вас могут арестовать и так далее? - продолжала Марья Николаевна.
- Я же говорил тебе… как ты не хочешь верить?.. Могут даже и сейчас прийти…
- Как вам не стыдно! - гневно крикнула Марья Николаевна, поднимаясь во весь рост. - Как вам не стыдно!..
Пётр Иванович невольно отступил, выражая на лице страх.
- Вы думаете, что нашли такую дуру, которую можно заставить поверить всему? - гневно продолжала Марья Николаевна. - Ошибаетесь! Не на такую напали! Я узнала о вас всё. Вы служите в страховом обществе, вы считаетесь очень хорошим агентом, вас очень многие в городе знают, вы, действительно, легкомысленный, гадкий и развратный человек, но вы порядочный человек и никогда не можете быть ни вором, ни состоять в какой-то шайке. Вы мне всё налгали!
- Маруся! Но как же налгал? Да вот как раз сейчас… Погляди вон в окно…
- Вы лжёте! - гневно крикнула, двинувшись к нему, Марья Николаевна. - За окном нет никого! Я понимаю вас! Вам тяжела любовь порядочной женщины, которую вы подлостью заставили полюбить вас, вы хотели бы избавиться от меня, потому что со мной нельзя поступать, как с вашими девчонками, но вам это не удастся! Я заставлю вас любить себя!
Марья Николаевна всё более наступала, Пётр Иваныч постепенно отступал, попадая в щель между стеной и письменным столом, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы неожиданно не раздался чрезвычайно сильный стук в дверь. Марья Николаевна гневно оглянулась, а Пётр Иваныч, воспользовавшись этим, ускользнул из западни и бросился открывать дверь.
В дверях показался Кокин. Несмотря на малый рост, ему не надо было делать особых усилий, чтобы иметь величественный вид. Его живот массивным полушарием выдавался вперёд, его красное лицо с выпученными глазами само собою откидывалось назад, и правая рука привычным жестом простиралась вперёд по направлению к Петру Иванычу.
Несколько секунд, отдуваясь, он молча переводил угрожающий взгляд с Петра Иваныча на Марью Николаевну, пока окончательно не остановил его на первом, и пред окаменевшей от изумления дамой разыгралась следующая сцена:
- Метлов! - загремел толстяк. - Что это значит?
Пётр Иваныч кланялся и приседал, всем существом выражая панический ужас.
- Что это значит, Метлов? Тебя предупреждают, тебе говорят, тебе пишут и ты не делаешь ничего? Что, ты мальчишка, дурак? Что, ты не понимаешь, какой опасности ты подвергаешь всех?
Толстый палец Кокина направился в сторону Марьи Николаевны.
- Кто это женщина?
- Это… Это моя знакомая… - лепетал Пётр Иваныч, приседая.
- Скажи ей, чтоб она вышла вон!
- Маруся! - умоляюще шептал Пётр Иваныч, - Так надо… Я тут ничего не могу… Тебе придётся уйти…
- Я не уйду! - выйдя из столбняка, с отчаянной решительностью, воскликнула Марья Николаевна. - Я останусь здесь. Я хочу знать всё, что будет с ним. Я - его жена!
- Метлов! Это твоя жена?
- Да…
- Метлов! - снова громко гремел толстяк. - Всякие объяснения излишни. За тобой следят. Ты должен исчезнуть.
- Куда? - с отчаянием лепетал Пётр Иваныч.
- В порт.
Пётр Иваныч в ужасе схватился за голову.
- Ты будешь там целый месяц жить босяком! Пошли за парикмахером, чтобы остричь тебе волосы, бороду и усы и собирайся. Даю тебе на всё полчаса.
- Почему он должен идти в порт? - крикнула Марья Николаевна, подступая к Кокину. - Я хочу знать? Что он сделал, и кто вы такой?
- Метлов! Прикажи женщине молчать! Собирайся.
- Маруся… - плачущим голосом твердил Пётр Иваныч. - Я умоляю тебя!.. Ты меня губишь совсем. С ним нельзя так говорить…
- Я со всеми могу говорить, как хочу! - гневно крикнула Марья Николаевна и очень решительно схватила Кокина за плечо - Зачем он должен идти в порт?
- В наказание! - величественно ответил Кокин, стряхивая её руку с своего плеча.
- За что?
- За то, что, зная, что за ним следят, продолжал жить в этой комнате и тем легкомысленно подвергал опасности как себя, так и нас.
- Кого это вас? - крикнула Марья Николаевна, наступая на него.
- Товарищей!! - рявкнул Кокин, делая на всякий случай шаг назад.
- Маруся! - с ужасом шептал Пётр Иваныч, удерживая её за руку. - Я умоляю тебя… С ним нельзя так говорить. Это наш главный начальник…
- Я ничего не понимаю!.. - в полном отчаянии крикнула Марья Николаевна и в изнеможении упала в кресло.
- Метлов! - командовал Кокин. - Переодевайся! Сейчас придёт парикмахер.
Пётр Иваныч, мелкими шагами, выказывая полную угнетённость, отправился за ширмы, и оттуда послышалась, сопровождаемая тяжёлыми вздохами, возня. Марья Николаевна лежала в кресле, закрыв руками лицо. Кокин стоял, сохраняя величественно-непреклонный вид.
- А можно мне взять туда носовые платки? - послышался из-за ширм робкий голос Петра Иваныча.
- Нельзя, - отвечал Кокин.
- Но у меня нет скверного платья, - снова умоляюще проговорил Пётр Иваныч.
- Надевай то, что есть! Ты продашь своё платье и купишь другое! Лишние деньги немедленно пропьёшь.
- А что я там должен делать?
- Ты будешь пока заниматься мелкими кражами. Через неделю получишь приказания.
- И меня будут бить! - с отчаянием произнёс голос Петра Иваныча.
- Я ничего не понимаю! - воскликнула, вскакивая с кресла, Марья Николаевна. - Или я сумасшедшая, или вы оба смеётесь надо мной. Пётр Иваныч, подите сюда!
Пётр Иваныч показался из-за ширм. На нём был старый серый жокейский картузик, косоворотка, коротенький пиджак и старые короткие брюки. Видом своим он напоминал странствующего венгерца.
- Пётр Иваныч! Вы поедете со мной! Переодевайтесь! Вы сейчас же едете со мной на дачу!
- Метлов! - загремел голос Кокина. - Пусть эта женщина немедленно выйдет вон!
- Он поедет со мной! - пылко кричала Марья Николаевна. - Если нужно, он будет скрываться целый месяц у меня. Его никто там не найдёт. Пётр Иваныч, одевайтесь!
- Метлов! Пусть эта женщина сейчас же убирается вон!
Но Марья Николаевна пылала гневом, а в этом состоянии ничто не могло её удержать. Неожиданно крикнув: "Сами убирайтесь вон!" - она, закусив губы, так решительно двинулась на своего врага, что толстяк, сочтя за лучшее поспешно отступить, наткнулся задом на кресло и, потеряв равновесие, сначала сел, а потом перекатился через него, по дороге опрокинув стол и больно стукнувшись затылком о стену. Унизительное положение в соединении с болью мгновенно привели его в весёлую ярость и, подскочив, как мяч, он, в свою очередь, с такою же стремительностью ринулся на Марью Николаевну и так страшно затопал ногами, диким голосом крича: "Вон! Или сейчас же убью!" - что окончательно растерявшаяся женщина кинулась к дверям и, быстро приняв из рук Петра Иваныча шляпу, перчатки, сак и зонтик, исчезла. Удаляясь, она с рыданием крикнула: "Вы оба мерзавцы и негодяи!"
- Уф, - произнёс, отдуваясь Кокин. - Ну, я тебе скажу, женщина! Это - женщина! Но теперь я ручаюсь, что она больше не придёт. Однако же, и здоровую же я себе посадил шишку! Ну, и женщина! Метлов, немедленно идём пить пиво, я умираю от жажды.