2
По-видимому, было утро. Серый свет пробивался сверху в приоткрытый люк трюма, ложился дорожкой на ступени большой лестницы, края которой тонули в сумраке, рассеивался над грубо, но прочно сколоченными двухъярусными нарами. Пароход качало по-прежнему.
Ольга приподнялась на постели, осмотрелась. Никто не торопился вставать, ей тоже некуда было спешить, и она снова опустила голову на подушку. Почти все население трюма лежало вповалку уже трое суток, а Ольга заставила себя собраться с силами, и ей польстила похвала Таврова, когда он подивился вчера ее стойкости. Он устроился в другом трюме, но обедать, как и Ольга, ходил в кают-компанию, не очень-то приспособленную для столовой на грузовом пароходе. Тавров, поспешив с поездкой, тоже не стал ожидать пассажирского рейса.
"Симпатичный человек", - отметила Ольга, вспомнив его открытое лицо, затем ее мысли сосредоточились на скором свидании с мужем. Два года работает он хирургом в районе Чажминских приисков. А она все это время жила с маленькой дочерью у своих родных в Москве, учась на курсах. Прошлым летом, получив отпуск, он приезжал к ним, обещал нынче вернуться совсем, но обстоятельства сложились иначе.
"Как-то он пережил наше горе? - подумала Ольга. - Нехорошо все-таки мы поступили, расставшись на долгое время. Надо было быть всем вместе". Воспоминание о навсегда исчезнувшем родном существе, о детских ручонках, не отогретых ее материнским дыханием, снова так стиснуло сердце, что у Ольги помутнело в глазах. "Мы не станем больше разлучаться! - решила она, отирая слезы. - Раз у меня ничего не получилось в жизни, я постараюсь посвятить ее тому, чтобы легче работалось моему Ивану Ивановичу".
В трюме между тем началось утреннее движение: кашель, приглушенные разговоры, шорох одежды. А пароход то и дело содрогался всем корпусом, когда на него обрушивалась очередная волна, начинал медленно подниматься, но, только поднявшись, снова валился вниз, и снова слышался тяжкий гул падавшей на него воды.
"Вдруг не доедем!" - подумала Ольга, прислушиваясь к стонам соседок по нарам.
Ей стало зябко, тоскливо. Она быстро оделась и через несколько минут уже поднималась по ступеням, уходившим из-под ног. Наверх! На палубу!
Море, взлохмаченное белыми космами, буйствовало…
"Вот она, свободная стихия"! - Ольга ухватилась за натянутый канат и уже со страхом посмотрела на волны, на рваные облака, быстро мчавшиеся, казалось, над самыми трубами парохода.
Вид мокрых лошадей, стоявших рядами в открытых стойлах, и мокрых брезентов на грузах, привязанных канатами, тоже не радовал: волны все время захлестывали через борт. А моряки вели себя спокойно; один из них, проходя мимо, даже насвистывал, значит, им, бывалым, такая буря не казалась опасной. Ольга ободрилась и начала пробираться к верхней палубе. Ветер бил в лицо, бесновался вокруг, но она, задыхаясь и сжав губы, упрямо продвигалась вперед.
- Держитесь крепче, а то вас сбросит в море! Постойте, я помогу вам! - послышался сверху знакомый голос, когда она взялась за поручни лестницы.
Ольга подняла голову и увидела Таврова.
- Ничего, я сама. Не может быть, чтобы меня унесло, будто пушинку.
- Вы не играете в шахматы? - неожиданно спросил ее Тавров после завтрака.
- Что за игра в такую качку? - сказала Ольга, глядя, как болталась вода в графине, укрепленном в специальном гнездышке.
- Здесь есть морские шахматы, они вставляются в доску.
Первую партию Тавров играл рассеянно и проиграл. Это заставило его сосредоточиться по-настоящему, но он снова потерпел поражение.
- Кто научил вас так сражаться? - спросил он удивленно.
- Мой муж, - с гордостью ответила Ольга. - Он говорил, что вдуматься в ход болезни, разгадать ее и верно решить задачу, в серьезном случае, конечно, не менее сложно, чем выиграть партию у хорошего шахматиста. Меня это заинтересовало. У меня нет склонности к хирургии и медицине вообще: боюсь крови, но, чтобы представить сложность задачи хирурга, выучилась играть в шахматы.
3
- Значит, ваш муж хирург, - задумчиво сказал Тавров, когда они через два дня снова сидели на палубе. - Мне помнится, я слышал о нем… Хирург Аржанов… Да, да, помню! Хирургия - наиболее действенная область медицины. Тому, кто пришел туда по призванию, многое доступно.
- Вы считаете, что к каждому труду должно быть призвание?
Тавров засмеялся:
- А как же? Вы почему ушли из машиностроительного института? Скучно показалось? Предмет сухой? Скажите-ка это инженеру-машиностроителю! Да еще влюбленному в свое дело… Выучиться, конечно, всему можно, но если кажется неинтересно, то лучше не надо. Можно обмануть кого угодно, даже самого себя, а работу не обманешь: ведь тут выбор не на час, не на день, а на всю жизнь. Так же, как любовь! Нет, даже значительнее любви: мало сильных людей пожертвовало собою ради нее, а ради избранного труда сгорали лучшие человеческие жизни. Ну зачем вас потащило на машиностроительный? - дружески-бесцеремонно спросил он.
Ольга хотела обидеться, но только искоса посмотрела на него:
- Надо же было определиться куда-нибудь… Окончила девятилетку и пошла в институт.
- И даже не представили, что такое машиностроение? На заводе не побывали? С народом, выпускающим машины, не поговорили?
Ольга молча кивнула головой.
- Тогда понятно! Конечно, скучно заниматься высшей математикой, формулами да уравнениями - и не видеть за ними машины, которая, как радость, как хорошая новая песня, входит в жизнь народа. Создавая машину, вы строите социализм, а не просто "определяетесь куда-нибудь".
- Вы злой, оказывается!
- Почему же злой? Я ведь не к выражению придираюсь. Ну, хорошо, один раз по молодости ошиблись… Не продумали, не взвесили. А зачем вам бухгалтерские курсы понадобились? Чем они интереснее? Так ведь можно десять учебных заведений окончить, а толку? - Тавров взглянул в лицо расстроенной Ольги и продолжал с подкупающей сердечностью: - Я мог бы польстить вам: вот, мол, какая вы незаурядная женщина, поэтому, дескать, не удовлетворяет вас казенный метод преподавания. И сколько тут можно бы накрутить - голова вскружилась бы! Но я вижу - человек вы сильный, острый! Взять хотя бы то, как в шахматы играете. А раз вы сильная, с вами и говорить надо открыто. Шутка ли. - сменить два института!
- Если говорить открыто, то я из машиностроительного ушла по семейным обстоятельствам, - неожиданно сказала Ольга. - А насчет сухости предмета… - Она помолчала, насупясь. - Насчет того, что скучно, это я потом уже придумала. Может быть, для собственного утешения, - добавила она с вызовом. - А сами-то вы довольны вашей работой?
- Очень. Не собой, конечно, доволен, а специальностью. Я обогатитель-металлург. Окончил Московский институт цветных металлов. Знаете, у Калужской площади?.. - На минуту Тавров задумался, вспоминая. - Очень люблю Москву, свой институт до сих пор люблю. И считаю, что не детство, а студенческие годы - лучшее время в жизни человека, которому посчастливилось учиться. Работу свою я ни на какую другую не поменяю, хотя, может быть, у меня нет к ней того призвания, какое бывает у людей талантливых. Я ведь говорил вам, что еду на Чажму второй раз. Работал на Холодникане. Потом меня отозвали в главк, пробыл там около года, а теперь отпросился обратно на производство.
- А говорите: люблю Москву! - все еще хмурясь, сказала Ольга.
- Любить ее я всегда и везде буду. Работа моя настоящая там, где золото, значит, Урал, Сибирь. Но Север имеет еще одну особенность: его не забудешь, он зовет к себе.
- Может быть, она зовет? - неосторожно пошутила Ольга.
Тавров вспыхнул, но сказал серьезно:
- У меня там никого нет. И… вообще нет.
Они разговаривали, сидя на бревнах, крепко привязанных к палубе. Выше и ниже их, словно в деревне, сидели, греясь на солнышке, люди. Погода установилась, и народ сразу ободрился, повеселел. От нечего делать играли в подкидного, в "шестьдесят шесть", тут же пристроился хор - первая проба голосов, - кто-то за стойлами пиликал свое на гармошке. Лошади - пегие, буланые, вороные, стоявшие в ряд у кормушек, тоже напоминали о деревне. А за кормой блистала на просторе присмиревшая морская волна. Белые чайки мелькали вдали, и паруса белели, как чайки; где-то рядом лежали неведомые острова.
- Простите, а вы… туда, на Чажму, охотно едете? - после небольшого молчания спросил Тавров.
- Да, конечно! - просияв, ответила она. - Но меня зовет туда не Север, а близкий человек. Если Север таков, как вы говорите, то мне он покажется еще прекраснее. - Ольга с улыбкой всмотрелась в подвижную линию горизонта. Небо ли поднималось и опускалось там, море ли? Они точно дышали, и в ритм этому дыханию плавно и медленно раскачивался пароход.
- Мне чаще приходилось бывать на юге, - заговорила снова Ольга. - Меня с детства баловали, я росла самой младшей в семье, поэтому во время летних каникул сестры создавали мне все возможности для отдыха. Родственников у нас много, народ обеспеченный, и я нигде никому не мешала. - Ольга рассмеялась приглушенным, но приятным смехом. - Хорошо еще, что я не стала неженкой, но условия вырасти Обломовым у меня имелись.
"Вы им и выросли", - чуть не сказал Тавров, глядя на нее и представляя себе, как ее баловали. "Может быть, поэтому и не привыкла доводить начатое до конца", - подумал он.