Мне было противно, что она говорит об этой, новой, теми же словами, что и о Дагмаре. Значит, и в самом деле обе они стоят одна другой. По вечерам, когда я оставалась одна, мне виделось, как папа ведет эту женщину под руку, может быть, целует ее. Я задыхалась от ненависти и отвращения. Папа, наверно, понимал это. И все-таки то и дело исчезал по вечерам.
Зима стояла сырая, слякотная. Папа со своих прогулок приходил с мокрыми ногами. Кончилось тем, что он схватил ангину, целую неделю лежал с высокой температурой и ничего не ел.
Тоня
В этот день я вернулась из школы рано. Папа дремал. Чтоб не разбудить его, я решила посидеть тихонько и заштопать расползшийся на локте рукав школьного платья.
Чем больше я штопала, тем больше ползла в стороны дырка. Но все равно рукав надо было привести в порядок, иначе мне завтра не в чем будет идти в школу.
Я штопала и думала, что мама на те же самые деньги умела и вкусно накормить нас и купить одежду, обувь. Я, наверно, никогда не научусь так хозяйничать. Вот мне платье нужно. Папе - новые ботинки… Да мало ли что еще нам надо!
В прихожей дважды звякнул звонок: к нам. Я открыла. За дверями стояла молодая женщина. На улице шел снег, и у нее на меховой шапочке, на воротнике, на темных пушистых волосах блестели снежинки. Я подумала, что это врач.
- Скажите, здесь живет Ольгерт Эзеринь? - В глазах у нее была тревога.
Я сразу поняла: это ОНА.
- Ольгерт Эзеринь живет здесь, но он болен,- сухо ответила я и хотела захлопнуть дверь перед носом у этой наглой женщины, не постеснявшейся прийти в наш дом.
- Я знаю, Рута,- так, словно мы с ней давно знакомы, ответила женщина.- Я потому и пришла, что он болен.- И она вошла в переднюю.
Пока раздевалась, засыпала меня вопросами:
- Как температура? Что говорит врач? Какие лекарства принимает?
Я отвечала сквозь зубы. Все во мне кипело. А она, как ни в чем не бывало, разделась, спросила:
- Сюда? - и без стука вошла в комнату.
Я двинулась следом, намереваясь ни на минуту не оставлять их вдвоем.
Папа по-прежнему дремал. Она заглянула ему в лицо - он лежал на боку, отвернувшись к стенке,- чуточку улыбнулась. Не губами, одними глазами. И папа мгновенно проснулся.
- Тоня! - обрадовался он и сел.
Она положила ему ладонь на лоб, и папа послушно лег, только позу переменил - повернулся к ней лицом. Смотрел на нее, и улыбался, и смущенно запахивал на груди куртку пижамы.
- Жар,- не отнимая ладони от его лба, озабоченно сказала та, которую он назвал Тоней.
Придвинула стул, поставила возле него на пол большую, наполненную чем-то сумку, села.
- Похудел. Очень. Наверно, ничего не ешь? -Ничуть не стесняясь меня, она назвала его на "ты"!
- Не могу,- ответил папа.- Глотать совсем не могу.
- Ну-ка, покажи горло.
Папа раскрыл рот. Тоня заглянула в горло, покачала головой.
- Основательно! Но есть надо,- нагнулась, достала из сумки бутылку молока и обратилась ко мне: - Вскипяти, Рута. Начнем лечить.
Я взяла бутылку и вышла на кухню. Конечно, сейчас они начнут целоваться. Как бы не так! Поставила кастрюльку с молоком на газ, на цыпочках подошла к двери и рывком отворила ее.
Тоня стояла у стола, разглядывала мою штопку.
- Пустое дело, Рута,- сочувственно сказала она.- Видишь, все выносилось, протерлось.- Тоня чуточку потянула рукав, и на нем снова появилась дырка.- Что бы тут приспособить? - Тоня задумалась и потерла указательным пальцем переносицу.
- Новое надо "приспособить", вот и все,- со вздохом сказал папа.- Оно и узко уже ей и коротковато…
- Рута, молоко! - закричала из кухни Скайдрите. Мы выскочили с Тоней вместе.
- Ничего, не беда. Бывает,- успокаивала меня Тоня, быстро вытирая плитку.- Давай чашку. Побольше которая.
Я подала ей большую красную с белыми горошинами папину чашку. Тоня налила ее до краев.
- Ему не выпить столько,- мрачно предсказала я.
- Вы-ыпьет! - пропела Тоня.- Теперь соды надо.
Я слазила в шкафчик и вытащила начатую пачку стиральной соды.
- Да нет же,- рассмеялась Тоня.- Питьевую надо.
Скайдрите, без дела болтавшаяся на кухне, подала ей коробочку.
- Превосходно,- размешивая в чашке соду, сказала Тоня.- Пить немедленно, пока горячее.
Папа морщился, делал вид, что сердится. Тоня покрикивала на него:
- Пей! Нечего, нечего морщиться. Пей, пока горячее.
- Знаешь, становится легче,- между двумя глотками обрадованно и удивленно сказал папа.
- Еще бы! Знаем, чем лечить!
Папа допил молоко и с удовлетворенным видом откинулся на подушку.
- Теперь надо завязать горло чем-нибудь теплым.
- В шкафу, на полке, поищите…
Мне без стула до этой полки не добраться. Тоня подошла, поднялась на цыпочки и стала перебирать наваленные в беспорядке вещи. Нашла и перебросила через плечо старенькую белую пуховую косынку. Потом она мельком оглядела то, что висит в шкафу. Провела рукой по синему шерстяному маминому платью.
"Вот оно, начинается!" - подумала я и вся сжалась.
- Мамино, да? - тихо спросила Тоня.
Я не могла отвечать. Я видела только ее руку - белую, полную, чуть пониже локтя плотно схваченную манжетом. Руку, все еще трогающую мамино платье.
Рука сняла платье вместе с плечиками. Не успела я опомниться, как Тоня приложила платье ко мне. Как-то особенно, оценивающе взглянула и на меня и на платье.
- Широковато. Длинно. Но переделать можно,- деловито сказала она.- Хочешь, переделаю?
- Соглашайся, Рута! - с деланным оживлением прохрипел папа.- Немедленно соглашайся. Тоня - художник-модельер.
Я молчала, видела только ее руку, касающуюся платья.
- Конечно, я понимаю,- очень мягко начала Тоня,- мамина память. Но оно висит в шкафу, и ты о нем не помнишь. А так ты будешь каждый день носить его и вспоминать свою маму. Каждый день будешь вспоминать.- И она встряхнула платье.- Будь твоя мама жива, она сама отдала бы его тебе теперь, когда ты уже большая…
Давно не вспоминала я маму так живо, так больно. Складки платья, казалось, еще хранили тепло ее тела.
Тоня протянула руку к шкафу, чтоб повесить платье. Я схватила ее за плечо. Говорить я не могла. Тоня вопросительно глянула мне в глаза, спросила негромко:
- Переделать?
Я кивнула и убежала на кухню, плакать. Не заговори она со мной так просто, так душевно о маме - я ни за что не дала бы снять с вешалки платье. Вспомнилось, как та, "рыжая", на второй день после похорон стала обрывать каждого, кто заговаривал о маме: "Мертвый, в гробе мирно спи, жизнью пользуйся, живущий. Чем скорее они ее забудут, тем лучше".
А Тоня сказала: "Ты будешь вспоминать свою маму…"
Я сидела на табуретке, думала. Никакой злости я не чувствовала к Тоне. С готовностью вскочила, когда Тоня, приоткрыв дверь, позвала меня:
- Рута!
Наверно, без меня они говорили о маме. Вид у обоих был опечаленный. Мамина фотография на этажерке стояла не по-моему: я ставлю ее так, чтобы, ложась спать, видеть мамино лицо. Мне не было неприятно и то, что Тоня трогала, рассматривала портрет.
- Вот что, Рута,- Тоня протянула мне маленькие, с острыми кончиками ножницы - свои, у нас таких не было,- аккуратненько распори вот эти швы. А я пока приготовлю поесть. Папа, наверно, голоден.
- Как зверь! - простонал папа.- Полный дом женщин, а больной умирает с голоду!
Тоня состроила ему забавную рожицу и, подхватив сумку, отправилась на кухню.
То ли у папы в самом деле от горячего молока стало меньше болеть горло, то ли Тоня умела готовить лучше, чем я, но только поел он с аппетитом.
После обеда Тоня заставила его отвернуться к стенке и спать.
- Спать - без разговоров!-приказала она строго и заботливо подоткнула одеяло ему под спину.
Папа затих. А мы, изредка переговариваясь шепотом, кончили распарывать платье. Я включила утюг: надо было отпарить швы.
- Стань на минутку сюда.- Тоня указала на середину комнаты.
Несколько раз, прищурившись, она посмотрела на меня, на разложенные на столе куски материи. Вынула из сумки большой блокнот, карандаш и несколькими быстрыми, короткими штрихами набросала что-то в блокноте.
- Смотри, что получится,- показала мне Тоня свой рисунок.
Редкие, свободные складки на юбке, стоячий воротничок под горло, крупные пуговицы на груди - так должно было выглядеть мое новое платье.
- Ты тоненькая, и верх сделаем гладкий, по фигуре. Нравится?
- Да.
Я отпаривала швы, а Тоня, быстро-быстро работая иголкой, сметывала готовые куски. Щелкала длинными блестящими ножницами - их Тоня тоже извлекла из сумки,- отрезала лишнее. Одни куски она тут же приметывала, другие - складывала на край стола.
- Эх, жаль, нет машины,- посетовала Тоня.- Уж раз взялись, надо доводить дело до конца.
- Я попрошу у соседей! - Мне тоже хотелось, чтобы платье было готово как можно скорее.
Пока тетя Анна читала нам "лекцию" о том, как надо обращаться со швейной машиной, Тоня косилась на меня, и в глазах ее был смех.
- Не беспокойтесь,- сказала она потом очень серьезно.- Я немножко умею обращаться с машиной.
Весь вечер стучала у нас в комнате машина. Стук ее ничуть не мешал мне готовить уроки. Не помешал и уснуть. Он только стал доноситься глуше, словно отдалился.
"Но ведь Тоня устала,-мелькнуло в моем мозгу.- Ясно, устала",- надо было открыть глаза, сесть и сказать Тоне, что я могу еще день-два походить и в старом. Но голову невозможно было оторвать от подушки. Я подобрала коленки к подбородку.
"Та-ата-та",- мягко стучала машина.