Все кругом так ненадежно - выбиты подпорки, вот-вот обрушится, загремит, останусь среди обломков. Я тихо страдал и… наслаждался. Да, наслаждался - тайком, почти воровски - семейным вечером. Я следил со стороны за Майей, жадно ловил и запоминал каждое ее движение, ее вздернутые узкие плечи, ее тонкую талию, охваченную фартучком с вышитыми тремя пляшущими поросятами, ее будничную озабоченность под маской страстотерпицы на лице. И кипящий на плите чайник, и расставленные по местам чашки с блюдечками, и гость за столом, и беседа… Это малое житейское никем обычно не замечается, никем не ценится - привычное! Радуюсь, что оно у меня еще есть, мне больно и хорошо…
Благодушный гость и беседа… Однако беседа-то далеко не благодушная - говорим о чужой беде.
Всеведущий и вездесущий Боря Цветик, оказывается, знал убитого отца - некий Рафаил Корякин, мастер с автостанции при мотеле, широко известный любителям-автомобилистам всего города. Он недавно выправил Борису помятый "пожарный" "Москвич".
- Что за человек?.. Да обычный скот во всем, кроме рук. Руки у этой скотины были золотые, ничего не скажешь. Помятую в гармошку машину - смотреть страшно! - выправит, от новенькой не отличишь никак. После любой аварии все к нему. Кто половчей, того без очереди, а так всегда у Рафки длинный хвост. Сотни машин сквозь его руки проходили, с каждой получал в лапу, деньги мусором считал. И потому пил с размахом, осатанело. Обязательно компанию должен иметь, чтоб было во время пьянки кого загрызть. Без этого не мог. Как чуть пропустит с прицепом, так звереет. Представляю, каково жене такого оскотиневшего встречать каждый вечер. Сын, говорят, не в папу, скромный парень, ни в чем дурном не был замечен. И будто бы он несколько месяцев назад предупреждал отца: не тронь мать - убью! И любопытная, знаете ли, деталь: отец не спрятал ружье, хотя жена и упрашивала - унеси от греха. Судьбу, выходит, испытывал.
Боря Цветик рассказывал с умудренным пренебрежением. Белоснежная сорочка, неброского цвета галстук, тугие, гладко выбритые щеки - чистый человек, вынужденный ковыряться в житейских отбросах.
Я решился спросить:
- Интересно, водка его скотом сделала или, наоборот, скотская натура на водку бросила?
- А не все ли равно, - отмахнулся Борис.
- Важно знать, скотство такого Рафки врожденное или приобретенное?
- С четвертинкой во рту не рождаются, всех как-то жизнь приучает.
- Прежде считали - нужда беспросветная к водке гонит, но Рафка, похоже, не нуждался…
- Рафка зашибал больше, чем мы с тобой вместе взятые зарабатываем. Ружьецо-то, из которого убили, зауэровское, три кольца. За такое тысячу отдай.
- Жена-стерва его довела?
- Забитая баба, она слово поперек сказать боялась.
- Не скорбь же мировая - причина?
- Ха! Скорбь мировая у Рафки!
- Значит, с четвертинкой родился - наследственность! - решил я.
Боря Цветик помолчал, вызванивая ложечкой в чашке, наконец изрек:
- Просто скука. Она страшней всякой нужды и скорби.
- Как скука?.. - не понял я.
- Да так, некуда себя деть - это, брат, проклятие, от него не только к бутылке, в петлю полезешь.
Мне постоянно в жизни не хватало времени, дни безделья обычно вызывали угрызения совести - что-то всегда не окончено, ждет меня, висит грузом на шее. Даже на счастливом Валдае нет-нет да врывалось беспокойство - стороной течет время!
- Не представляется, - сказал я.
- Ой ли? - со снисходительным великодушием возразил Боря. - Рафка Корякин из той породы людей, над которыми, так сказать, довлеют два высоких чувства: утром им неохота идти на работу, а вечером домой. Неохота - его основное, если не единственное чувство в жизни. А еще, как назло, ему предоставили в неделю два выходных. Впрочем, вру, Рафка, кажется, работал пересменно - день вкалывал по двенадцать часов, день отгула… Через день полная пустота, куда себя деть? От этого, брат, вопросика застонешь. Книги Рафка не читал - не тянуло, телевизор обрыдл, "козла" забивать с пенсионерами не по характеру - натура, видишь ли, неспокойная. И выходит, что иного спасения нет, кроме водки. Шарахнешь стопку, другую, и вместо пустоты веселье, вместо ненужности приятельские объяснения: "Ты меня любишь, ты меня уважаешь?.." И страсти, брат, страсти! Конечно, многие берегутся этой заразы, но почти каждый на свой манер со скукой воюет.
- Уж так-таки каждый?..
- Исключения, конечно, случаются.
- А ты тоже воюешь?
Боря Цветик пожал пухлыми плечами.
- И я тоже. Только делаю это половчей Рафки. Не в пример ему умею себя занять: книги читаю, даже философские, историей медицины интересуюсь… Но и на меня находит временами - хоть вой.
У Бори всегда на все есть ответ - счастливый характер. А я вечно изобретаю загадки. Вот и сейчас покойный Рафка для меня загадка, а вместе с ним загадка и я сам. До сих пор я отвечал просто: не скучаю потому только, что некогда, съедает работа. Но работал и Рафка, умело, красиво, наверное, часто получал удовольствие от своей работы - машина гармошкой становится как новенькая! А так ли уж часто получал удовольствие я? Досадных огорчений в деле я имею, право, куда больше, чем радостей. И все-таки мое дело - моя страсть, до появления Майи единственная. Не потому ли, что я самолюбиво хочу доказать людям - могу сотворить им небывалое, могу их осчастливить? Чувство необходимости людям, не это ли занимало все мои силы, все мое время? Скучать? Где уж. Однако и к Рафке стояла длинная очередь, в Рафкиных золотых руках нуждались. Он тоже мог - вполне мог! - испытывать такое же чувство: необходим людям! Только есть между нами и различие. Я получаю обычную зарплату, за мое чувство мне никто ничего не приплачивает. Очередь же тянула Рафке деньги. Деньги и высокое чувство не совместимы. За твою услугу я тебе заплатил, значит, больше ничего не должен, ничем тебе не обязан, не испытываю ни благодарности, ни вообще чего-либо к тебе человеческого. Рафка "получал в лапу", то есть обдирал. А тех, кого обдираешь, уважать нельзя, скорей - презирать. Изо дня в день презрение, оно, наверное, стало привычкой. Презрение ко всем - к друзьям, к жене, к тому же сыну… И кто мог, сторонился его, остальные терпели, никто не любил. Как жить, если все кругом противники, никто не близок? Хоть на минуту да обмануть себя: "Ты меня уважаешь? Я тебя уважаю!.."
- Послушай, - сказал я Боре после молчания. - А ведь не в скуке дело - в одиночестве.
Боря не мог знать, что прокипело во мне за эту затянувшуюся паузу, он небрежно хмыкнул.
- Одиночество?.. Такие, как Рафка, всегда в куче.
- То-то и оно, что и в куче можно быть никому не нужным. Он и в семье был чужим…
- А семья вовсе не роднит. Да! Семейные-то люди чаще всего и творят чудеса. Не замечал?..
И стрельнул в меня нескромным острым взглядом. Не так-то прост этот добродушный Боря Цветик - подозревает чудеса и в нашей маленькой семье. Нескромный взгляд заставил меня с вызовом спросить:
- Не оттого ли ты с Леночкой из Комплексного не сходишься, что чудес боишься?
- Оттого, - ответил он не моргнув глазом.
- И Ленка с этим мирится?
- Ленка - умница, понимает не хуже меня, как это страшно: стать мужем и женой, торчать нос к носу изо дня в день, из года в год. Осточертеет, а спрятаться некуда. Какая уж тут любовь?
- Значит, чтоб любить, надо прятаться друг от друга?
- Держаться на расстоянии, - невозмутимо изрек Боря.
- А вот меня почему-то тянет к тому, кого люблю. Думаю, и других тоже.
- Тянет. Да. Но умей сдержаться. Вот мы с Ленкой держимся в разлуке, ждем не дождемся субботы, целую неделю живем этим ожиданием. И она наконец наступает: я являюсь к ней с цветами, она встречает меня нарядная, стол накрыт белой скатертью - праздник. Я приехал навстречу мечте, она видит вымечтанного. Ну а если бы мы сошлись, никаких светлых праздников, сплошные серые будни.
Майя сидела рядом, не участвовала в нашем разговоре, но слушала, напряженно слушала - разлившиеся зрачки, скорбяще сведенные губы. Боря Цветик, расправив полные плечи, ласково поглядывая то на нее, то на меня выпуклыми глазами, продолжал вещать сокровенное:
- Все согласны, все, что пора влюбленности - самое счастливое время жизни. Поэтами воспето, слезами сожаления омыто - неповторимо! И вот ведь поразительно: когда эта счастливая пора наступает, все торопятся ее сократить. Не успели по-настоящему повлюбляться - к свадебному столу! От поэзии - к прозе жизни, от полноты чувств - к скудости, от богатства переживаний - к однообразию. Ну не глупо ли?..
Я уже страшился глядеть в сторону Майи - именно так мы с ней и поступили: оборвали влюбленность, чтоб теснее сойтись, от поэзии - к прозе… И сейчас мы не можем похвастаться, что счастливы.
- А не кажется ли тебе, что ты превращаешь жизнь в игру? - спросил я.
Боря на минуту задумался, только на минуту, чтоб решительно согласиться:
- Может быть.
- Но так можно проиграть лучшие годы - получить удовольствие и в конце концов остаться ни с чем.
Боря Цветик не успел возразить, как раздалось:
- Т-ты!.. Т-ты ханжа, пуританин! Т-ты!.. Ты всегда все сводишь к голому утилитаризму!..
Майя, до сих пор слушавшая молча, с напряженным вниманием, взорвалась.
Лицо ее было бледным и болезненно перекошенным, дышащие зрачки, голос дрожащий, захлебывающийся: