Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды:
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя…
Я прокляну себя и свою судьбу, если не сумею что-то посеять для других! Но сумею ли я выстоять, если эти другие станут с равнодушием топтать мой посев?
Бросал живительное семя -
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…
Пушкин и после этого откровения продолжал бросать живительные семена, не упал духом. Сумею ли я?..
Я сидел на краю онегинской скамьи и смотрел вниз. Тени накрывали зеленый луг, тускло тлел на закатном солнце отягощенный старостью Михайловский бор, дали сгущались в тревожную грозовую просинь.
Достойный ли я ученик тех великих оракулов, что учили чувствовать благородно и поступать правильно?
Как я проживу свою жизнь? Не наделаю ли непоправимых ошибок? Не сорвусь ли в суетность?
Не обману ли я надежды Майи, встречей и сближением с которой считаю себя не по заслугам осчастливленным?
Я оглянулся на Майю, ее профиль был строг и чист, глаза устремлены вдаль, губы в скорбящем изломе, руки сцеплены на коленях. О чем она думает? Не о том ли самом, что и я?
Спасибо Майе, она подарила мне эту очищающую минуту! Буду помнить ее всю жизнь.
Спутники наши тоже пребывали в сосредоточенном молчании.
"Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!"
Глава четвертая
СУМЕРКИ
1
Мы вернулись домой. Нас ждали новости.
Майин отец после сдачи очередного объекта переведен с повышением. Раньше он намеревался подать в отставку, перейти в гражданские строители, теперь от этого, похоже, придется отказаться. Не исключено, его ждут генеральские погоны.
Майина мама начала вести переговоры о квартирном обмене. Операция сложная, многоступенчатая, быстро ее не провернешь, но можно все же рассчитывать, что где-то через год, никак не раньше, мы будем иметь отдельную двухкомнатную квартиру на той же улице, где живут и Майины родители.
А Боря Цветик разбил свой "пожарный" "Москвич". Вины его в том нет. У тяжелого самосвала, шедшего впереди, на ходу слетело колесо, ударило в "Москвича", смяло крыло с фарой, повредило переднюю решетку и капот. Хорошо, что обошлось без увечья.
Но самая большая новость ждала меня в лаборатории.
Для посторонних эта новость никак не могла казаться значительной. В стеклянной колбе, спрятанной от света в шкаф, в некоем мутном студне появились пятна со ржавым оттенком - подумаешь, какое событие! И в самом деле это означало лишь то, что один из видов бактерий, накапливающий азот из воздуха, сейчас плодился в стекле. Возможность такого события я робко предсказывал еще два года назад и, признаться, не рассчитывал, что оно случится так скоро.
Пустяк? Пожалуй.
Но в исключительно редких случаях такие вот пустячки переворачивали существование всего рода людского.
Когда над Европой минули наполеоновские войны, а сам Наполеон еще сидел на острове Святой Елены, копенгагенский профессор Эрстед, показывая студентам опыт с гальванической батареей, заметил, что стрелка компаса, случайно лежавшего рядом с проводом, отклоняется в сторону, если включают ток. Маленькое движение стрелки - пустячок, а с него и началось: закрутились роторы генераторов, по континентам протянулись высоковольтные линии электропередачи, промышленность стала развиваться небывалыми темпами, мир заполнился разнообразными машинами, появились радио, телевидение, изменились мы, изменилась наша жизнь, изменилась планета. А все с не замеченного историками пустячка…
Казалось бы, я должен ликовать, но…
Но сам факт размножения бактерий в стеклянной колбе становится важным лишь тогда, когда удастся раскрыть их тайну тайн, заповедный секрет: как и чем они раскалывают непосильную даже для человека с его могущественной техникой молекулу атмосферного азота? Об этом еще никому ничего не известно - желанное в яичке, яичко в уточке, уточка в небесах! Возможно, даже наши редкостные бактерии если еще сейчас не потеряли, то, не исключено, могут потерять свою неведомую силу. Возможно, в искусственной среде они выродятся в ничем не примечательных микробов, способных лишь к бесхитростному размножению. А возможно, наконец, что и наш эксперимент недостаточно чист - выводы преждевременны, радоваться погоди. Даже если и все благополучно, то впереди тысячи задач, и не обязательно каждая из них должна иметь ответ. Зато впереди обязательны неудачи, без них никогда не обходится…
А потому Борису Евгеньевичу я сказал:
- Свежо предание, а верится с трудом.
Он понимающе кивнул головой.
Однако дома Майя, готовящая ужин, с любопытством приглядываясь ко мне, спросила:
- У тебя сияние ото лба. Что случилось?
- Нашел перо жар-птицы, только боюсь, не обронил ли его обычный павлин.
- Ну-ка! - Командным голосом: - Садись ужинать и рассказывать!
Сама села напротив, подперла щеку кулачком, в глазах притаившиеся бесенята, во взметнувшихся бровях замершее бабье счастливое любопытство. Она ничего еще не ожидала в те дни от жизни, кроме удач, она убежденно верила, что любая новость - непременно радость, иной быть и не может.
Перед Борисом Евгеньевичем, умудренным и скептическим, я просто не мог не высказывать озабоченного сомнения: "Свежо предание…" А перед Майей?.. Кому мне поверить свои тайные надежды, как не ей!
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь:
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку…
Зверюшка родилась у нас, Майка, ин витро, в стекляшке. Долгожданная…
Она не переставала глядеть на меня с ожиданием, детским и жадным, и мое воображение разыгралось.
- Улучшенные почвы, высокие урожаи, Майка, - это, конечно, благо, да! Но еще не все, наверняка не конечная остановка. Наши зверюшки черт-те какую дверь перед нами распахнут. Уж если будет открыт их секрет - скажем, вещество, которым они мертвый азот делают живым, - то это, возможно, станет таким ключиком, какой пока держал в руках лишь один господь бог. Взнуздать азот, приказывать ему: связывайся с такими-то и такими-то элементами - значит научиться творить живое. Принципиально возможно объединить знания о наследственности, то есть секреты генов, с нашим секретом, тогда появится возможность искусственно создавать особые растения, какие-нибудь сказочные яблони с золотыми яблоками, или особую мышечную ткань, способную заменить теперешние двигатели, воняющие и с низким КПД… Все фантасты, Майка, представляют сейчас будущих роботов в виде эдаких железных шкафов с железными руками и ногами - монстры с начинкой из радиодеталей. А почему бы не представить их из живой ткани, из мышц, костей, внутренностей - да, искусственно выращенных. И можно добиться, что питаться такие роботы будут самым дешевым на земле веществом - тем самым мертвым азотом, из которого состоит наш воздух. Не все, ох, не все божьи твари на такое способны. Кто знает, что нам поднесут зверюшки? Может, и ничего, кукиш незримый, а может… Может, новый мир, совсем, совсем не похожий на наш нынешний!
И Майка, каменея вскинутыми бровями, впитывала мои слова. Я не обманул ее ожиданий, я сумел ее удивить.
Я излился, и мне стало стыдно за себя - еще ни с кем так не разговаривал, так не распускал свою фантазию. Эка, в какие тартарары меня занесло - к биороботам! Но ведь я это не кому-то, а Майке! Из всех людей она одна способна сводить меня с ума, я и раньше обещал ей немыслимое - перпетуум-мобиле изобрету!
Наконец она пришла в себя, пошевелилась и произнесла:
- Слушай, я хочу их видеть.
- Кого, Майка?
- Ваших неведомых зверюшек.
И я окончательно вернулся на землю: ну все, сегодня она от меня потребует - покажи зверюшек, завтра - биологического робота! Терпение и умеренность, как известно, ей не свойственны.
- Майка, да они же невидимы… Так, грязные пятна.
- А в микроскоп?..
- Ив микроскоп они не красавцы, вульгарная амеба куда внушительней, а какой-нибудь циклоп и вовсе Аполлон перед ними.
- Нет уж, ты мне их покажешь… И вообще я еще ни разу не бывала в твоей лаборатории… У меня идея…
Я невольно сжался - идеи ее всегда были для меня небезобидны, а тут они ворвутся в нашу лабораторию, оглушат моих сотрудников, того и гляди перевернут все вверх дном.
- Давай, Павел, обмоем рождение неведомых зверюшек!.. Хочу! У вас в лаборатории! Наконец, с твоими со всеми познакомлюсь… Пора же.
Обмывать положено не закваску в квашне, а готовый пирог. Но в одном-то Майя, как ни крути, права - пора ей сойтись с моими ребятами! В конце концов, почему бы и не устроить сабантуй, разумеется, самый умеренный.
2
Меня всегда удивляет, как внушительно выглядят экспериментальные лаборатории на экранах кино и на фотографиях популярных журналов - святилища, где священнодействуют жрецы науки! Я видел разные лаборатории - и многозальные, многоэтажные, и тесные конурки, где копаются несколько человек, - ни одна не похожа на другую, у каждой свое лицо, но у всех есть нечто общее, роднящее - отсутствие парадности, видимость неустроенности. Даже те, которые были созданы во времена оны, прославлены, видели в своих стенах корифеев, даже они, если не стали показательно музейными, а продолжают добывать знания, кажутся всегда не до конца обжитыми, несколько неуютными. Рабочая лаборатория постоянно меняется, переустраивается, всегда в ней что-то сооружено на скорую руку, что-то еще не доделано, некогда подумать о внешнем виде, а потому стулья разнокалиберны и колченоги, а лампочки под потолком казенно голы, не осенены абажурами.