- Наташа дома? - спросила Римма, бегло просматривая лежащую на холодильнике почту. Было два письма - оба из колонии. Чаще её подопечные писали на адрес консультации, но некоторые, неведомым для неё образом разузнав адрес, слали сюда.
- Пока дома, - выдержав паузу, многозначительно отвечала мать. - Будешь обедать? Или сыта?
Значит, о ресторане известно уже - Наташа проболталась. Не принимала она всерьёз своей грозной бабушки со всеми её нравоучениями, дисциплиной и моральными устоями - брякала что в голову взбредёт. А разве могла эта суровая старуха, ни разу в жизни не нарушившая своих железных правил, простить дочери этакую беспринципность? Пойти обедать, и с кем - с человеком, который так коварно обошёлся с нею!
- Сыта, - положив письма, ответила Римма.
В их комнате творилось бог знает что. Настежь распахнутый шкаф, какие‑то свёртки на столе, смятая бумага валяется, на стульях развешаны платья. Прокатавшись с отцом по магазинам, Наташа навёрстывала время: как и Римме, к шести ей было (по–видимому). Оксана - та ушла уже, теперь их очередь. Римма мысленно усмехнулась. Не хватало ещё, чтобы мать с дочерью на свидание на пару ходили.
Наташа, в трусиках и лифчике, бросилась показывать подарки Павла. Мохнатый белый свитер под горло, босоножки и-самое главное! - замшевая сумка на ремне. Из‑за неё‑то и задержались - очередища была.
- Ну как?
Римма слабо улыбнулась:
- Хорошо.
Неужто и она будет вот так торопиться сейчас, гадать, что идёт ей, а что нет?
Наташа расценила эту улыбку по–своему. Озабоченносочувственным сделалось её лицо.
- Как твои дела?
- Хорошо.
- Ты видела эту девушку?
Но не это волновало её сейчас - другое: в каком виде предстанет через полчаса перед своим мальчиком.
- Видела.
- И что? - Наташа, не глядя, поглаживала сумку. - Красивая?
Римма села, с усилием стала снимать туфли.
- У неё сын, - сказала она.
Рука, что ласкала сумку, медленно опустилась.
Чей?
- Иванюка, - ответила Римма. - Того самого…
- Я помню, - перебила Наташа. - Она даст показания?
- Не знаю. - И вдруг спросила неожиданно для себя: - Ты бы дала?
Дочь задумалась. И хотя взгляд её не изменил направления, уже не на Римму был он устремлен - сквозь неё. Что‑то видел он там, недоступное матери, сравнивал, подставлял другого человека на место Качманова. Или Иванюка? - тревожно мелькнуло у Риммы.
- Но ведь это ужасно стыдно. Все смотрят на тебя, а ты должна говорить.
- Стыдно, - согласилась Римма.
Взгляд вернулся.
- Я бы дала.
Мать кивнула. Конечно б, дала - она не сомневалась в этом.
- Мне кажется, они явятся в понедельник.
- Почему - они? - не поняла Наташа.
- С матерью. Они вдвоём все.
- А отец? У этой девушки есть отец? - С небрежностью - эка важность, живёт ли отец с семьёй!
- Есть, - коротко ответила Римма.
Наташа взяла сумку и, далеко отодвинув её голыми руками, полюбовалась ею.
- Хороша, а? Тринадцать рэ. Расколола я папашу. Босоножки, свитер. Свитер как тебе?
"Расколола"… А что творилось с ней, когда прошлым летом Павел попал в автомобильную катастрофу! Двое суток на волоске висела его жизнь… В Крутинск, в больницу, Римма тайком от дочери звонила из консультации, а вечером нашла На полу телефонную квитанцию. Наташа обронила - потемневшая, осунувшаяся. Вслух же почти не говорили о нем…
- Я надену твои туфли, - объявила дочь, и в тот же миг они оказались на столе. Замшевые, на массивном каблуке; в них‑то Римма и собиралась идти сегодня. - Пойдут к этой сумке? - Отступив на шаг, окинула их критическим взглядом. - Пойдут! Они ко всему пойдут. Ты умничка, что купила их.
- В общем‑то, я купила их себе, - сказала Римма. Пора было переодеваться, но она медлила.
- Я не намерена экспроприировать их у тебя, махен! Вечером верну в целости и сохранности. Ты ведь никуда не собиралась сегодня.
Не вопрос это был - констатация факта, потому и ответа не требовалось, однако молчание матери насторожило Наташу.
- Махен? - произнесла она.
- Что?
- Ты идёшь куда‑то? - Строгий и пытливый взгляд предупреждал, как ребёнка: не лгать.
Римма грустно смотрела на дочь. Она вдруг почувствовала, что очень устала сегодня.
- Во сколько? - сурово спросила Наташа.
Отпираться было невозможно - так пристально вглядывались в неё отливающие золотом глаза дочери.
- В шесть, - сказала Римма.
Наташа глянула на часы и ужаснулась. Чуть ли не силой подняла мать, заставила раздеться, выбросила из шкафа одно платье, другое, но оба не приглянулись ей, и она, голая, в раздумье замерла у распахнутой дверцы.
- Ты не в театр?
Римма улыбалась её неуклюжей деликатности.
- Нет.
Дочь снова завозилась в шкафу, а Римма, точно ребёнок, дисциплинированно стояла посреди комнаты. На своё тело не смотрела, но видела Наташино, и этого было достаточно…
- Ты‑то не опоздаешь?
- Обо мне не беспокойся. Вот! - Она извлекла ту самую блузку с тесёмочным бантом, которая сегодня привиделась Римме в её нескромном сне. - Ты чего улыбаешься? - подозрительно спросила Наташа.
- Я? - спохватилась Римма. - Я не улыбаюсь.
- Наденешь её и зеленую юбку. Нет, вот эту. - Все беспорядочно летело на стол и тахту. - Потом уберу.
Римма запротестовала:
- Она мне коротка.
- Ты с ума сошла! У тебя такие ноги!
Римма устало усмехнулась.
- В моем возрасте…
- Какой у тебя возраст! - Наташа гневно вскинула глаза. - У тебя прекрасный возраст. Смотри, как ты выглядишь! - И, схватив мать за руку, повернула её лицом к зеркалу. - Ну! Видишь? Видишь или не видишь?
Бесцеремонно крутила её, поправляла что‑то, окидывала, отступив на шаг, взглядом и, если не нравилось, расторопно меняла, - что на что, сообразить Римма не успевала. Потом, взяв за подбородок, приблизила к себе её лицо, другой рукой быстро стянула очки. Все размазалось и потускнело перед выпуклыми глазами Риммы.
- Ты что? - испугалась она. Близоруко моргая, силилась разглядеть, какую новую манипуляцию собирается совершить над ней дочь. Что‑то тёмное, узкое мелькнуло в её руках - Римма невольно подалась назад.
- Не шевелись! - приказала Наташа, и она замерла. Карандашом оказался черный предмет. Послюнявив его, Наташа бережно коснулась века.
- Зачем? - прошептала Римма.
- Так надо!
И, отступив на шаг, полюбовалась ею.
- Очки, - жалобно напомнила Римма.
- Пардон! - и очки оказались на месте.
Римма недоверчиво оглядела себя в зеркало. Кажется, и впрямь получилось недурно. Молодая, высокая, со вкусом одетая женщина. Вот только очки… В эту минуту она пожалела, что не воспользовалась в своё время услугами клиента–оптика.
Сумку взяла. Наташа смотрела на неё с гордым видом - как мать смотрит на повзрослевшую дочь, которая впервые в жизни отправляется на свидание. Потом метнулась к ней, выхватила сумку, расстегнула, перевернула над столом и, вытряхнув, стала аккуратно и проворно укладывать все в свою новую замшевую - подарок Павла.
- А ты?
Но дочь не слушала. Все в том же полуголом виде проводила до двери - мимо остолбеневшей бабушки, которая даже морковку перестала грызть, - чмокнула, поправила что‑то у шеи, прошептала восторженно:
- Ты у меня чудо, махен! - и вытолкнула вон.
Было ровно шесть, а она не прибавляла шагу, хотя кто‑кто, а уж она умела ходить быстро. Пересекая Московскую, бросила сосредоточенный взгляд в ту сторону, где прятался за высокими зданиями невидимый отсюда домик Люды Малютиной. О деле Качманова думала, но какими бы дисциплинированными ни были мысли, как искусно ни плела их, это не" помогало. "Покраснеешь, может, увидев его?" - издевалась над собой Римма.
В среду она не сразу заметила, что он выпивши, удивилась: больно уж обрадовался ей. С чего вдруг? Сколько раз виделись прежде - не было такого. Перебрасывались словом–другим, говорили друг другу непритязательные шутливые комплименты и расходились. А что иного ждать от людей, у которых нет ничего общего; разве что когда‑то давно - так давно, что и подумать страшно: двадцать пять лет назад, - жили детьми в одном бараке.
С грустной улыбкой вспоминала Римма то время. Славик–гармонист, воображала Тася, отец которой ездил проводником в Москву, Жанна–хромоножка и Миша Хитров, агитировавший её заняться велоспортом - в Светополе как раз трек построили. Деревянный… Но она бег предпочла.
Тренер восхищался её упорством. Великое будущее сулил ей на беговой дорожке и, кажется, не слишком ошибся: целый ящик в серванте забит спортивными трофеями.
Мальчишки, высокомерно не допускавшие "слабый пол" к своим военным забавам (взаправдашняя война недавно кончилась, в играх же она продолжалась вовсю), делали для Риммы Серегиной исключение. Девочки завидовали ей, а она, чувствуя себя первой среди них, стремилась ещё больше походить на парня: походкой, стрижкой, манерой разговора. Охотно откликалась на "Серёгу" - это прозвище приросло к ней столь прочно, что Валентин, встретив её в среду, так и представил своим приятелям.
Не отпускал её - она должна пойти с ними, выпить за них, поскольку у них торжество, и заодно посмотреть, как живёт он. Римма пожала плечами: "Пошли". Ей и в голову не приходило, чем может все это обернуться.
Оказывается, она была его первой любовью. Учился он тогда в четвертом или в пятом классе, а она соответствен–но в пятом или шестом. И вот, с запозданием в четверть века, он объяснился ей.