Неправдой было это. Даже недолгие командировки его переносила с трудом, когда же совсем ушел из дому… Совсем… Среди ночи вскочила на кровати: "Папа приехал! Папа!" Римма испуганно зажгла торшер, но то Ли спросонья, то ли от волнения не могла вымолвить ни слова. Такая убежденность звенела в голосе дочери, что она огляделась, ища его близорукими глазами. В комнату энергично вошла мать в полосатой пижаме. "Папа! - победоносно объявила ей Наташа. Глаза её сияли. -Папа приехал!" На все уговоры и строгие замечания бабушки ("Тише, соседи спят"), на все её объяснения, что это был сон, упрямо твердила, что нисколечко не спала и ясно слышала стук в окно. Даже голос его узнала. "Доченька, это я", - сказал он. В нетерпении сжимала она кулачки, требуя немедленно открыть дверь. Бежать порывалась. Тогда бабушка заставила её надеть тапочки и повела в коридор. Римма, замерев на кровати, чутко вслушивалась. Глупо это было, не хуже Наташиного, но она надеялась, что вдруг раздастся его голос. Щелкнул замок, дверь скрипнула, потом бабушка произнесла с удовлетворением: "Ну?" С незрячими глазами вернулась Наташа в комнату…
Что‑то вспыхнуло перед глазами, и Римма, очнувшись, увидела горящую зажигалку. Не сразу поняла, зачем Павел держит её перед ней, но увидела в руке у себя сигарету, прикурила. Жадно втянула горячий дым.
- Как то дело, махен? - спросила Наташа. - И - отцу: - Интереснейшее дело! Хороший парень ни за что ни про что избил бывшего приятеля. Мама считает, здесь замешан прекрасный пол.
- Я как раз еду сейчас к этому прекрасному полу.
Наташа ахнула - немного преувеличенно, показалось Римме.
- Так он признался?
- Он ни в чем не признавался. - Римма напомнила себе, что нельзя так забываться. Вон как владеет собой её юная дочь, а ведь это нелегко - сидеть с людьми, которые тебе дороже всего на свете, а между собой чужие, и непринуждённо болтать. - Все зависит от этой девушки. По-видимому, Иванюк сделал ей какую‑то пакость.
- Какую? - жадно спросила Наташа и тут же закусила губу. - Ах да, понимаю… Он симпатичный?
- Кто? - без улыбки спросила Римма.
Наташа подумала и сказала:
- Оба.
- Да, - ответила Римма. - Симпатичные.
- Оба одинаково?
- Я не мерила. Кому что нравится.
Наташа секунду размышляла.
- Но все равно! - сказала она решительно.
Что означало это "все равно"? Суровое неприятие Иванюка, несмотря на его симпатичность?
- Неужели его накажут? - И повернулась к отцу, который, как судья, был в этих вопросах, считала она, более компетентен.
Он спокойно наливал ей пива.
- Отец!
- Статья сто десятая, - произнёс он.
- Я не разбираюсь в ваших статьях! - сердито заявила Наташа, а Римма, стряхивая пепел, заметила:
- За это ещё придётся повоевать. Пока обвиняют по сто девятой.
- Но если девушка даст показания… - Он взял бутылку с водой. - А что у неё было с этим парнем?
- С Качмановым? Встречались до армии. Возможно, собирались пожениться.
- А она не дождалась! - опять влезла Наташа. Подумала, насупившись, и вынесла приговор: - Я не осуждаю её! Два года ждать… Она красивая?
Римма смотрела на неё и чувствовала, как теплеют за стёклами очков её глаза. Нет, она не ошибается - есть в её дочери то, что делает человека счастливым. Есть, хотя Римма понятия не имеет, что это такое.
- Я ещё не видела её, - мягко ответила она.
- Два года… Это ужасно долго!
- Три, - сказала Римма. - Он во флоте служил. Там - три.
А про себя подумала, что она ждёт уже шесть и ей это ужасным не кажется.
- Он умница, что заступился за неё. Его осудят? - опять подступила Наташа с ножом к горлу.
Павел отпил воды.
- Во всяком случае, не оправдают.
- Почему?
- Нанесение…
Этого она не желала слушать:
- Но ведь он поступил благородно! Как можно судить за это? У него живая душа.
Римму покоробили эти слова. Придержав у губ сигарету, спросила:
- Что значит - живая душа?
- Живая душа… Живая душа… - Наташа не находила слов, чтобы сформулировать. - Неужели ты не понимаешь?
- Объясни.
- Живая душа… Папа, а ты понимаешь?
Не отец - папа…
Он пожал плечами, не желая вмешиваться, а тонкие губы дрогнули - то ли в улыбке, то ли от неприятной какой мысли. Молча отщипнул корочку хлеба.
Наташа не унималась. Нетерпеливые глаза её золотились, отражая залитые солнцем шторы.
- С горячим повременить? - спросила официантка.
- Нет, - сказал Павел. - Мы торопимся.
"Не мы - одна я", - грустно поправила про себя Римма. Он обещал - час, но они управятся быстрее. А ей такими неважными представлялись сейчас и все её неотложные дела, и скорое уже свидание с чужим мужчиной, о котором ещё нынче утром она думала с запретной жутью. Вот так бы и сидеть втроём, и ничего больше, и никого больше не надо.
Что‑то спросила над её ухом официантка. Римма подняла голову.
- Что будем на десерт? - пришёл ей на помощь Павел, - Кофе? Мороженое?
Римма не удостоила его взглядом.
- Я буду кофе, - сухо сказала она.
"Малютин В. С." - была прибита табличка на крашеной калитке. Римма постучала. Открыла маленькая женщина в фартуке, с голыми руками, выпачканными в муке. Из‑под ног её безмолвно шарахнулся к Римме черный извивающийся пёс.
- Перестань, Балалайка, - строго сказала женщина.
Римма вошла. Посыпанная жёлтым песком дорожка была зубчато окаймлена белёными кирпичами, цвели георгины и гладиолусы, у виноградной беседки с синими гроздьями стояла детская коляска. Римма сказала, что ей нужно видеть Люду Малютину.
- Людку? А зачем она вам?
- Я из юридической консультации, - объяснила Римма, удивившись про себя этому пренебрежительному "Людка".
Маленькая женщина пытливо смотрела на неё снизу, отряхивая руки.
- Насчёт Егорки?
- Что - насчёт Егорки?
Женщина, не спуская с Риммы глаз, позвала громко:
- Вась!
- Я не знаю Егорки, - сказала Римма. Пёс кружился у её ног и мешал ей.
- Ва–ся! - властно повторила женщина. Из беседки вышел сутулый мужчина, раза в полтора выше хозяйки, остановился в ожидании. - Это дочка моя, - сказала женщина.
Римма ошалело перевела взгляд на мужчину. В руках у него была ножовка - от дела оторвали.
- Да не он, - сказала женщина не оборачиваясь. - Он, что ли, дочка‑то? Он - Вася. Василий Егорович. А дочь - Людка.
- Я понимаю, - пробормотала Римма.
- Чего же тут не понимать? - И приказала, повысив голос: - Вася, позови Людку.
Не проронив ни слова, мужчина повернулся и ушел в дом.
- Из консультации, говорите? А сегодня ж суббота.
- Мы работаем. Мне нужно поговорить с вашей дочерью.
- Поговорите. - И как минуту назад угадала присутствие мужа за спиной, так сейчас, не оглянувшись, объявила: - Вон она, - хотя той ещё не было, лишь мгновение спустя появилась на террасе.
Римму поразила её молодость: совсем юное существо, с личиком свежим, незагоревшим, будто не осень, а весна на дворе. Наверное, одних лет с её Наташей…
- Здравствуйте. Я адвокат Федуличева. Мне нужно побеседовать с вами.
- Пожалуйста. - Голос был несколько глуховат. А в руке - книжка, по–школьному обёрнутая синей бумагой.
Сколько же ей лет - семнадцать, восемнадцать? Она была маленького, как мать, роста, но сложена прекрасно.
Вошли в дом. Низко висел старомодный абажур, экран телевизора был занавешен вышитой салфеткой. Римма села. Мать - тоже, пнув босою ногою (и когда разулась?) льнувшую к ней Балалайку. Люда, точно гостья, остановилась в дверях.
Все молчали, лишь Балалайка била по крашеному сверкающему полу радостным хвостом. Римма поправила очки.
- Извините… - обратилась она к хозяйке, но смолкла и спросила после неуверенной паузы: - Как ваше имя-отчество?
- Ульяна Алексеевна, - с достоинством ответила женщина. Она сидела на высоком для неё стуле совершенно прямо, положив на колени (и фартука на ней уже не было) ладонями вверх чистые руки - то ли вытерла, то ли сполоснуть успела. А ведь ни на секунду не отлучалась…
- Извините, Ульяна Алексеевна. Мне надо поговорить с вашей дочерью.
Женщина невозмутимо смотрела на неё чуть раскосыми глазами:
- Говорите.
Римма изобразила улыбку. Не понимает? Или не хочет понимать? Не по себе было ей в этом уютном домике, где, казалось, никогда не знали ни бед, ни волнений. Уж та ли это Люда Малютина, мелькнуло у неё. Не напутали ли в милиции, давая адрес?
- Вам знакомо имя Виктор Качманов?
Ничего не изменилось в лице девушки, разве что взгляд ушел. Римма поняла, что перед ней та Люда.
- Знакомо. - И все, и больше ни слова.
- Стало быть, вы мне и нужны. - Она решительно повернулась к хозяйке. - Простите, Ульяна Алексеевна, но мне хотелось бы поговорить с вашей дочерью с глазу на глаз.
Женщина не шелохнулась.
- Насчёт Егорки?
Сидящего деревянного идола напоминала она - плоская, прямая, с широкоскулым жёлтым лицом (Римма только сейчас заметила, что оно жёлтое).
- Я понятия не имею, кто такой Егорка, - холодно выговорила она. - Вы, простите, могли бы на несколько минут оставить нас вдвоём?
И тут в тишине раздался голос дочери:
- Егорка - мой сын.
Ничем не выказала Римма своего изумления. Ничем…
- Вы хотите, чтобы я ушла? - сообразила наконец женщина.