- А что ж, я тебе еще путами да уздами буду заниматься? У меня хлопот полно: досок достань, гвоздей достань, в поле досмотри… За вами такими - глаз да глаз…
- Ага, - сказал Макар Петрович. - Досок достань, гвоздей достань… водки достань.
- Как ты сказал? Как сказал? - вскипятился председатель.
- Как сказал, так и вылетело… Не воробей - не поймаешь. Меня теперь хоть в морду бей - я сказал.
Председатель молчал, что-то соображая. А Макар Петрович заговорил быстро, отрывисто:
- У людей… по семь рублей на трудодень, а мы… мы прошлой осенью всю овощь поморозили. У людей по три килограмма, а у нас подсолнух попрел. А ты водку глушишь… Веры в тебе нету, веры нету, председатель… У самого у тебя нету веры… А это мой корень. - Макар сбился с тона, заговорил тише: - Мы ж так дальше не можем… А ты - водку…
Черепков вдруг выпалил:
- Дали тебе прозвище "Горчица" - ты и есть горчица! Указывать - вас много, а работать - "выходи десятый". Ишь ты! Что ты понимаешь? Я директором маслозавода был! "Веры!" Тебя отпустили на два дня, а ты прошатался пять дней. Я т-тебе пропишу "веру".
Макар стоял и смотрел в упор на Черепкова. Удила рваной узды позвякивали той же дрожью, что и Макар. Он неожиданно опустил голову вниз и тихо проговорил:
- Я, брат… корову продал… А ты - водку… - Он вдруг резко повернулся и зашагал к конюшне. Там он зашел в лошадиный станок и оперся грудью о перекладину. Лошадь повернула к нему голову и потрогала за щеку мягкими, как бархат, губами. Макар повернулся к ней, погладил, обошел ее вокруг и дрожащей рукой потрепал холку.
Вскоре было заседание правления. Стоял вопрос об отводе из конюхов Макара Петровича Лучкова за прогул. Макар Петрович сидел в углу со связкой узд и пут. В полутемном углу лица его не было видно. Когда Черепков объявил вопрос о Лучкове, то и тогда он не пошевелился. По вдруг он услышал голоса:
- Это кого? Макара Петровича?!
- Да он пятнадцать лет…
- Лучшего колхозника у нас и нету!
- Как это так - Макара…
Все присутствующие загалдели, перебивая друг друга, говорили с возмущением. Кто-то крикнул:
- Человек корову продал!
Черепков чувствовал себя явно неловко. Он наконец понял, что хоть и председательствует больше года, а Макара Лучкова не заметил. Торчит человек целыми днями в конюшне, сует всем к носу осоковые путы - и все. А чорт его знает, какой он! Что у него дома? Чем он дышит? До всего этого Черепков не дошел. Он навел порядок и обратился к Макару Петровичу:
- Что ты скажешь, Лучков?
- Ничего не скажу, - ответил тот.
- А если снимем?
- Я с конюшни не пойду, - ответил он угрюмо. - Я без коней не могу.
Конечно, Макара Петровича не уволили. Даже и вопроса этого не обсуждали, а просто взгалделись еще раз дружно и сняли с повестки дня, без последствий. Но когда все притихли, Макар Петрович встал. Он подошел к столу, положил связку рваных узд и истрепанные осоковые путы перед счетоводом и, не глядя на председателя, сказал:
- Заприходуй амуницию. Пущай потомство в музее изучает. А я вам сделал стыдно: для своих закрепленных лошадей купил узды новые и веревку для пут. Новое стоит оно сто восемьдесят рублей. Отдадите деньги - хорошо, не отдадите - еще лучше: стыда больше. - Тут он выволок из угла мешок, развязал его, вынул несколько ременных недоуздков, показал всем при обшей тишине, затем снова все запрятал, взял мешок подмышку и вышел.
Все долго молчали. Курили и молчали. Молчали и курили. Кто-то наконец сказал:
- Давайте расходиться.
- Давайте, - поддержало несколько голосов.
Заседание закрылось само собой. Так бывает всегда в любом колхозе, когда дело заходит в тупик. А счетовод - пожилой, симпатичный человек с поднятыми на лоб очками - обратился к уходящим, минуя взглядом Черепкова.
- Куда же я буду девать… амуницию?
- Сказано - в музей, - ответил дряхлый дед. - Напиши год, число и в царствие какого председателя.
Черепков пробовал встать, но почему-то не решился.
- А мы где? А вы где, товарищи правленцы? - вскричал счетовод. Копейку добыть не умеем, а добудем - беречь не умеем. У меня с вами за каждую сотню рублей война, а на дело денег нет. - Теперь он смотрел только на председателя. Глазу у нас хозяйского нету, а от этого и касса, как решето.
- Ну, разошелся, - оборвал его председатель. - Слыхал твою ногу. Ты и в хозяйстве развернуться не даешь.
- Брошу! Ей-богу, брошу! Лучше в тюрьму сажайте, а брошу! - счетовод хлопнул книгой о стол, сунул ее в ящик и вышел.
Черепков остался один. Он сидел за столом и стучал карандашом.
Вот ведь, товарищи, что может натворить корова Макара Петровича! Помните, мы говорили о том, что интерес в корове - только молоко? А оно вон что вышло. Не продай Макар корову - может, и не было бы всего того, что произошло на этом заседании. Однако теперь не вернешь, корова продана. Макар Петрович, конечно, уплатил остаток налога - триста рублей, а остальные деньги отдал Сергеевне, в том числе и полученные от правления за "амуницию", всего - четыреста рублей. Из этих денег Макар Петрович не пропил ни копейки. Да и никогда он не тратил денег на водку, а употреблял, как мы уже знаем, местного изделия - только в особо торжественные дни.
Подходила осень. Лошади стали шерстистые, а поэтому и хлопот с ними стало больше, на одну только чистку надо два-три часа. В ночное ездить перестали - значит четыре раза задай корму да воды накачай вручную два раза в день на двенадцать голов. Это ведь сказать только легко! Да конюшню вычистить утром и вечером. Очень много работы у колхозного конюха. А день стал меньше. Приходилось Макару Петровичу выходить из дому задолго до рассвета, а возвращаться домой совсем поздно, с фонарем. Но чем ближе к осени, чем больше работы в конюшне, тем как-то живее он становился. К соседу Павлу Ефимычу Птахину он забегал лишь изредка и то только в тех случаях, если тот сидел на завалинке.
- Зашел бы, Макар Петрович! - окликнул он однажды.
- Здорово, Пал Ефимыч! Некогда мне. Ну, чуть посижу, на полтрубки - ни больше.
- Значит, хлопочешь? - как-то неопределенно и, как показалось Макару Петровичу, с чуть заметной улыбкой спросил сосед.
- Хлопочем. Как же, хлопочем. Скоро осень. Это, брат, время важнецкое.
- А авансу и по килограмму не дали.
- Должны дать.
- Ой ли?
Макар вместо ответа сказал:
- На отчетном председателя надо менять. Не соответствует.
- Мне какое дело, какой там председатель! Что ни поп, то батька. Этот нехорош, да известный характером… Потрафь ему и - порядок! А другой-то неизвестно еще - то ли лучше будет, то ли хуже. Сколько их было-то? Не меньше, как десять аль одиннадцать.
- Рассуждение у тебя, Пал Ефимыч, не в ту сторону. Без настоящего колхоза нам никак невозможно. А председатель - всему голова.
- А этот разве не голова? А что водочку любит, дак то не вещь. Кто ее не любит! Оно даже нам и сподручнее.
- Ка-ак? - удивился Макар Петрович.
- Я, к примеру, хочу в лес поехать, - продолжал Павел Ефимыч. - Что я должен делать?
- Ну?
- Ясно, перво-наперво - достать подводу. У иного председателя умри, не выпросишь, а нашему "полмитрича" поставил и - с богом! Насчет этого он простой человек, обходительный… И сенца можно добыть таким манером побольше. По мне - он неплох.
- А по мне - дрянь! - воскликнул Макар Петрович.
- Опять свое! - развел руками Павел Ефимыч. - Ты покорись ему. Покорись, Макар Петрович. Позови, угости, помирись. Чего ты встрял против него?
- Ты ж пойми! Нам голова нужна для колхоза, а не пивной котел. Пропадем мы этак. Что ж ты-то думаешь?
Павел Ефимыч не ответил, видимо, оставаясь при своем мнении. Он помолчал немного, подумал, а потом сказал:
- Опять же вот морозы пойдут - плохо это. И дожди если - тоже плохо.
- Это что же так: и морозы - плохо, и дожди - плохо?
- Дожди если - хлеб попреет в ворохах, а морозы - всёй овощи могила.
- А ты не допускай.
- А при чем тут я?
- Не допускай, - повторил Макар Петрович. - Тормоши председателя, сам работай понатужней.
- Иль ты думаешь, мне дома делать нечего? - спокойно возразил Павел Ефимыч. - В колхозе я и так работаю по силе возможности.
После этих слов Макар Петрович встал. Полтрубки времени уже проходило, а опровержение соседу надо было дать, без этого он уйти не мог по своей натуре. Он посмотрел на соседа и неожиданно сказал:
- А ну встань, Пал Ефимыч.
Тот хотя и в недоумении, но встал. Макар Петрович нагнулся над тем местом, где сидел сосед, как бы вглядываясь, и сказал:
- Нету червонца - не высидел, Пал Ефимыч. Садись еще. Да всей мякотью прижимай - может, десятку на трудодень и высидишь. - И ушел.
А Птахин стоял в ошеломлении и только произнес:
- Горчица и есть горчица. - Помолчал, почесался и добавил: - Каплю ее в рот положи, а она тебе и в нос шибает и в глаза бьет. - Но сказал он все это тихо, про себя, - Макар Петрович не слышал.
Тот шел и тоже про себя бурчал:
- Помидор и есть помидор. Сидит, округляется, наливается, зреет, сукин кот. Три выходных в неделю - два дня на работе, один день дома.
Долго после этого разговора они не сидели рядом на завалинке. Встретятся, поздороваются - и дальше. Что-то такое похожее на настоящую ссору и недружелюбие началось меж соседей, началось и все углублялось. Больше того, даже и бабы ихние поссорились из-за пустяка: петух на чужой насест сел.