- Я, Пал Ефимыч, пятнадцать лет работаю конюхом. Понимаешь: пятнадцать! - Он поднимал палец вверх, вздергивал волосатые брови, наклонял голову, будто удивившись, и сердито продолжал: - Были председатели за это время разные, но такого… Ты ж понимаешь, Пал Ефимыч, какое дело: конопли на путы не могут приобрести - из осоки вью путы. А? Свил сегодня, а через три дня оно порвалось. Я этих пут повил тыщи - счету нет. И просил, и говорил, и на заседании объявлял им прямо: "Что ж вы, говорю, так и так, не понимаете, что в ночном без пута - не лошадь, а обыкновенная скотина. Я ж, говорю, все посевы могу потоптать". Где там! Не берут во внимание..
- Не берут? Ай-яй-яй! - поддерживал Павел Ефимыч.
- А вот если я, - горячился Макар Петрович, - напишу в центр: так и так, мол, из осоки заставляют путы пить, не могут гектара конопли посеять. Знаешь, что ему будет?
- Кому?
- Да председателю.
- А что ему будет, Макар Петрович? Он мужик неплохой.
- Осоковым путом да вдоль…
- Эге, Макар Петрович! Мы с тобой уговор имеем - при выпивке о политике ни-ни! А ты - в центр. Об этом надо в трезвости.
- И то правда, - успокаивался Макар Петрович.
Одним словом, в праздничные дни никаких разногласий у них не было. Даже если и возникал какой-нибудь спор (чаще со стороны Макара Петровича), то прекращался он как-то неожиданно.
- Ну об чем речь, Макар Петрович? - скажет Павел Ефимыч. - Да разве ж нам в такой праздник перечить друг другу? А?
Тогда Макар Петрович вдруг встряхивал головой, закрывал глаза и затягивал сразу на высокой ноте:
- Шу-умел ка-амы-ыш, де… (тут он делал короткую паузу и набирал полные легкие воздуха)… ре-е-евья гну-у-улись!
А Павел Ефимыч склонял голову набок и подхватывал:
- … де-е-еревья гн-ну-улись…
Люди услышат такое и говорят промежду собою: "Вот, дескать, по-соседски живут. Добрые соседи - Макар-Горчица и Пашка-Помидор. Добрые!"
Но как ни говорите, а это все одна сторона жизни. А вообще-то во многом у них с Павлом Ефимычем разница. И большая разница: и по характеру и по хозяйству. И к председателю колхоза относятся по-разному, что, как мы уже заметили, проскальзывает даже при выпивке, несмотря на обоюдный уговор.
И лицом они разные.
Макар Петрович усов не носит. Нос у него длинный, глаза чистые, светлые, прямодушные, а брови волосатые. Так что, если вы его встретите первый раз, то из-за своих бровей он покажется суровым; а взгляните ему в глаза получше - и вы сразу скажете: "Чистая душа - человек". И по обувке его можно приметить: на нем всегда сапоги сорок пятого номера, потому что ни в валенках, ни в ботинках в конюшне или в ночном работать не будешь. Росту он высокого, чуть сутуловатый и весь какой-то костистый, - сразу видно, что кость у него прочная, выносливая; на такую кость чорт знает что можно навалить - выдержит. Нет, если разобраться до тонкости, то, ей-богу же, ничуть не зазорно, что Макар Петрович два дня в году пьет по-настоящему за все свои остальные трудовые дни.
Павел же Ефимыч, наоборот, усы, как уже известно, носит по-украински, а бороду бреет; глаза у него остренькие, серые, хитроватые, брови жиденькие; лицо круглое, красное, можно сказать, сдобное. За такое обличье он и прозвище получил в юности - "Помидор". Весь он какой-то круглый со всех сторон. Думается, положи ему мешок на плечи - соскочит. И руки у него не такие крупные, как у Макара Петровича. И обувается не так, как Макар Петрович: летом - ботинки солдатского покроя, зашнурованные ремешком, а зимой - валенки.
Кроме всего прочего, Павел Ефимыч совсем не курит, а Макар Петрович никогда не расстается с трубкой.
Теперь о хозяйстве. Главное, конечно, - корова. Корова была и у того и у другого. Но это очень и очень разные животные.
У Макара Петровича коровенка немудрящая. Ростом - подумаешь: телушка; длинношерстая, пузатая, но все-таки особенная. Не по молоку особенная, а по характеру. Иной раз взберется по навозной горке к самой крыше сарая, станет под солнышком и, пережевывая жвачку, смотрит на окружающий мир. Иногда ляжет на теплом навозе, который свален в кучу для кизяков. Ляжет там и шумно пыхтит, закрывши глаза. Однако, если ее испугать - крикнуть или свистнуть, - то она бешено вскакивает и во всю мочь мчится, задравши хвост, вниз и дальше. В общем, корова нервная, с телячьим характером, - бывают такие коровы, хотя, правда, и редко. Сергеевна доила эту корову, только спутав ей ноги. Иначе, если и надоит какую пару литров молока, то коровенка обязательно разольет его одним выбрыком.
У Павла Ефимыча корова была самая обыкновенная: молока давала много, на навозную кучу не лазила, а по характеру была такая, что даже от ружейного выстрела не вильнет хвостом. Ну просто - корова, в ней только и интересу - молоко. Может, конечно, кто-нибудь скажет, что это и есть главный интерес в корове - молоко. Так-то оно так, но не всегда. Более того, в этом самом вопросе между соседями были довольно большие расхождения.
Сидели как-то наши добрые соседи на завалинке рядом. День был воскресный. А в такие дни они частенько беседовали меж собою не только о каких-нибудь мелочах, а и о политике, и о коровах вообще, и о том, какой главный интерес в корове, в частности. Тут шел душевный разговор. Так было и в тот день. Макар Петрович подошел к хате Павла Ефимыча и сказал:
- Сидишь, значит.
- Сижу. Гуляй со мной.
- И то правда - отдохнуть. - Он сел и первым делом начал набивать трубку самосадом.
- И что ты ее, Макар Петрович, сосешь, непутевую? - спросил Павел Ефимыч. - Курил бы хоть цыгарку. А то - ишь ты! - сипит, как форсунка.
Правда, когда Макар Петрович посасывал трубку, то она действительно "сипела". Но он возражал так:
- А что? То сипит смак, есенец самый. (Он иногда любил вставлять ловкие, по его мнению, словечки.) А что насчет цыгарки говоришь, то по душам скажу: не накурюсь я ею досыта.
- А не все равно?
- Э, не-ет. Цыгарка, та берет одну поверхность. А из трубки потяну: чувствую, берет. Если же еще приглотнуть малость, то и вовсе хорошо, бере-ет! То есть самый витамин из трубки доходит, чувствую.
- Ну, кури, - согласился Павел Ефимыч. - Кури, раз душа требует. Само собой: кому что идет. Вот финагент наш тоже трубку курит.
Слово "финагент" сразу навело собеседников на размышления. Макар Петрович приглотнул из трубки и заговорил, будто продолжая когда-то начатый разговор:
- Дак вот я - о коровах. Это ж, получается неправильно… И моя корова, по-ихнему, дает доход в три тысячи и твоя. И я за нее плати четыреста налогу, и ты за свою - четыреста. Возражаю. Это политически неправильно.
- А ты заведи хорошую, ярославку, как у меня.
- Э, нет, Пал Ефимыч. Я докажу. Я, может, и сам понимаю, что моя корова не соответствует действительности. Так. Но учти: ни свет ни заря я ухожу на конюшню, а затемно прихожу домой. Если же еду в ночное, то забегаю только поужинать. Сергевна тоже: раненько - в колхоз, а домой - вместе со стадом. Кто будет держать уход за хорошей коровой? Некому. Девку замуж отдал, парень на сверхсрочную остался.
- А я что ж, по-твоему, не работаю в колхозе? - уже хмурился Павел Ефимыч.
- Работаешь, слов нет. Но ты же, Пал Ефимыч, даже от ездовой должности отказался - без коней на работу ходишь.
- А как же? У меня хозяйство - корова, овчонки, куры, свинка, пчелки. Кто ж будет ухаживать?
- Нет, Пал Ефимыч. Это в корне не верно. Аленка у тебя прицепщица, Володька - на элеваторе, на зарплате, сам - хочешь выйдешь на работу, хочешь - нет. Баба - до минимума дошла, и хорошо.
- Это как то есть?
- А так: в хозяйство больше вникаешь. У тебя курс в личное дело.
- А ты дай мне десять рублей на трудодень. Может, я тогда…
- А где я тебе их возьму? - уже слегка горячился Макар Петрович.
- Не ты, а они.
- Кто - они?
- Ну, правление, что ли… Тот же председатель.
- Дак это ж мы и есть! - воскликнул Макар Петрович и еще энергичнее потянул из трубки. - Все гуртом если, как один, на работу, тогда, может, и трудодень будет прочный.
- Будет! Держи карман шире, - осаживал Павел Ефимыч. - А тут, - он показал пальцем через плечо, во двор, - тут дело надежное. А налог - что? Купи хорошую корову - оправдает… Слов нет, налог, конечно, большой.
- Да мне больше четырех литров молока и не требуется. Зато моя корова - золотая по выносливости. Она и под кручу к речке сама спустится, напьется, сама же и выскочит обратно наверх и - во двор. А твоей надо носить воду за полкилометра.
Но Макар Петрович чувствовал, что говорит совсем не то, что надо, и от этого еще больше горячился. Однако настоящих слов для опровержения соседа не находил. К тому же, откуда ни возьмись, подошел финагент Слепушкин.
- Здорово были, соседушки! - поздоровался он и сразу раскрыл записную книжку. - До вас, Макар Петрович. Должок по налогу значится - триста.
А Макар Петрович и так уже был не в себе.
- Ты мою корову видал? - спросил он с сердцем. - За что я плачу? Она сама стоит семьсот, а за нее налогу четыреста. Аль вы не понимаете самого коренного вопроса?
- Не наше дело политику переиначивать. Не нужна корова - продай. Мы должны личное хозяйство того… к уклону. И налогу будет меньше.
- Налог того… - вздохнул Павел Ефимыч. - Трудноват, конечно. Ну я-то расплатился.
- А я возражаю! - закричал Макар Петрович. - Понимания у тебя, товарищ Слепушкин, нету.
- Я что… Мое дело - взыскать.
- А! Взыскать! Ну взыщи, взыщи. Где я тебе столько денег возьму?
- Не знаю. Это не мое дело, а твое.