Чудик уверял, что он бы с Жуса за белую содрал сотню. Для него, впавшего в пауперизм - кстати, по причине не социального характера, - сто рублей были огромной суммой.
Старик Раков зло пучил на Чудика глаза из-за раковин стекол, говорил, что Жус сроду бы не дал за белую сто рублей, белая даже не бьет, а мотает. Седой резко перебил своего учителя рисования:
- Она бьет!
- Бьет она, - подтвердил Нелюб рассеянно, без перехода продолжил: - Что же я Вениамину не сказал?.. Мы получили дамские босоножки. Чехословакия.
Цыган полез в автобус, Чудик прикуривал, Нелюб двинулся было прочь и отошел уже шагов на пять, когда Мартын сказал:
- Я даю за белую триста рублей.
Голубятники, обернувшись и замерев, глядели на Мартына как на самоубийцу: этот жираф собирается перебежать дорогу Жусу? Разве у него прошлым летом не забрали из сарая всю птицу, после чего он свой новый завод прячет в каком-то погребе?.. Если он перехватит эту белую у Жуса, ее и в погребе отыщут и заберут вместе с птицами, купленными за его трудовые, - отыщут и заберут, хоть закажи он в своем депо железную дверь: автогеном дверь разрежут и заберут. И не найдут ни воров, ни птицу.
- Бери сейчас деньги, голубку принесешь в отделение дороги в конце дня. Мой кабинет на первом этаже… - Мартын достал рыжий бумажник. На сгибах он потемнел, лопнул и был прошит мелкой стежкой. Пахнул бумажник, как бабушкин молитвенник, - старой опрятной одеждой, лежалой бумагой, чистым телом, этот сложный запах был чуть подкрашен сладковато-медовым ладанковым душком, источала его, понял Седой, вложенная в бумажник сухая веточка джиды с острыми серебристо-серыми листьями и желтыми, как мотыльки, цветочками. Веточка зацепилась за новую купюру, когда Мартын вытягивал ее, зажав прямыми пальцами. Он осторожно стряхнул веточку обратно в кожаное нутро.
- …Бери, Седой, я тебе пару бухарских продам за эти деньги! - сыпал словами Чудик. - Еще две сотни добавишь, я уступлю желтого! (Чудиковский желтый был известной птицей.) Отдам желтого за четыреста пятьдесят! Раз пошла такая пьянка!..
- Спорь с Седым на желтого, - прервал Цыган Чудика. - Всю его птицу против твоего желтого.
Чудик приоткрыл беззубый рот.
- Само собой, белая не в счет, - добавил тут же Седой. Возбудили ли их утренние события - шухер, белая на крыше школы - или расходиться не хотелось, был еще восьмой час, - все кинулись уговаривать Чудика поспорить Он отбивался: на что ему были нужны безродные кулики Седого? Дело не состоялось бы, не шепни Цыган Седому:
- Кричи - я тебе продал кучеровского плёкого.
Цыган отвел в сторону Чудика, уверял в благородном происхождении плёкого: Кучеров был на Оторвановке тем же, чем Жус на Курмыше.
Чудик сдался, замахал:
- Идет, Седой!.. Ты ставишь плёкого и полмешка просянки! Условия спора были также подходящи: три связанных маховых пера - и пускать с носка. Седой помчался домой: желтый был его, выиграет он спор, выиграет! Три связанных пера - и с носка! Да сизачка с пятью связанными перьями уйдет!.. Белую спарить с желтым - какие дети пойдут!..
Позже он горько дивился своему ослеплению: как он мог поверить в глупость Чудика, как мог не видеть, что тот на его глазах согласился подыгрывать Цыгану!
Седой сунул белую под ящик, в каких привозят зелень в овощные палатки, схватил с гнезда рябого и сунул следом. Глядел, как рябой тянет шею, пялится настороженно на белую - ишь, дескать, вырядилась: красные крыловые щиты, слоистые лохмы на ногах, завитки чуба соединяются в корону. Рябой грозно всхрапнул, в глубине его красных глаз вспыхнули гранями хрусталики. Своим длинным и толстым клювом он долбанул франтиху по голове.
Белая бежала, но куда денешься в тесном ящике. Рябой ухватил ее за чуб, давился хрипом, притиснул в углу. Голубка, точно!..
Седой сунул в мешок белобрюхого плёкого и следом сизую. Это была старая рыхлая птица с вечно загаженными крыльями, грешница, ее с легкостью соблазнял какой-нибудь воркотун с радужным зобом. Но, изменяя своему голубю, который вечно дремал на солнце, неподвижный как чучело, сизая была предана своему двору: чужая земля обжигала ей лапы.
Затем Седой закрыл голубятню на винтовой и висячий замки и скоро был во вдоре у Чудика.
Чудик вынес желтого, подбросил, тот повис над двором и пошел лупить, только треск стоял. Опахала у перьев хвоста были обрезаны, лишь на концах стержней оставались кисточки. Гости внизу восхищенно считали удары. Вновь хозяин появился в дверях сарая - он гнал впереди себя вал птицы.
Всякий раз Седой удивлялся всеядности Чудика: птица у него была самая случайная. Седой догадывался, что Чудик был кромешный неудачник из тех, кто однажды скажет: "Опять не вышло" - и умрет. Как всякий голубятник, Чудик был по натуре игроком и тащил во двор бросовую птицу в надежде, что объявится хозяин и даст выкуп - конечно же, крупный - или что вдруг какой-нибудь сухокрылый байбак из школьного живого уголка вдруг начнет так колотить, что перешибет потомков жусовского дымяка.
Чудик принес катушку ниток, Седой стянул сизой три маховых пера, они превратились в палочку. Сизая дергалась в руке, всхрипывала и тянула голову. Нагнувшись, Седой поставил ее на носок кеда. Все присели на корточки, глядели: взлетит сизая с носка или спрыгнет вначале на землю.
Появилась старуха с тазом и выплеснула его содержимое на голубятников. Кто-то из них вскрикнул, качнулся и толкнул Седого - тот как раз отпускал сизую. Седой движением ноги сбросил ее на землю. Сизая тут же взлетела, унося на спине морковное конфетти. Кособоча, треща связанным крылом, она низко прошла над двором и шмыгнула в распахнутые ворота.
Голубятники с растерянностью понюхали свои одежды, поинтересовались, не слепа ли чудиковская теща, - не слепа, оказалось.
Компания распалась, кто уехал с Цыганом, кто ушел сам по себе.
Чудик и Седой устроились под сарайчиком, толковали уважительно, как равные.
Сегодня там, на крыше школы, он вошел в голубятницкий фольклор, теперь будут говорить "Який Седой? С Курмыша, шо злую белую поймал сачком?"
Вышла теща, послала Чудика в магазин.
Седой вернулся в свой двор. Вертел ключ, предвкушая, как свяжет белую, выпустит ее во двор и станет любоваться. Было празднично на душе у него, как будто Первомай сегодня и все радуется, шумит вокруг.
Он распахнул дверь и увидел курицу в сарайчике. Седой отлично помнил, что курицу здесь не запирал. Курица не заметалась с кудахтаньем, когда он замахнулся на нее, она спокойно пошла от него и вдруг исчезла. Испуг стянул ему затылок холодом: два саманных кирпича из стены сарайчика были вынуты. Седой упал на колени перед ящиком - почему он здесь, у стены? И, уже зная, что белой под ним нет, поднял ящик.
Однажды в темной улице Седой налетел на встречного велосипедиста - страшный в своей внезапности оглушающий удар, его выбросило из седла, он полетел вверх, в черноту, вскинув руки.