- Толкуйте что знаете. - "Далеко ли пивная лавочка? - спросил он меня, - мочи нет: пересохло горло и устал как собака. Отведи душу". - "Близехонько, земляк, насупротив; да постой, я провожу тебя, и мы выпьем за компанию". - Пошли. Мой земляк пил пиво ковш за ковшом. "Видно, любезный, тебя к горячему-то с нагубничком подпускать надо", - сказал я ему. "Чего, брат, насилу дорвался: целую дорогу ведь во рту не было ни капли. Слышь ты, глаз не спускает, проклятая". - "Кто-о?" - "Барыня; то она, то дочери, хоть бы вас с корнем вон!" - "А издалеча едете?" - "Из Спасска". - "Ну, так ты порядком попостился! Куда вы?" - "Сюда". - "За какими делами?" - "Кто их знает. Зачем-то принесло нелегкое". Между тем мы вышли из лавочки и простились: он побежал к себе, а я пошел к себе.
Бубновый вздохнул.
- И пропустил мимо ушей все, что слышал. Нынче мне захотелось запить горе после того, как вы мне рассказали о своем проигрыше: я пошел в лавочку, а там уж у дверей стоял мой Фалалей в треугольной шляпе и ливрее - пристало как к корове седло. - Мы опять клюкнули. Слово за слово, язык у него поразвязался, он стал болтать, болтать, и я узнал кое-что. Видите ли вы…
- Ну, насилу я дождался конца, который мне только и нужно знать, мой добрый враль!
- Насилу! - скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Видите ли вы в чем дело: старуха вдова…
- Сколько у нее дочерей?
- Три…
- Так верно с ними я повстречался нынче в рядах. Они звали меня к себе в гости…
- Может быть. Ну, да ваша речь впереди. Выслушайте-ка прежде меня. Старуха вдова, дочерей у нее три, а денег счета нет. Муж у нее был судьею в самом хлебном городе, между однодворцами, лет тридцать, а ведь вы знаете, сударь, что на одном месте и камень обрастает, не только что судья. Дочек больно хочется пристроить к месту…
Здесь Дементий начал описывать наружность дочерей Анны Михайловны, как видел их, по описанию Ваньки, в своем усердном воображении - похоже на того известного живописца, чья кисть
Всегда над смертными играла,
Архипа Сидором, Козьму Лукой писала.
А после Бубновый, почти уже пред квартирой, рассказал Дементию свою встречу.
- Верно они, - отвечал, подумав, пестун. - Сказали ли они вам о своей квартире?
- У мещанки Перепелкиной.
- Сейчас справлюсь. А, да вот я вижу у ворот моего благоприятеля. Ступайте домой, сударь, а я потолкую с ним кой о чем и подпущу турусы на колесах.
- Что, брат, щека-то у тебя левая покраснела? - сказал он, ударяя по плечу своему знакомому, который сидел у фонаря на лавочке, повеся нос и надув губы. Но мы выслушаем их после.
Между тем Бубновый тихим шагом пошел на свою квартиру. Там отыскал он на окошке сальный огарок в глиняном подсвечнике, высек кое-как огню, раскурил трубку и бросился на кровать, погруженный в печальные размышления о критическом своем положении. Скучно, досадно было несчастному! И все, как нарочно, увеличивало его скуку, его досаду: нагорелая и засыпанная табаком свеча чуть освещала большую комнату, ветер дул в разбитые стекла и шевелил бумагою, которою они были залеплены; дверь, не приходившаяся плотно к косяку, беспрестанно растворялась и хлопала; в сыром углу пищал без умолку сверчок; на дворе завернуло сиверко, его пронимал холод. "Что предстоит мне теперь?" - думал он, закутываясь в серую шинель свою, думал в первый раз от рода, ибо во всех своих действиях он следовал первому порыву, и голова его очень поздно получала об них сведение. "Бесчестие, военный суд, ссылка в дальний гарнизон - там должен я буду волочить свою жизнь между человеческими дикобразами… выпутаться мне невозможно. - Граф… он сам в долгу, как в шелку. - Неужели по совету моего Дементия взять себе какую-нибудь сельскую переспелую дыню? Но за меня пойдет только отчаянная! Впрочем, если бы удалось мне обмануть хоть полуотчаянную… Я попаду из огня в полымя: шутка ли маячить в глуши с глазу на глаз с верною своею супругою, толковать об овсе да о пшенице, считать четверки да гарнцы, колотить старосту да дворецкого, ухаживать за тетушками да дядюшками. Ведь не в столицу же повезти ее на позор себе. - При том каково будет мне за каждый кусок смотреть ей в глаза, слышать от нее попреки? - попреки!.. Нет, я расшибу тебе голову, моя суженая. Точно, я брошу ее, а после (читатели, вероятно, замечают, что сон начал одолевать нашего рыцаря, и мысли его бродили из одной стороны в другую), а после… Ах, если бы я выиграл столько, сколько проиграл! проклятая пиковая шестерка, что бы упасть тебе налево! Вот уж пустил бы всем пыли в глаза: рысаки, шампанское, мундир не мундир. Катенька! я женился бы… нет, нет. Полина, не бойся, я не изменю тебе. Черные глазки, ножка - чудо, вздернутый носик и пятьсот душ, и отец прокурор, и дядя дивизионный генерал; меня тотчас произвели бы в полковники, камергеры, вице-губернаторы. Как бы зажили мы? Душенька! Открытый стол, балы по субботам, мы принимаем к себе всю знать. Матушка! что с вами будет, если вы услышите о моем горе. Матушка! вы любите меня… Я виноват… Не браните… Дементий, товарищи, выручите, я…"
Он уснул, и игривая фантазия назло действительности представила ему целый ряд картин восхитительных. Удовольствие его обнаружилось в улыбке…
Эту улыбку заметил вошедший Дементий… "Ты улыбаешься, мой сокол ясный, - промолвил он потихоньку, подойдя на цыпочках к своему выхоженку, - а я из тебя на свет не глядел бы. Куда угодим мы с тобою теперь? - Голубчик, - прибавил он, смягчившись через минуту, - он и не поужинал! свернулся комочком и спит как ни в чем не бывало". Дядька смотрел на него несколько минут с умилением, перекрестил три раза, погасил бережно свечку, запер дверь на крючок и, помолясь богу, с пословицею на языке: утро вечера мудренее, расположился на полу подле барской кровати.
Дементий не узнал ничего нового. Вот причина неприятного расположения, в котором он лег спать. - Как искусный дипломат, чтоб не показать излишнего участия в деле, чтоб не навлечь на себя подозрения, он при встрече с Иваном начал было говорить о постороннем и потерял драгоценное время; потому что едва еще были кончены им прелиминарные статьи, как собеседника кликнули к барыне. Он напрасно в этом случае прибегал к хитростям; добрый служитель Анны Михайловны, в продолжение сорокалетней своей службы при барыне имев случай единственно и исключительно заниматься исполнением, так привык поэтому ограничиваться одною настоящею минутою, что в нем не могло зародиться ни подозрение, ни сомнение, ни другое подобное действие души. Но такова была привычка Дементия: он старался вовремя и невовремя не упускать ни одного случая упражнять свои политические способности. Первый вопрос его был, как мы видели, о происхождении зловещих знаков на левой щеке грустного служителя.
- Барынино жалованье получил, - отвечал сей последний русской ирониею.
- А за что бы этак пожаловала?
- Здорово живешь.
- Все-таки привязалась, чай, к чему-нибудь? уж так водится.
- Захотелось подраться, так привязываться не мудрость. Такая у нас жид-барыня: коли день кого не поколотит, так к вечеру рада на стену лезть; и тут не попадайся никто на глаза. Давеча послала она меня из рядов за кульками домой; я только что зашел с тобою в лавочку, а там, сам ты знаешь, долго ли мы были, - и воротился к ней; так, слышь, зачем промешкал. В рядах-то, как путная, она только побранила меня да покосилась - там был с нею какой-то офицер…
- Офицер?
- Да. Я было и рад тому: думал, сошло с рук, а не тут-то было. Воротились домой, она и почала мне с щеки на щеку башмаками, насилу отвязалась…
- Эх, брат, за тычком ты гонишься! Что такая за важность! Ведь уж нам не привыкать стать к этому: мы духом размыкаем это горе у Артамоныча - покамест не заперта еще лавочка; видишь, он стоит под орлом, как будто нас дожидается; - а прежде скажи-ка ты мне, о чем я спрошу тебя. Вот что…
- Иван Григорьевич, Иван Григорьевич! - раздался тоненький голос с крыльца подле ворот того дома, где приятели сидели и беседовали.
- Что ты, Машка? - воскликнул с досадою Иван, по душе которого маслом было разлилося приятное обещание Дементия.
- Барыня вас спрашивает.
- Чтоб тебя пусто взяло, проклятая, не даст духу перевести, - проворчал Иван; и, послушный магическому имени, повлекся он за босою Ириною, бросив грустный взор на своего приятеля, который досадовал не меньше его на безвременное прервание занимательного разговора.
Вызов Ивана к барыне имел непосредственное отношение к тому делу, в котором дядька Бубнового принимал такое живое участие, и если бы он узнал как-нибудь о его причине, то лег бы спать с сладостнейшими, вернейшими надеждами, и не сказал бы, что утро вечера мудренее, а, наоборот: вечер мудренее утра.
Мои читатели в этом случае будут счастливее Дементия: я тотчас удовлетворю их любопытству и расскажу им подробно все обстоятельства, которые заставили меня пожалеть о том, что человек лишен способности знать вдруг о всех случайностях, способствующих в то или другое время к устроению его счастия или несчастия.