- Товарищи, товарищи, давайте по порядку! - Барыгин был доволен переменой атмосферы в зале. - Пускай Пепеу говорит, будем уважать старость. Слушаем вас, товарищ Пепеу.
- Хорошо говоришь: старый человек всегда первым слушать надо! - живо отозвался Пепеу - Я такой-вопрос спрашивать буду; ты доктор Антона-Филиппа знаешь?
- Знаю доктора Антона Филипповича, - ответил Барыгин.
- Тогда почему молчал свой беседа, как доктор Антон-Филиппа операция делал? Как хороший председатель работу делал - говорил, как хороший бригадир оленя смотрит - говорил. Почему хороший доктор забыл говорить?
- А, вот в чем дело; - усмехнулся Барыгин. - Что ж, я могу сказать: Антон Филиппович - действительно прекрасный молодой хирург. А не сказал я о нем, товарищ Пепеу, потому, что сегодня речь идет не о медицинском обслуживании, а о задачах дальнейшего подъема оленеводства в нашем районе.
- Наш район доктор Антон Филиппа - умный человек! Ты не видел, какая доктор операция Пепеу делал? - Пепеу быстро направился к сцене, довольно резво перешагивая через пустые скамейки и задирая к подбородку свои рубашки с больничными штемпелями.
- Видал, какой шрам крепкий? Трогай рукой; теперь не болит! - говорил он Барыгину, очутившись на ярко освещенной сцене, - Здесь болезнь язва жила, теперь не живет! Доктор резал, потом крепкий нитка-иголка зашивал. Нитка шов называется! - похлопывал он себя по животу.
- Да, хороший шов, - серьезно подтвердил Барыгин.
Из зала наперебой требовали:
- Пепеу, смотри на нас, мы тоже видеть хотим!
- Эй, Пепеу, я тоже трогать хочу!
- Зачем спешить? Все посмотрите. Живот крепкий, - совсем не болит. Пускай раньше Рыпель смотрит, Нутенеут смотрит, товарищ Барыгин смотрит, - гордо отвечал в зал Пепеу и направился к столу президиума, говоря: - Ты, Рыпель, Коравье больницу вези, говори доктор, пускай два нога ему режет. Зачем Коравье к Верхним людям ходить? Я знаю, когда говорю.
Но тут из зала кто-то крикнул:
- Пепеу, твоя Анкаиа говорит, ты больницу боялся, в окно, удирал, тебя доктор ловил! Расскажи, почему боялся?
Чего-чего, а такой болтливости от своей старухи Пепеу не ожидал. Он даже присел от возмущения и схватился руками за голову. Дело в том, что из больницы он в первый день действительно убегал, и доктор действительно поймал его на причале, когда он шнырял там босой, в больничном халате, в поисках вельбота из Медвежьих Сопок.
- Подожди, старая, я тебе дома покажу, как языком пустые слова болтать! - сердито погрозил он пальцем пробиравшейся к выходу жене..
Зал снова загудел.
- Верно, Пепеу, лучше дома говорить будешь!
- Садись, Пепеу! Другие говорить хотят!
- Если вы знаете больше Пепеу, тогда я свои вопросы кончал! - вконец обиделся Пепеу, после чего повернулся спиной к залу, прошел к столу и важно уселся на пустой стул, оказавшийся в президиуме.
- Я буду свой вопрос спрашивать, но пускай раньше Ротваль спрашивает, она первой хотела, - поднялся Ким. Однако дожидаться, пока заговорит Лидочка, не стал, а сразу же обратился к Барыгину. - Ты сказал - скоро в бригады палатки новые привезут, яранги больше не будет. Ты сказал - палатка воздухом надувать надо, палатка тепло хорошо держит. Я вчера такую речь по радио слушал, позавчера слушал. Пастухи меня спрашивать могут; когда точно палатки привезут? Ты мне точно говори.
И только он умолк, как Лидочка Ротваль крикнула в зал: - Эй, Гиуне, слушай! Этынкай, слушай!
- Одну минуточку, - остановил ее Барыгин - Я объясню товарищу насчет палаток.
- Нет, раньше я спрашивать буду, - не согласилась Лидочка и, обхватив ладонями свой тугой живот, заявила: - Я ребенок рожать скоро буду. Может, мальчик, может, девочка рожать буду. Почему плохо, если у меня ребенок будет? - в упор спросила она Барыгина.
- Почему же плохо? Наоборот, хорошо, - ответил он, несколько смущенный столь откровенным вопросом, никак не относящимся к его докладу.
- Этынкай, ты слышала? Я тебе говорила - хорошо, когда у меня будет русский ребенок! Гиуне, скажи ей мои слова, она не поймет по-русски! - обрадованно вскричала Лидочка, энергично размахивая руками. - Мой летчик меня на материк звал… А мне зачем ехать? В своем селе жить буду. У меня еще много русских детей будет!
Гиуне прошептала что-то на ухо старухе Этынкай. - Та живо поднялась с пола и, став на колени, принялась что-то кричать Лидочке по-чукотски хриплым, кудахтающим голосом.
Лидочка громко захохотала и стала по-чукотски кричать что-то в ответ старухе.
Барыгин хотел остановить женщин, поднял руку, собираясь объяснить Ротваль, что иметь ребенка от летчика, который любил ее и с которым она сама не захотела покинуть село, - не грешно, а плохо другое - что Ротваль хочет иметь много детей от разных мужчин. Во всяком случае, так он понял ее.
Но сказать он ничего не успел, в зале поднялся неимоверный шум. Бухгалтер Чарэ стучал карандашом по графину с водой, Калянто что-то громко кричал в зал, Рыпель в чем-то убеждал фельдшера Павлова, жена фельдшера что-то доказывала бригадиру Тынеску, Лидочкиному отцу. Барыгин никак не мог разобраться во всей этой зычной, прерывистой мешанине чукотских слов. К Барыгину подошел вспотевший Калянто.
- Надо перерыв делать, успокаивать всех немножко, сказал, он осипшим голосом. И тут же, страдальчески сморщась, крикнул в зал, но уже не по-чукотски, а по-русски: - Я сколько раз кричать буду, что тихо сидеть надо! Может, вы на забой оленя пришли, а не в клуб собрание делать?
Но никто не слушал председателя. Страсти кипели. Все орали и переругивались, пока не вмешался Рыпель. Он вышел на край сцены и сказал своим могучим басом:
- Тихо! Я вас долго; слушал и понял, о чем вы спорите. Теперь послушайте меня и поймите, что я скажу.
После этих слов зал притих. Когда наступила полная тишина, Рыпель заговорил:
- Одни говорят - плохо, если чукчанка рожает ребенка от русского, другие говорят, что это хорошо. Я тоже считаю, что хорошо. По-моему, ничего нет плохого, если у Ротваль будет ребенок от русского. Ты, Гиуне, кричала, зачем ей белый ребенок? Но кто знает, будет он белый или темный, если у него мать чукчанка? Лучше всего, когда он будет здоровый и сильный. Но тебе, Ротваль, надо все-таки выходить замуж, иначе получится уже, плохо.
- Зачем мне замуж ходить? - мгновенно отозвалась Лидочка, обращаясь не к Рыпелю, а к Барыгину. - Вот у нашей Нутенеут муж есть, да? А зачем такой муж? Все знают, как Еттувье бьет Нутенеут! Почему не говоришь, что это плохо? Он ее неделя назад бил, раньше бил, сегодня опять бил. Мой летчик меня не бил, а я за него замуж не ходила. Тебе Гиуне объяснять хотела, как делать, чтоб Еттувье не бояться, - обернулась она к Нутенеут, у которой на глазу красовалась ослепительно белая повязка.
- Такой муж хуже волка! - крикнула Гиуне. - Такой муж прогонять сопки нада! Он тебе глаз бил, теперь повязка делать нада!
Приумолкший было зал опять взорвался.
- Зачем Еттувье дома сидит, собрание не ходит? - Крикнула Гиуне. - Пусть Нутенеут скажет!
- Еттувье полный фляга спирт нес! Я сам видал! - фальцетом сообщил старик Пепеу.
- Гиуне хорошо говорит - прогонять Еттувье из села надо! - стукнул ладонью по столу отец Лидочки Ротваль. - Пускай другой киномеханик шлют!
Барыгин взглянул на Нутенеут. Она сидела, опустив голову.
"Да, дело неладное, - подумал Барыгин, - Надо принимать какие-то меры".
Калянто спрашивал Нутенеут перед собранием, почему у нее забинтован глаз, и поверил, будто ее укусил овод. Он обернулся к Нутенеут, собираясь спросить ее, правда ли все это, но, посмотрев на ее пепельное лицо, все понял без слов.
"Как не знал раньше? - с досадой подумал он. - Все село знает, председатель не знает".
Между тем зал продолжал бурлить, и Лидочка Ротваль требовала, чтобы Еттувье привели в клуб.
- Мы будем ему вопрос задавать, пускай он отвечает, почему так делает? - в десятый раз настаивала она.
А старик Пепеу в десятый раз сообщал;
- Еттувье полный фляга спирт нес! Доктор Антона Филиппа говорил: глупый человек спирт пьет!
Рыпель снова попытался восстановить порядок:
- Тихо! Слушайте меня! Я вам все объясняю. Я вам расскажу, как надо поступать с Еттувье!..
Неизвестно, удалось бы ему и на сей раз утихомирить зал, если бы в эту минуту с улицы не донеслись гулкие частые удары о рельс. Тревожные густые звуки ворвались в зал, и на секунду стало пугающе тихо. Потом люди бросились к выходу, опрокидывая скамейки, застревая и толкаясь в узких дверях.
Видя, что в дверях образовалась пробка, Калянто раскрыл окно и выпрыгнул во двор. За ним той же дорогой выбрались фельдшер и Рыпель. Барыгин тоже спрыгнул с подоконника во двор. Люди бежали к океану, а какой-то сгорблённый старик все садил и садил толстым железным прутом, похожим на кочергу, по рельсу, подвешенному на веревке к перекладине между столбами. Возле старика вертелась, держа на весу усохшую лапу, собака.
Рыпель, пробегая, узнал собаку - сперва собаку, потом - отца. Он хотел свернуть к нему, но, увлеченный общей тревогой, пробежал мимо.