10
Слава лежал шагах в десяти от трактора, раскинув руки. На синюшном лице его не было никаких признаков жизни, глаза закрыты. Все выбежали из палаток, окружили его. Корреспондент подсовывал Славе под голову свою куртку. Любушка ощупывала руку, стараясь обнаружить пульс. Пульса не было.
- Пульса нет… По-моему, остановилось сердце, - сказала она, чувствуя, как внутри у нее все похолодело! - Может, он что-то такое съел?
- Да ни черта он не ел! - зло ответил ей Володька, будто она была в чем-то виновата.
Любушка сообразила, что задала Володьке глупый вопрос: при чем тут сердце и - "что-то съел"? Она пыталась вспомнить, что нужно делать, когда останавливается сердце. Нужен укол, обязательно укол! Но какой, какой?.. И отчего могло остановиться сердце?.. Наверно, у Славы сперва закружилась голова, потом он зашатался… Когда у оленя кружится голова и он падает, помогают уколы синтомицина, потом дают таблетки: норсульфазол, стрептоцид… Те же лекарства, что и людям…
- Закатайте свитер, растирайте ему сердце… Делайте массаж, я сейчас… - сказала Любушка корреспонденту и бросилась к палатке Данилова.
Володька трижды выстрелил из ружья в воздух. Обгоняя Любушку, побежал к сопке, громко крича:
- Юрий Петрович!.. Доктор!.. Э-эй, доктор!..
За Володькой неслась Паша, держа на веревке лаявшего Тимку. В противоположную сторону, к другой сопке, бежал Никитов, тоже стреляя вверх из ружья.
Чемоданчик доктора валялся на одеялах. Любушка открыла его, стала торопливо перебирать лекарства… Аспирин, кодеин, норсульфазол… ампулы с новокаином, глюкозой… Все не то, не то… Какие-то порошки в коробочке. Но от чего порошки - неизвестно, не написано… И вдруг вспомнила - кордиамин! Вот какой нужен укол при сердце!.. Но в чемоданчике кордиамина не было. Кажется, он был в ящике с оленьими лекарствами. Кажется, она получала в аптеке кордиамин… Ведь оленей лечат теми же лекарствами, что и людей. А как лечить оленей, она немножко знала… Совсем немножко - на зоотехническом факультете мало читали лекций по ветеринарии…
Дрожащими руками Любушка наливала воду в стерилизатор, ставила его на печку. Ей казалось, что уже все бесполезно: пока кипятится шприц, пока она найдет кордиамин, Славе уже не помогут никакие уколы…
Она выскочила от Данилова, побежала к Олиной палатке. И опять дрожащими руками перерывала ящик: с медикаментами, выбрасывала из него на землю пакеты с марганцовкой, риванолом, дибиомицином - самым новым препаратом для лечения копытки. Пока она вытряхивала содержимое ящика, в голову ей лезли какие-то идиотские мысли. А вместе с мыслями проплывали всякие картины… Слава лежит в гробу, гроб забивают крышкой, ставят в сани, Володька палит из ружья в воздух… На Мертвом хребте вырыта глубокая яма, гроб опускают в яму, Володька стреляет в воздух, а рядом стоит Гена, поддерживает ее, Любушку, за плечи, дает успокоительные таблетки…
Она нашла кордиамин, прихватила попавшуюся на глаза, бутылочку с нашатырем, вернулась к трактору. Теперь голова Славы лежала на коленях у Саши Ивановны. Покачиваясь и что-то пришептывая, Саша Ивановна гладила меленькие Славины кудри и плакала. Корреспондент ладонью растирал Славе левую сторону груди. Кто-то уже брызгал на него водой: на синюшном лице с закрытыми глазами поблескивали капли.
- Пульс появился, - обернулся к Любушке корреспондент. - У него какой-то шок, что ли.
- Я кипячу шприц, сейчас сделаем укол, - сказала Любушка, опускаясь возле него на колени. - Давайте попробуем нашатырь. - Ей не было холодно, но у нее от волнения стучали зубы.
Корреспондент поднес к ноздрям Славы бутылочку с нашатырем. Веки у Славы дрогнули.
- Еще давайте, еще!.. - заволновалась Любушка. - Нашатырь помогает!..
Слава открыл глаза. Тусклые, неживые зрачки закатились вверх и остановились.
- Еще, еще!.. Дайте я сама!.. - торопила Любушка и забирала у корреспондента бутылочку.
У Славы дернулась верхняя губа, зрачки передвинулись ниже, чуть затеплились.
- Что такое?.. А?.. - спросил он, чуть разжимая посиневшие губы.
- Лежи, лежи… Постарайся глубже дышать, - сказал ему корреспондент. - Саша Ивановна, не тормошите его. Не надо его гладить… Женщины, раскидайте костер.
С утра Слава с Володькой жгли под трактором поленья - пытались разогреть и завести замерзший мотор. Теперь догоревшие поленья дымили, дым полз на Славу. Оля и Мария, обе с детьми на руках, и Пашина мать послушались корреспондента - начали тушить головешки. Им помогали дети постарше.
Первым прибежал доктор, потом - Володька и Паша с Тимкой.
- Славка, очнулся? - обрадовался Володька, бросая на снег свое ружье.
- А что было?.. - спросил Слава, не поднимая головы. Он по-прежнему едва раздвигал губы.
- Это у тебя надо спросить, что было, - сказал доктор. Он тоже бросил на землю ружье, склонился над Славой. - Что ты чувствовал, теряя сознание? Что у тебя болело?
- Не знаю… ничего не болело… Поплыло все - и мрак…
- Кофий сгущенный ел сегодня?
- Ел…
- Вот и доелся. Я тебе вчера говорил: не увлекайся сгущенным кофе.
- Что ж, по-вашему, это от кофе? - не поверил Володька. - Я его сам люблю. Вон и Пашка моя ложками урабатывает. Он получше молока сгущенного.
- Молодцы! - хмыкнул доктор. - А потом удивляются, почему сердце останавливается. Сколько ты съел, Слава?
- Три банки…
- Одним заходом?
- Одним…
- Ну, еще парочку таких порций на сердце - тебе сам академик Амосов не поможет!
- Юрий Петрович, я шприц кипячу, - сказала ему Любушка. - Надо сделать укол кордиамина.
- Не надо. Полежит - пройдет. Впрочем, давайте перенесем его в палатку.
- Я сам, - приподнялся Слава.
- Давай сам, - не стал возражать доктор. - Мы только поддержим.
Доктор, Володька и корреспондент помогли Славе встать, повели к Васину. Женщины разошлись по своим палаткам, за ними убежали дети. На дворе остались только собаки - чтобы вовремя извещать хозяев о приближении соседей, а в случае приближения зверя - вовремя известить сразу всех: и хозяев, и соседей…
С блеклого, притуманенного неба начал срываться снег - пухлые редкие комочки. Пролетит, покружит белый комочек - и нет больше. Опять сорвется, покружит, присядет на мох, застынет одуванчиком. Несколько легких хлопьев село Любушке на рукав стеганки, когда она укладывала в ящик разбросанные по земле коробки и пакеты с медикаментами. Уложив все как следует, Любушка пошла к Никитовым забрать оставленную у них тетрадь.
Никитов с корреспондентом распиливали за палаткой лиственницу, Саша Ивановна помахивала топором. Ловко помахивала: тюк - кругляк дал продольную трещину, тюк - распался на четыре полешка. Егор Егорович помогал отцу: подталкивал его сзади в такт движениям пилы. И все время поправлял спадавшую на глаза ушастую шапку.
- Люба, попили с Егором Ивановичем, я сфотографирую, - сказал ей корреспондентки ушел в палатку за фотоаппаратом.
Вчера; до истории с дракой, корреспондент перефотографировал все, что мог, и все, что видел: женщин, носивших продукты, Славу и Любушку, ворочавших в санях ящики, детей, собак, оленей; палатки, Данилова в обнимку с белым вожаком, Васина верхом на чалыме. У корреспондента было несколько фотоаппаратов, один - с большим толстым объективом, вроде подзорной трубы.
Сейчас он вышел из палатки с этим аппаратом-трубой, наставил его на Любушку, пилившую с Никитовым, потом - на Никитова, на Сашу Ивановну. Он заходил с одного, с другого боку, приседал, просил обернуться, улыбнуться, поднять голову. Егора Егоровича посадил на рыжую Таньку, поправил ему шапку, сказал, чтобы он смеялся. Егор Егорович надувал и без того толстые щеки, сопел и не хотел смеяться.
- Егор Егорович, самолет летит! - крикнул корреспондент, показав рукой вверх.
Мальчик задрал голову, заулыбался, приоткрыл рот и замер, вглядываясь в мутную серость неба. Аппарат щелкнул.
…Снег повалил гуще. Белые хлопья уже не кружились, они падали ровно, строго друг за дружкой, будто скользили с неба по невидимым нитям. Густые хлопья совсем занавесили долину, когда в нее так же неслышно, Как вчера, вошло стадо. И как вчера, о его приходе известил перезвон колокольчиков.
В это время Любушка уже пришла от Никитовых и пилила дрова с Олей. Олин крикун спал, они успели распилить две лиственницы и взялись за третью. Любушка видела, как позади стада ехали верхом на чалымах и о чем-то разговаривали Данилов и Васин. Потом Данилов погнал чалыма к своей палатке, но стороной, чтобы не проезжать мимо Любушки и Оли. А Васин свернул к ним, спросил Олю, где Николай, и, услышав, что еще не вернулся, сказал ей, что завтра тоже пойдет на барана. Олины собаки привычно затявкали на него, но сразу же умолкли, не успев даже как следует продрать глотки.
- Привыкаешь у нас? - спросил Васин Любушку.
- Привыкаю, - ответила она.
- Привыкнешь, - повторил он и поехал к соседней палатке.
Вечер надвинулся сразу. Только что было светло, потом вдруг стало серо, и серость быстро обратилась в черноту. Так же внезапно перестал валить снег. Только что Густо летели хлопья - и уже пуст воздух. Будто снег, задумав покрыть долину и сопки, разошелся, разогнался во всю мочь, да вдруг выдохся и скис, недоделав начатое.
Не было шести, когда темнота погнала Любушку и Олю в палатку. И как раз вовремя - проснулся и заплакал маленький. Старший дети, пока они пилили, спокойно забавлялись всякими игрушками, но тут и они захныкали, прося есть.
Оля быстро всех успокоила: маленькому дала грудь, старших накормила консервированным борщом, напоила чаем.