Крик его подействовал. Касымов притих, перестал дергаться и стонать. Узкий черно-матовый глаз приоткрылся, и Касымов забормотал: "Снай, снай… Сопсем плиська, два шага ходил… Сёпка ходил… Ох, гольова плёхо… Трюхой берега ходил, сёпка смотрел, многа солята…" Касымов, снова застонал, а Леон снова закричал, в ярости тыча ружьем ему в живот: "Сволочь, скотина, подлец! Что ж ты раньше молчал?! Гад ты вонючий, гад!.." Он швырнул на землю ружье, повалился на землю сам и завыл, впиваясь ногтями в мох.
Случившаяся с Леоном истерика до остатка вымотала его. И, когда она кончилась и не было больше сил ни биться лбом о землю, ни встать на ноги, он подполз к Касымову и тоскливо спросил: "Что же нам делать, Касымов?.. Говори, ты лучше меня знаешь… Говори, я буду делать…" Касымов отвечал ему хриплым стоном. Леон приподнялся на локте, поглядел на него. Касымов был совсем плох: повязка на голове густо пропиталась кровью, нос и подбородок вытянулись, лицо стало серым. "Касымов, хоть ты не умирай, слышишь? - подергал его за плечо Леон. - Слышишь, Касымов?.." Касымов захрипел в ответ. Леону показалось, что Касымов испускает дух. Он схватил его за руку, нащупал пульс. Толчки еще были, но слабые, чуть прощупывались. "Подожди, Касымов, я сейчас… - Леон испугался, что Касымов умрет и он останется один, и стал торопливо, на четвереньках, подниматься. - Я быстро… за снегом… Холод положим…"
Оступаясь на кочках, он быстро, как только мог, пошел к берегу за снегом, думая, что снег поможет Касымову. А навстречу ему, насвистывая и опираясь на палку, шел Архангел. Леон остановился, не веря своим глазам, что видит живого Мишку, бредущего от берега с рюкзаком и с железным ящиком. "Вас чего это, маненько снежком присыпало? - спросил, подойдя к Леону, Мишка, - Куда вы откочевали?" - "На тот свет", - ответил ему Леон таким голосом, что Мишка отступил от него и выпустил из руки ящик с аммонитом. Леон прошел мимо Мишки, а когда вернулся, неся кусок раскисавшего в руках снега, Архангел все еще стоял на том же месте и не сразу решился двинуться вслед за Леоном.
Они с Мишкой перебинтовывали рану Касымова и прикладывали к голове снег. У Архангела дрожали руки, и сам он весь дрожал. Но когда Касымов вдруг застонал и приоткрыл сплюснутое веко, Архангел, стиснув зубы, процедил Леону: "Чего ты с этой падлой возишься? Знает же, сука, где золото, а подохнет - не скажет!" "Солята, солята… - забормотал Касымов и замотал головой, точно хотел освободиться от повязки. - Там солята… скасал типе, хте искал нада… Там, там, солята…" - не договорив, Касымов прерывисто захрапел, выпуская изо рта обильную пену. "Где там? - склонился над ним Мишка. И затряс его: - Ну, где, говори!.. Кому ты сказал?!" Но Касымов уже был мертв.
Архангел ушел в Ому, Леон остался. Он ждал сутки - из поселка не приходили. Жара не спадала, из-под брезента стал просачиваться дурной запах. Леон выбрал место подальше от скалы, пустил в ход принесенный Мишкой аммонит. Рвал землю, расчетливо расходуя взрывчатку, чтоб хватило на три могилы - большую и две малых.
На рассвете он их похоронил. Зуева, братьев Егоровых и Яшку Тумакова - вместе, Алену - отдельно, рядом с ними, а Касымов лег в отдалении, за бугром под лиственницей. Алену он нес на руках, положил на кромку могилы, спустился в холодную могилу с земляными стенами, зацементированными вечной мерзлотой, и снова взял Алену на руки. Теперь лицо ее было закрыто клапаном спального мешка, и он не решился отвернуть клапан и еще раз посмотреть на ее синее лицо.
Вечером того же дня Архангел привел к скале прилетевших представителей геологоразведки, а также медэксперта и следователя прокуратуры. С ними пришли жена и дочки Касымова, учитель Марьямов, вернувшийся с семинара, и еще несколько эвенов из Омы. Леон показал им могилы. Никто не плакал. Не убивалась по Касымову и его семья - возможно, выплакались дома. Долго рядили, переносить ли погибших на кладбище в Ому, и посчитали за лучшее не тревожить их. Потом ходили по берегу Везучей, где почти ничего не осталось от снежного обвала: жара плавила и доедала снег. Собирали разбросанное лавиной снаряжение, сволакивали в кучу. Нашли военный планшет Зуева с зарисовками местности, по которой прошла партия. Архангел приволок рюкзаки с продуктами, брошенные Леоном у обрыва, на повороте Везучей. Планшет Зуева забрал один из представителей геологоразведки, он же и спросил Леона, не попадался ли им металл. "Нет, - сказал Леон. - Касымов не помнил места". И Мишка подтвердил, что ходили они зря.
На другой день они притащились в Ому, поселились в школе, в пустовавшем классе, поскольку Марьямов еще раньше вынес из избы парты и покрасил их. Трое представителей геологоразведки изучали бумаги Зуева, ждали, когда прилетит за ними "аннушка". Леон не находил себе места; он бесцельно слонялся по Оме, сворачивал с улицы в тайгу, возвращался в школу, падал на свой матрас, но мысли и видения терзали его мозг, гнали прочь сон, снова сдергивали с матраса и выталкивали за дверь. Он не мог видеть людей, слышать их бестревожные голоса, будничные разговоры. Чужой смех вонзался в него каленым ножом. Архангел стал тенью Леона, ходил по пятам - должно быть, боялся, что он окончательно свихнется. Леон проклял золото и проклял себя. Себя за то, что не позволил Алене пойти с ним в долину Везучей, а золото… "Я понимаю - соль искать, уголь, медь, они нужны людям для жизни, - говорила Алена Зуеву, - А зачем золото? Если бы его не было, все равно бы люди жили, правда?.." Золото забрало у него Алену, погубило Зуева, Яшку Туманова, Степу и Олега Егоровых. И он дал себе клятву, что тайна Касымова больше не получит жертв.
Архангел сказал ему: "На кой нам в Орумчан лететь? Нам с тобой резон тут прикантоваться. Вон пушнику Кокулеву помощник нужен, звал меня. И ты куда-нибудь приткнешься. А там помозгуем, что к чему". Он не понял тогда Мишкиного намека насчет "помозгуем", и сказал: "Нет, я к скале пойду. Там жить буду". - "А меня возьмешь? Я напарник верный, не подведу", - сказал Мишка, "Нет, - ответил Леон. - Один жить буду". - "А-а, знац-ца, охота самому жилку подоить? - придурковато осклабился Мишка. - Думаешь, не допер? Как пить дать, допер! Развязал чалдон одноглазый язык перед смертью, что - нет?" - "Развязал, ты прав, - сказал Леон, в упор глядя на Мишку. - Развязал и признался, что нет жилы. Случайно нашел самородки. А нас повел - заработать хотел. Сам знаешь, ему неплохо платили". - "Заливай! - ухмыльнулся Мишка. И добавил: - Ладно, шуруй сам, а я зырить за тобой буду… Засеку - швах твое дело. Вашему брату геологу не положено золото в кассы сдавать, понял меня?" - "Угрожаешь?!" - сжав кулаки, подступил к нему Леон. "Тю, чего мне угрожать? - расслабил голос Мишка. - Все ж корешами с тобой были, вон скоко вместях перетерпели. Корешами расходимся, корешами и стренемся". Леон плюнул под ноги, побрел прочь от Мишки. Белой ночью Леон ушел в тайгу. Были у него с собой рюкзак, ружье, топор, ножовка и два щенка из породы лаек за пазухой под телогрейкой - сука и кобелек. В поселок из тайги пришел пастух-оленевод Матвей Касымов, брат Одноглазого, у него и взял Марьямов этих полумесячных щенков. К зиме Леон сколотил у скалы Зуева избушку из лиственниц. Ружье его кормило, подросшие щенки злым тявканьем предупреждали о приближении зверя. Ему шел двадцать второй год, когда он стал отшельником.
Весной пришел Архангел, осевший в Оме. Приходил летом, и следующей весной, и следующим летом, Приходил как старый друг-приятель, приносил спирт, сахар, чай, муку, консервы. Они выпивали, и, выпив, Архангел заводил ту же пластинку: Леон знает, где тайничок Одноглазого, какого же черта темнит! Такое богатство! Чуток тронуть - и кати на материк, живи как царь Николашка! Не хочет связываться с золотоприемщиками - Архангел все возьмет на себя. Кто запретит сдавать золото, раз ты его нашел? Кто запрещал сдавать Одноглазому?
Леон, даже крепко приложившись к спирту, неизменно отвечал, что никакого тайника нет, Одноглазому повезло случайно. Мишка уходил, через полгода или год снова являлся. Пока не привез в Ому жену Изу. Но тогда стали к Леону наведываться и геологи - вновь возродилась и ожила легенда о самородках в омской тайге. Его расспрашивали об экспедиции Зуева, о самородках Касымова. Он отвечал: нет золота в здешних местах. Ему не верили. Три партии побывали в Оме. Он был в этих партиях проводником, ибо знал уже тайгу не хуже пастуха Касымова. Он водил их с большой осторожностью, избегая опасных мест, и с облегчением вздыхал, когда они покидали Ому. Три партии покинули Ому с несбывшимися надеждами: металл, который изредка им попадался, не был годен для промышленной разработки.