- За делом, что ли, за каким приехал, или так? - спросила она меня, когда кончились первые излияния, в которых главную роль играли пожимания рук, оглядывания и восклицания: "Ах, как постарел!" или: "Ах, как поседел!" - за которыми, впрочем, сейчас же следовало: "Что ж я, однако ж: совсем не постарел! какой был, такой и остался... даже удивительно!"
- Нет, не за делом, - ответил я, - а именно "так".
- Ну, и слава богу! на старинное пепелище посмотришь, могилкам поклонишься, родным воздухом подышишь - все-таки освежишься! Чай, у Лукьяныча во дворце остановился? да, дворец он себе нынче выстроил! тесно в избе показалось, помещиком жить захотел... Ах, мой друг!
Это было высказано не без ехидства, но не потому, чтобы она питала к Лукьянычу какое-нибудь зло, а просто "так". Как, мол, это мужик себе "дворец" выстроил - чтой-то уж больно чудно!
Начались расспросы, хорошо ли живется, здоровье паче всего в исправности ли, продолжаю ли я по сатирической части писать и т.д.
- А я, мой друг, так-таки и не читала ничего твоего. Показывал мне прошлою зимой Филофей Павлыч в ведомостях объявление, что книга твоя продается, - ну, и сбиралась всё выписать, даже деньги отложила. А потом, за тем да за сем - и пошло дело в длинный ящик! Уж извини, Христа ради, сама знаю, что не по-родственному это, да уж...
- Помилуй, при чем же тут родство? - времени у тебя, вероятно, нет - вот и все.
- Ах! времени-то нет - это так; это ты правду сказал. Так мало, так мало у меня времени, что если бы, кажется, сорок восемь часов в сутках было, и тех бы недостало, чтобы все дела переделать. А впрочем, ты не думай, чтобы я совсем не интересовалась тобой. Всякий раз, как детям пишу, всегда об тебе спрашиваю. Ну, Коронат - тот молчит, а Феогностушка частенько-таки об тебе уведомляет. Ах, как ты, однако ж, постарел! и в особенности поседел! так поседел! так поседел! Постой-ка, я поближе на тебя посмотрю... А что ж, впрочем... нет! какой в последний раз приезжал, таким и теперь остался! Право-ну, ни на волос не переменился!
- Да что же ты все обо мне; ты лучше о себе расскажи! - откликнулся я, когда она уж достаточно повертела меня во все стороны.
- Что же я могу тебе о себе сказать! Моя жизнь - все равно что озеро в лесу: ни зыби, ни ряби, тихо, уединенно, бесшумно, только небо сверху смотрится. Конечно, нельзя, чтоб совсем без забот. Хоть и в забытом углу живем, а все-таки приходится и об себе, и о других хлопотать.
- И ты счастлива?
Я очень хорошо заметил, что при этом вопросе ее нос слегка вздрогнул; но, по-видимому, она сейчас же вспомнила, что, по кодексу родственных приличий, никогда не следует упускать случая для лганья, - и поправилась.
- Откровенно тебе скажу: очень я, мой друг, счастлива! - лгала она, - так счастлива! так счастлива, что и не знаю, как бога благодарить! Вот хоть бы Нонночка - никогда я худого слова от нее не слыхала! Опять и муж у нее... так ласков! так ласков!
Сказавши это, она быстро кинула на меня испытующий взгляд, не слыхал ли, мол, чего, но, должно быть, ничего не прочитала на моем лице и успокоилась.
- Вот и Феогностушка тоже - так меня радует! - Продолжала она лгать, - ни грубого слова, ни претензии - никогда! Ласковый мальчик! откровенный! А ежели иногда, по молодости лет, и впадет в ошибку (она бросила на меня новый испытующий взгляд) - ну, сейчас же и поправится: "Виноват, маменька!" И обезоружит. Ах, мой друг! великая эта милость божия, коли дети родителей почитают! Почтением да ласкою - только ведь этим и держится свет! Ежели дети родителей почитают, то и родители, с своей стороны... Вот Коронат - ну, про этого... А впрочем, грех мне роптать, друг мой. Всем господь свой крест посылает, ну и мне, стало быть...
Она задумалась и сомнительно покачала головой.
- Что ж, и Коронат, кажется, - хороший молодой человек! - счел долгом вступиться я.
- Как бы тебе сказать, голубчик! Для других, может быть, и хорош, а для меня... Не знаю! не вижу я от него ласки! Не вижу!
- Тебе бы всё ласки! а ты пойми, что у людей разные темпераменты бывают. Один любит приласкаться, маменькину ручку поцеловать, а другому это просто в голову не приходит. Коронат скромен, учится хорошо, жалоб на него нет; мне кажется, что больше ты и требовать от него не вправе.
- Ну, а мне уж позволь свое мнение об этом иметь.
- Имей сколько угодно, но только не забудь: если ты будешь избегать поверки этого "мнения", как теперь, например, то скоро из мнения у тебя вырастет предубеждение...
- Нет уж... Хоть ты и родной мне и я привыкла мнения родных уважать... Впрочем, это - уж не первый у нас разговор: ты всегда защитником Короната был. Помнишь, в последний твой приезд? Я его без пирожного оставить хотела, а ты выпросил!
- Помню, помню; ты и тогда уж Короната в категорию "непочтительных" записала!
Я взглянул на нее: лицо ее глядело совершенно спокойно; но что-то, не то чтобы злое, а глупо-непоколебимое сквозило сквозь это спокойствие. Как будто бы она говорила: "Как ты там ни ораторствуй, а у меня "свои правила" есть". Это бывает особенно с женщинами, ибо они вообще как-то охотнее, нежели мужчины, составляют себе "правила". Иная, во всю свою молодость, только и слышала: "Ах, миленькая! как к ней это платьице идет!" - смотришь, ан она из этого какие-то "правила" вывела! Потом выйдет замуж, сначала попадет в школу прописей под начальством какого-нибудь Саввы Силыча, затем перейдет в другую школу прописей под фирмою Филофея Павлыча - смотришь, и опять у ней "правила". И так она за эти "правила" держится, что, словно львица разъяренная, готова всякому горло зубами перервать и кровь выпить, кто к ним без сноровки подойдет!
Главное свойство этих "правил" - отсутствие всяких правил и полная невозможность отделить от шелухи ту руководящую мысль, которая послужила для них основанием. Это - какая-то неуловимая путаница, в которой ни за что ухватиться нельзя; но потому-то именно она и обладает своего рода неприступностью. Заберется "миленькая" в эту своеобразную крепость, и никак ее оттуда не вытащишь. И на убеждения, и даже на прямые опровержения жизни - на всё будет говорить: "У меня свои "правила" есть". Единственное средство пролезть в эту крепость - это начать уговаривать "миленькую", то есть взять ее за руки, посадить поближе к себе и гладить по спинке, как лошадку с норовом: "Тпру, милая, тпру! но-но-но-но!" Оглаживаешь, оглаживаешь - и видишь, как постепенно начинают "правила" таять. Тают, тают, и вдруг образуются новые "правила", иногда те самые, каких нужно, а иногда и другие, совсем неожиданные...
Лет восемь тому назад я непременно употребил бы это средство в отношении к Машеньке, но теперь, ввиду изменений, которые произошли в ее внешности, оно показалось мне несколько рискованным. Во всяком случае, я решился прибегнуть к нему лишь в крайности.
- А я... много я переменилась, братец? - спросила она меня, словно угадывая часть моих мыслей.
- Нет... ничего! Как была восемь лет тому назад, так и теперь... ничего! - солгал я "по-родственному".
- Ну, уж, чай, где ничего! Состарелась я, голубчик, вот только духом еще бодра, а тело... А впрочем, и то сказать! Об красоте ли в моем положении думать (она вздохнула)! Живу здесь в углу, никого не вижу. Прежде хоть Нонночка была, для нее одевалась, а теперь и одеваться не для кого.
- Ты бы в Петербург на зиму приехала; на детей бы посмотрела.
- И, что ты! в Петербург! Я и от людей-то отвыкла. Право. Месяца с два тому назад вице-губернатор наш уезд ревизовал, так Филофей Павлыч его обедать сюда пригласил. Что ж бы ты думал? Спрашивает он меня за обедом... ну, одним словом, разговаривает, а я, как солдат, вскочила, это, из-за стола: "Точно так, ваше превосходительство!.." Совсем-таки светское обращение потеряла.
- Поживешь месяц-другой в Петербурге - опять привыкнешь.
- Поздно, друг мой; в Покров мне уж сорок три будет. Я вот в шесть часов вставать привыкла, а у вас, в Петербурге, и извозчики раньше девяти не выезжают. Что ж я с своею привычкой-то делать буду? сидеть да глазами хлопать! Нет уж! надо и здесь кому-нибудь хлопотать: дети ведь у меня. Ах, детки, детки!
- Что ж "детки"! Детки и без тебя дорогу найдут, нечего уж очень-то убиваться об них. Вот, например, Коронат: ну, могу тебя уверить, что он...
- Ах, братец! ты все об нем!
- Отчего же и не говорить об "нем"? Скажи на милость, разве он чем-нибудь тебя огорчил, что ты как будто им недовольна?
- Нет, ничего... Заварилась было у нас каша на днях, ну, да ведь я...
- А что именно?
- Нет, так... Я уж ему ответила. Умнее матери хочет быть... Однако это еще бабушка надвое сказала... да! А впрочем, и я хороша; тебя прошу не говорить об нем, а сама твержу: "Коронат да Коронат!" Будем-ка лучше об себе говорить. Вот я сперва закуску велю подать, а потом и поговорим; да и наши, того гляди, подъедут. И преприятно денек вместе проведем!