Погас! Жутко, муторно стало Марии, она словно падала в какую-то пропасть. Может, это она сама и виновата? Может, сама накликала беду, своими проклятиями погасила огонек?! Что же теперь будет? Все суда, что сейчас в море, ослепнут - и Вовика, и все другие… без ее огонька. Одни щепки будет выбрасывать завтра море на берег! Ужас! Ужас!
Опомнившись, схватилась рукой за пылающий лоб: "Что это я? Что со мной?"
А море ревело…
- Давно погас?
- Минут десять…
- Так что ж вы молчали?
- Мы… мы… ремонтируем.
Они ремонтируют! Знает она их ремонты! Целую вечность будут возиться, а тут дорога каждая секунда…
Мать, вошедшая на цыпочках, умоляюще, с надеждой смотрит на дочь: "Что ж это будет?" Мария видит, что все - и мать, и Дема, и Ксана - ждут сейчас ее, Марийкиного слова. Ведь она старшая! Она оставлена "светилкой" на маяке, отец на нее положился… Она должна, должна что-то предпринять, что-то посоветовать!
- Зажгите пока хоть факел.
- Есть! - Дема, круто повернувшись, стремглав бросился выполнять приказ.
Ни доктор, ни мать не стали удерживать Марию, когда она, вскочив с постели, потянулась рукой к одежде. Сами еще молча принялись помогать ей, укутывая, как ребенка. Ксана туго стянула ей шалью горло, плотно закрыла рот, словно бы хотела задушить ее.
Мария почти не замечала их. Ослепшие в море капитаны не выходили из головы, старик отец все время стоял перед глазами. Нашел же боцман Лелека кого оставлять вместо себя, уезжая по вызову в центр! И сам доверился Марии, и все там верят ей, а у нее тем временем авария, огонек погас, ребята невесть что "ремонтируют". Что там сейчас можно сделать в кромешной тьме, да еще без механика? А в море тем временем - мрак, блуждают ослепшие корабли, ревет ветер, заглушая их тревожные гудки!
Одетая в отцовский кожух, Мария переступила через порог и тут же вынуждена была ухватиться рукой за плечо матери, чтобы не упасть. Ветер, холод, всесилие колючей тьмы…
- Это ж ураган! Ой, не могу! - застонала рядом Ксана, скорее сама прижимаясь к Марии, чем поддерживая ее.
Мария шла, чутко прислушиваясь, как птица, к темному реву стихии. Таинственный морской простор весь казался ей переполненным мятущимися кораблями, несчетным множеством малых и больших судов, беспомощных, слепых без маяка. Тоскливо завывает осенний ветер, словно доносит из кромешной тьмы ночи едва различимые, полные отчаяния и стона гудки: "SOS! SOS! SOS!"
Не только первая любовь, уже все, что было в море живого, казалось, взывало о помощи, просило у нее света.
Напряженно, как никогда, работала мысль: что им посоветовать, чем им помочь? В чем сейчас спасение?
Возле вышки группой стояли мотористы, пылал в чьей-то руке дымящийся факел. Недалеко же в море виден этот тусклый кровавый комок огня! А море все еще глухо гудит невидимыми кораблями, зовет тревожными гудками…
Когда Мария подходила к вышке, мотористы, не замечая ее, о чем-то горячо спорили, размахивая руками. Марии стало вдруг совершенно ясно, что ничего они сейчас не смогут отремонтировать: единственное, что остается, - о, счастливая мысль! - это попробовать другой баллон!
- Дема!.. Ребята! Давайте новый баллон!
- Мария…
- Живо, говорю!
Принесли баллон, и лебедка, подхватив его, быстро пошла вверх.
Дема уже был на вышке.
- Готово! - крикнул он оттуда, с темного своего Олимпа. - Есть!
- Включай!
Прошла в напряжении секунда, вторая, и вдруг у всех одновременно отлегло от сердца: засветилось!
Мария долго не сводила с вышки глаз…
Ярко, весело трепетал в вышине ее огонек, пусть маленький, скромный, но смело пробивающий далеким лучом ненастную тьму ночи.
БРИГАНТИНА
Повесть
Перевод И. Новосельцевой
I
Мальчишка, настороженный, крутолобый, вошел и встал перед учителями, прикрывшись недоброй натянутой усмешкой: "А ну, что вы мне сделаете?" В щелочках глаз - вызов, с губ не сходит все та же усмешка - напряженная, кривая и как бы забытая. Дерзость в ней, напускная веселость, бравада… А за всем этим угадывается затаенная боль, ранимость, нервное ожидание наихудшего. Откуда, из каких скитаний, из каких мытарств принес он свою предвзятость и эту упрямую затаенную неприязнь?
- Так это ты и есть Порфир Кульбака?
- Там написано.
Директор рассматривал бумаги.
- Школу бросил… Дома не ночевал… Где же ты ночевал?
- А где ночь застанет.
- У нас надо говорить точно: где именно?
- Весна уже, можно переночевать и на берегу под лодкой… Или в клубе на чердаке…
- А днем?
По вдруг побледневшему от волнения лицу солнечным зайчиком промелькнуло что-то светлое.
- Днем рыбку удил.
- На какие же удочки?
- Думаете, что на гаки-самодеры гачил?
- А то нет?
Дерзкая ухмылка в сторону, и ответ уклончивый, приправленный рыбацкой шуткой:
- Гачив, гачив, - по тижню Днiпра не бачив…
Директор пристально вглядывался в новичка: вот еще одно дитя этого яростного века, безнадзорное дитя плавней и тальников днепровских… Побледневшее стоит, издерганное, а глазенки быстрые, смешливые - в них так и светится интеллект. Пусть неотшлифованный, невзнузданный, но явно же проблескивает, хлопца не причислишь к умственно отсталым. Буйного, неукротимого, видно, нрава хлопец… Руки в ссадинах, ботинки разбиты, новенькая синтетическая курточка уже разодрана на боку, клочок свисает, будто собака зубами выхватила… От кого-то перенял эту вульгарную манеру разговаривать: растягивает слова, кривит рот… Стоит небрежно, вразвалочку, зыркает глазами по кабинету, украдкой поглядывает на учителей в предчувствии психологической дуэли. "Не боюсь вас. Остригли - подумаешь… А бить не имеете права!.." Вот такого вам передают. Нарушитель, может, даже маленький браконьер перед вами, - попадаются среди них закоренелые, ожесточенные. И поди угадай: как он проявит себя в новой для него среде? Юное, на вид даже жалкое существо, а каким оно порой умеет быть изобретательно-злым, бессердечным, жестоким! Наплакалась, видно, мать от него.
- Так, так. - директор снова заглянул в бумаги. - Бродяжничал… Задержан в порту при попытке пробраться на океанское судно… Это к вам, в Нижнюю Камышанку, уже океанские заходят? - улыбнулся директор.
Мальчуган уловил иронию, ответил в тон:
- Сквозь камыши вряд ли пробьются… - И добавил: - Это я аж в том порту был, где морские курсанты свой парусник швартуют.
- А ты чего там очутился?
- На корабли смотрел - разве нельзя?
- Дальше куда-нибудь собирался путешествовать?
- Может, и собирался.
- Куда же, если не секрет?
- Ну хотя бы на лиман…
- А на лимане что?
- Как что? Там - жизнь! Право-воля! Птицы со всего света! Тучи там их на озерах и в камышах: веслом махнешь - солнца не видно.
Мальчуган переменился, преобразился на глазах, последние слова были произнесены прямо-таки вдохновенно.
- А после лимана… какие были намерения?
- Без намерений. Куда душа покличет… Галасвита!
Учителя переглянулись, и самая старшая из них, полнолицая седая женщина спросила:
- Это какой-то новый континент "Галасвита"? Где он? Объясни, пожалуйста.
- А вы маму мою спросите… Чуть что - сразу: "А-а, галаасвiта б ти пiшов!.." Вот и пошел.
- Галасвита - это, наверное, где-то на месте погибшей Атлантиды, - высказал предположение директор. - Только ты сбился с курса, в совсем иной гавани очутился…
- Я и от вас убегу! - выкрикнул мальчуган.
- Поймаем, - спокойно улыбнулся директор. - Один философ говорил: "Мир ловил меня, да не поймал", - но то был, видимо, несовершенный мир. А наш сразу руку тебе на плечо: пойдем-ка с нами, товарищ Кульбака.
- Убегу! Убегу! Ничем не удержите!
В глазах директора, светившихся перед этим приветливостью, сразу похолодало.
- Только ты руки вынь из карманов, не то карманы зашьем. Да стань прямее. И в глаза мне смотри.