Уже отчаливая, Вовик обернулся с мостика к Марии. Думала, будет злой, а он - как ни в чем не бывало! Неожиданная стычка с боцманом нисколько его не обескуражила, будто другой встречи он и не ждал тут, в запретной зоне маяка. Что, мол, возьмешь со старика? Чудачества его нам известны! И жестом дал понять Марии, что они пристанут в другом месте, даже показал, в каком именно: там, на северной окраине острова, где высятся мачты радиостанции рыбозавода… Девушке нетрудно было догадаться, для чего это все объясняет ей Вовик: он как бы приглашал ее прийти сегодня туда.
Когда катер ушел, Мария с болью в голосе обратилась к отцу:
- Ну как вы можете, папа? Ведь все там свои, заводские, сам директор с ними…
Старик с прояснившимся лицом насмешливо кивнул вслед катеру:
- Вот и директор… Подожди, я его еще на партактиве расчихвощу - будет ему "медок", будет и "ушица"! Такое судно в вертеп превратить!
- Что вы говорите, папа? Какой вертеп?
Мать тоже решительно встала на сторону отца.
- Это все он, тот ветрогон, их привел… Раз угостили медом, так его и в другой раз сюда, как трутня на сладкое, потянуло!..
Мария знала, что мать недолюбливает Вовика, но не ожидала, что ее непонятная антипатия могла зайти так далеко. Оскорбление, брошенное ему вслед, девушка целиком приняла и на свой счет.
Хотелось ответить сейчас матери злым, колючим словом, сказать, что мать топчет ее чувства, что она и ее самое, наверное, никогда по-настоящему не любила, потому что для нее всегда на первом месте были сыновья - Мария имела в виду братьев, один из которых погиб во время войны в Новороссийске, а другой служит сейчас где-то на Крайнем Севере в морской авиации. Им отдавала мать щедрую свою любовь, а Марию с детства считала дикаркой, нелюдимой, больше боцмановой, чем своей дочкой. Так, по крайней мере, казалось Марии сейчас, когда ей хотелось как-нибудь пообиднее донять мать. Но трогать братьев ей и самой было больно, да и мысли ее все время кружились больше вокруг Вовика.
- Какими словами вы бросаетесь… А спросить вас, мама, что он вам плохого сделал?
- До худого дело еще не дошло, а только сердце мое не лежит к нему. Чует, чует оно, что не тот это человек… И тут меня не переубедишь, дочка.
- Я и не собираюсь вас переубеждать. Да и к чему? Вовик пока еще не подсудимый, вины на нем нет и адвокатов ему не нужно!
Выпалила одним духом и, повернувшись, медленно пошла вдоль берега - подальше от маяка. Не туда, где еще едва виднелся катер, где призывно вздымались в небо высокие мачты радиостанции, а прочь - совсем в противоположную сторону.
Мать не спускала глаз с Марии до тех пор, пока она, уйдя далеко-далеко, не села на песок и не склонилась над книжкой. Лишь тогда боцманша, облегченно вздохнув, вернулась к своим делам.
IV
Звать Марию к обеду пошел Дема Коронай. Из всех парней только он один оставался в этот день на маяке. Как и подобало будущему олимпийцу, он тренировался даже в выходной - метал диски и выжимал двухпудовые гири возле сарая, а когда Евдокия Филипповна предложила ему сходить за Марией, охотно принял на себя эту миссию.
Девушка сидела, склонившись над раскрытой книжкой, молчаливая, неподвижная, и читала и не читала.
- Ты что, Мария?
Она подняла на Дему колючий, раздосадованный взгляд.
- А что?
- Ты как будто заплаканная…
- А тебе что до этого?
- Да ничего.
Дема с его "олимпийским" спокойствием и упрямыми "олимпийскими" мечтами нравился Марии больше всех других ребят, но сейчас он был ей неприятен, почти нестерпим. Может быть, именно потому, что к нему благоволила мать и как-то в разговоре шутя назвала Дему зятем.
Играя львиной мускулатурой, "зять" растянулся перед Марией на песке, могучий, обожженный солнцем, белобровый. Какие у него ручищи! Беспричинно расплываясь в улыбке до ушей, он берет у Марии с колен книжку.
- Что читаешь?
Мария молчит.
- "Но разве мы не знаем, что белые люди убивают? - стал читать вслух Дема. - Разве мы забыли великую битву при Нуклукието, в которой трое белых убили двадцать человек из племени тоцикакатов? И неужели ты думаешь, что мы не помним тех трех из племени тана-нау, которых убил белый Меклрот?.." И неужели ты забыла, - в тон прочитанному продолжал Дема, - что нам пора обедать, что стол уже накрыт и шеф-кок нервничает?..
Мария поднялась. Мягко плескалось море у ее ног, с шелестом разворачивая на песке свои слепящие кружева. Чайки-хохотуньи, большие, белые, тревожно вились поблизости и то смеялись, то плакали, совсем как люди.
- Чего они кружат над нами? - показал Дема вверх, на белую метелицу чаек.
Девушка не ответила.
Молча возвратились на маяк, молча пообедали. За столом все чувствовали какую-то неловкость.
После обеда Дема собрался в поселок, к рыбакам на волейбол. Мария вдруг решила, что и она пойдет с ним: ей, оказывается, нужно поменять в библиотеке книжку. Отец не стал возражать.
Девушка быстро переоделась, нарядившись в модельные туфли на высоком каблуке, в любимую свою белую батистовую блузочку, что так шла к черной юбке. Заколебалась было - брать или не брать с собой голубую сумочку, которую она привезла из города, и, постояв минуту в раздумье, решила, что можно не брать. Накинула на плечи легонькую газовую косынку и выбежала к Деме.
- А книжка? - вдогонку окликнула мать.
- Да, еще ж книжка!
Взяв из рук матери потертый, зачитанный томик, девушка кивнула Деме:
- Идем!
Очутившись на тропинке, что, извиваясь вдоль берега, бежала в далекий поселок, Мария заметно оживилась. Легко, мелкими шажками шла впереди юноши, сверкая на солнце загорелыми тугими икрами.
- Ты когда возвращаешься, Дема?
- Как всегда… Зажигать приду.
- Не бросай меня там одну. Я с тобой.
- Идет… А что до библиотеки, так она, между прочим, сегодня выходная…
- Ах да! Ну ничего! Попрошу Любку, она мне откроет…
Полыхал зной, прозрачное марево струилось над травами, золотисто искрились пески побережья.
Вскоре Мария вынуждена была снять свои модельные туфельки, взяла их в руки.
- Прямо пальцы горят… Были как будто ничего, а теперь тесноваты…
- Растешь!
- Расту? Может, просто усохли, давно не надевала…
- Давай понесу, - предложил Дема свои услуги.
Девушка отрицательно мотнула головой:
- Нетяжелые.
Млеет в солнечной дымке поселок, растут, становятся все более четкими мачты радиостанции.
Собираясь в путь, Мария и сама была убеждена, что идет только в библиотеку и никуда больше, что внезапное ее решение пойти в поселок вовсе не связано с выразительным жестом Вовика, которым он, уже отплывая, словно приглашал ее на свидание…
Да еще хоть был бы он один, без посторонних… Встретиться с ним наедине было бы счастьем, а что это будет за встреча на людях, на виду у всех этих дам, не в меру любопытных! Таким только попади на язык! Все, что волнует тебя, разгадают, все, что зреет в душе для одного, увидит каждый… Не хочет она такой встречи. Никому, ни одному постороннему взгляду не откроет она свое заветное чувство, свою девичью тайну! Птица и та бросает гнездо, если чужой глаз в него заглянет, а ей, Марии, там заглядывали бы в самую душу… Нет, лучше она потерпит, лучше дождется Вовика на маяке!
Так она решила, но сощурившиеся от изобилия света глаза ее сами все время искали чего-то, искали напряженно, беспокойно. Когда же наконец увидела в заливе знакомый силуэт "Боцмана Лелеки", Мария сразу остановилась и, весело сжимая зубы, смеясь от боли, снова надела свои тесные туфельки.
- Пускай жмут!