- Я Веселовский, - продолжал бородатый. - Мы надеемся, что Ляля была в числе тех, кого спасли из эшелона. Мы еще не знаем ничего определенного…
Надежда Григорьевна строго всматривалась в него печальными сухими глазами.
- Лялю расстреляли.
Веселовский резко повернулся к Надежде Григорьевне:
- Откуда такие данные?
- Да уж откуда ни есть…
- Когда это случилось?
- Сегодня. На закате солнца. В бывшем тире… Вместе с товарищами.
Веселовский переглянулся со спутником. Оба они были глубоко потрясены.
- Быть может, это еще…
- Нет, это точно…
Константин Григорьевич вышел с гостями во двор.
Небо было беспокойное, рассеченное прожекторами. Самолеты гудели высоко над городом, и не верилось, что где-то в полях стрекочут кузнечики, на далеких озерах квакают лягушки… Ночные цветы дышали горькими ароматами, сад тускло поблескивал росистой листвой, словно тысячами лезвий.
- Знакомьтесь, - обратился Веселовский к врачу и указал на своего товарища: - Политрук Явор.
Явор молча и горячо пожал руку врача.
- Мы к вам с неотложным делом, - продолжал Веселовский. - Мы принимали сегодня посланцев с Большой земли, и один из парашютистов в темноте попал на дерево и сильно поранился. Очень ценный человек. Мы приехали за медикаментами. Вы можете нам помочь?
Убийвовк минуту молчал, как будто раздумывая.
- Я сам поеду с вами, - сказал он и, повернувшись, быстро пошел в дом.
Ни жена, ни тетя Варя не спрашивали его, куда он собирается. Они знали, о чем писала Ляля в последнем письме отцу. Подали ему дорожный плащ, старенький "земский" саквояжик с лекарствами, продукты. Константин Григорьевич попрощался и вышел.
У ворот стояла тачанка, запряженная парой вороных. Кони рванули с места, и тачанка, мягко покачиваясь, словно поплыла в ночном воздухе.
XV
Проводив Константина Григорьевича, сестры не пошли в дом. Они не заметили, как очутились в саду, под яблонькой, где были закопаны Лялины сокровища. Взялись за руки, чего давно уже не было, и дали волю слезам, чего давно уже не случалось - с самых юных лет.
- Не плачь, Варя…
- Ты сама плачешь… не надо, Надюша…
Утешали они друг друга и снова заливались слезами.
Яблонька склонилась над ними, и усеянная цветами земля обвевала их ночной свежестью. Все на свете сдвинулось с места, пошло вверх тормашками - что-то утратило всякий смысл, всякую логику, другое, наоборот, приобрело неожиданную целесообразность. Эта синяя ночь, и цветы, и этот неумолчный соловьиный щелк, и кипучее весеннее брожение в садах - все сейчас ранило их душу, все утратило прежний смысл, и они чувствовали, что теперь и самим им жить нужно по-новому.
- Как ты думаешь, Надя, Костя вернется? - спрашивала сестру Варвара Григорьевна.
- Не знаю, не знаю, ничего не знаю!.. Знаю только одно, что он выполнит ее завещание…
- Почему она только ему завещала?.. Почему, Надя?.. Почему нам не завещала?..
- Не знаю, Варя… Но разве мы тоже не выполним ее завещание?..
- Выполним, - шептала тетя Варя, - мы тоже выполним…
- Разве не могло бы все быть иначе, - говорила Надежда Григорьевна. - Совсем иначе… Чтоб мы сидели вот так же, а она возвращалась от друзей… Тихо вошла в сад, сорвала розу…
Вдруг поблизости в самом деле послышался легкий шорох.
Сестры испуганно вскочили.
- Здравствуйте!
Перед ними, улыбаясь, стояла Веснянка. У Надежды Григорьевны перехватило дыхание.
- Кто это? - с трудом выговорила тетя Варя.
- Разве вы меня не узнаете? - непринужденно заговорила девушка, сдерживая улыбку. - Это же я, та, что сидела у вас в погребе.
Тетя Варя подошла к Веснянке и внимательно оглядела ее с головы до ног: босая, в короткой юбочке… с прутиком вербы в руке. Запах болотных трав, степной полыни, казалось, принесла с собой девушка.
- Ты откуда? - наконец спросила тетя Варя.
- Из эшелона, - шмыгая острым носом, ответила Веснянка.
- Из какого эшелона?
- Разве вы не слыхали? Нас же партизаны отбили около Яресек. Говорят, у них командиром сам секретарь обкома. Как налетели из лесу, и с той стороны, и с этой!.. Охрану перестреляли, паровоз под откос, а нам скомандовали: бегите! Мы кто куда - по лесам! Волюшка вольная!
- И дома еще не была?
- Нет. Прямо к вам. Мне Ляля наказывала, как только вернусь, к вам забежать.
- Где ты видела Лялю? - встрепенулась Надежда Григорьевна.
- Мы в одной камере сидели. Когда нас выводили на станцию, она мне наказала. А их оставили в тюрьме, всех шестерых…
- Как она себя чувствовала? - опять спросила Надежда Григорьевна, замирая.
- Вы за нее не волнуйтесь: жива, здорова и унывать не собирается. Она, наверное, в следующий эшелон попадет - их тоже отобьют. Леса прямо гудят от партизан!..
Женщины молчали, сдерживая рыдания. Врожденное материнское чувство подсказывало им, что этой девочке не надо говорить о казни.
- Какая она была в последний раз… когда ты ее видела? - спросила после паузы мать.
- Спокойная… Знаете, такая спокойная, что мне даже как-то не по себе стало. Словно ей известно все-все, чего другие еще не знают. И смотрит… Я такого взгляда ни у кого не видела. Как будто и сквозь стены все видит. А что, к ней не пускают?
- Нет, - сказала мать.
- Напугались, потому и не пускают. Боятся восстания заключенных.
- А предательница тоже в тюрьме осталась? - спросила тетя Варя. Уже после первого Лялиного письма, в котором та сообщила об измене Корольковой, тетя Варя поклялась: едва негодяйку выпустят, она выследит ее и убьет собственными руками. - Или, быть может, эту негодяйку партизаны отбили вместе с вами?
- Ее уже не отобьют, - успокоила Веснянка. - Ей уже капут. Сама удушилась в камере.
- Как удушилась?
- Рушник на спинку кровати - и вся песня. Собаке собачья смерть.
Тетя Варя вздохнула.
- А что Ляля говорила… в последний раз? - спросила Надежда Григорьевна. - Вспомни… Ну, что-нибудь! Только не выдумывай. Хоть бы одно словечко.
Веснянка задумалась.
- Ой, как она говорила!.. Я и передать не сумею. Все чудно как-то… Словно бы и не мне, а всем говорит… Встанет ночью и ходит, ходит по камере, а потом вдруг: "Люди! Я вас приветствую. Я вас люблю…"
Надежда Григорьевна закрыла лицо руками, прислонилась к стволу. Яблонька осыпала ее холодной росой.
Тетя Варя сидела прямо на земле, скорбно прислушиваясь к темному притихшему небу.
- Уже не гудит, - сказала она как бы самой себе.
- Это не с той стороны ветер, - возразила Веснянка. - Переменится - и опять загудит.
Надежда Григорьевна, с трудом передвигаясь, подошла к девушке, положила руку ей на голову, заглянула в глаза:
- Оставайся у нас. Не уходи… Оставайся жить…
- Э, - Веснянка энергично замотала головой. - Не могу. Приходить буду, а навсегда не могу.
На заре сестры провожали Веснянку. Вышли за околицу. Осыпанные обильной росою луга казались седыми. Стоило шагнуть - и на траве оставался ярко-зеленый след.
- До чего хорошо! - воскликнула Веснянка. - Шла бы и шла, покуда сил хватит! А знаете, я уйду в леса! К партизанам подамся.
Тетя Варя и Надежда Григорьевна молча шагали рядом. Так они и шли к розовеющему востоку, а за ними в утренней синеве утопал белый Подол и вздымался высокий собор на крутой горе. В заречной голубоватой дымке утопали леса, начинавшиеся здесь и тянувшиеся вдоль Ворсклы через всю Полтавщину до Днепра.
Под ногами зашелестел-задвигался рассыпчатый береговой песок. Еще не было видно реки, спрятавшейся в берегах, но она уже чувствовалась по свежести и прохладе, которой потянуло от нее.
Приблизившись, голубой лес превратился в зеленый, его малахитовые ущелья на том берегу полнились тысячеголосым птичьим гомоном. Зеленый мир, умытый росой, пробуждался, щелкал, высвистывал, и громкое эхо повторяло сказочное богатство аккордов, ладов и звуков. Кукушки куковали так чисто и звонко, будто касались клювами чарующих клавишей неба.
Восток разгорался все ярче; пестрая, радостная музыка, наплывая из зеленых глубин, словно бы обнимала Веснянку.
- Ух! - восклицала Веснянка, ступая упругими, омытыми росой ногами. Ее мокрые, исхлестанные травами колени покраснели. - Ух!..
Так они и шли, ни о чем не говоря между собою, ибо не было в человеческом языке слов, способных передать эту утреннюю симфонию пробудившейся природы.
Остановились на высоком берегу и, поглядев вниз, замерли от удивления. У самой Ворсклы на вылизанном волной влажном песке лежали десятки людей. Юноши и девушки, бородатые дядьки и тетки с кошелками, приготовленными, видно, на базар. Как раз в этом месте был брод, через который из-за Ворсклы добирались в Полтаву по всяким делам и на базар.
- Старик Сапига, - узнавала Надежда Григорьевна среди лежавших, - мать Бориса… Мать Валентина… Чего они лежат?
Веснянка застыла, как удивленная горная козочка на крутой скале.
- Пьют? Нет, не похоже…
Солнце вот-вот должно было взойти, небо в верховьях реки загорелось гигантским костром, и вода, покрытая низкой белесой дымкой пара, вспыхнула румянцем.
- Слушают! Они слушают! - вдруг выкрикнула девушка и, спрыгнув вниз, побежала к берегу. Сестры, скользя и зарываясь ногами в сыпучий песок, опустились за ней.