XVII
На другой день Ильевский собирался в Полтаву. И хотя тут, на юру, ему нравилось и тетя советовала остаться, он все же готовил лыжи. Он должен быть в Полтаве, на посту! Он человек долга!
Радостно возбужденный, хлопец уже представлял себе, каким тоном доложит товарищам об этой поездке, о встрече с секретарем обкома, об указаниях, полученных от него. А каким жестом он передаст Ляле партизанский подарок молодым подпольщикам - этот мешочек ракет!
- Ты бы, Сережа, не уходил сегодня, - уговаривала тетя Даша. - Смотри, как снег вихрится по полю. До вечера может подняться такая метель, что и света не увидишь…
- А как бойцы на фронте, тетя Даша? Метель или не метель, а война передышки не знает…
Вдруг тетя Даша остановилась у окна и порывисто прильнула к оттаявшему стеклу.
- Ой, что это с нашими девчатами? Марийка кровью залита!
Сережка вскочил на ноги.
Через двор Люба вела под руку Марийку, а та хватала на ходу пригоршнями снег и прикладывала к распухшему носу, сдерживая кровь. Подержав его некоторое время, она отбрасывала в сторону покрасневший комок и наклонялась за новым. Там, где она прошла, на снегу краснели рассыпанные красные комки.
Ильевский без шапки выскочил на крыльцо.
- Что с тобой, Марийка? - Он впервые, сам того не замечая, назвал ее на "ты".
Прикрывая нос комочком еще не пропитавшегося кровью снега, она взглянула на хлопца из-под платка и засмеялась глазами.
- Ее шеф ударил! - ответила Люба за подругу.
- Давай сюда, - позвала тетя Даша, - надо что-нибудь приложить!
- Уже ничего, - сказал Марийка немного в нос. - Остановилась…
Сережка взял ее под руку, и Люба уступила ему место, почувствовав, что так надо. Брат осторожно вел девушку к крыльцу. Марийка на этот раз не смущалась, что парень вел ее под руку, а, наоборот, шагала рядом с ним с достоинством, горделиво, еще и на подругу оглядывалась: ну, как, мол? Подходящая пара?
- Как это случилось? - спросил Сережка в хате у сестры, в то время как тетя Даша возилась около Марийки, прикладывая к носу мокрое полотенце.
- Я там не была, - сказала Люба. - Я спряталась в яслях, в соломе.
- Ты и оттуда все видела, как мышь из норы, - невнятно, в полотенце, сказала Марийка.
- Цирк, просто цирк, - смеялась Люба.
- Ты, Любка, рассказывай толком, - нервно подгонял Сережка, думая, что все это имеет какую-то связь с листовками. - Рассказывай по порядку.
- Идем мы утром на птицефабрику, - послушно начала Люба, - и вдруг видим: на ферме легковые машины между корпусами. А тут Винько как раз бежит, кнутом размахивает, давайте, говорит, девчата, в кошару, немцы овец на пластинку записывать будут. Вбежали мы, а там уже людей полно: похаживают среди овец шеф с переводчиком, и еще какие-то немцы, и управляющий, и зоотехник, и наши рабочие - свинарки, чабаны, фуражиры. Немцы с какими-то пучеглазыми аппаратами носятся, толкаются, как волки, около овец, что-то лопочут, а переводчик объясняет: будет, говорит, передача, пойдет отсюда по всей Европе. И во Францию, и в Бельгию, и в Голландию, и еще куда-то. Как, мол, быстро восстанавливается на Украине хозяйство без большевиков, под немецким владычеством. Под боком у фронта, мол…
- Где тот фронт! - вздохнула тетя Даша…
- Они прибрешут… Фронт, мол, рядом, а мы уже управляем, наводим порядок, и Украина счастлива под нашим владычеством.
- Это, наверное, от Геббельса, - высказал догадку Сережка, - от обер-брехуна.
- Поставили они какой-то аппарат, - возбужденно рассказывала Люба, - шеф подошел к нему и произнес речь. Ничего мы не разобрали только "украинец", "швайнен", "мильхен"… Потом переводчик обращается к чабану и говорит: "Им нужно, чтобы баран забекал". - "Пускай бекнет", - говорит дед-чабан. "Так он не бекает". - "А что я ему сделаю, если он не бекает?" Крутили, вертели того барана, а он ни бе ни ме. И шеф рассердился, и переводчик тоже. Опять к чабану: "У нас нет времени ждать, мы спешим, нужно, чтобы баран бекнул!" Чабан словно бы испугался, вытянулся в струнку. "Я ж говорю, пускай бекнет, - и смотрит в глаза переводчику. - Разве ж я ему не даю!" А баран вытаращил зенки на шефа и молчит. А шеф на него и тоже молчит. Тогда один из фашистов разъярился и, недолго думая, сам по-бараньи: "Бе! бе! бе…" Мы с Марийкой прыскаем в рукав, а немец даже не улыбнется.
- Когда он бекал, на него все овцы смотрели, - хмыкнула Марийка сквозь полотенце.
- Подождите, это еще не все! - воскликнула Люба. - После этого они стали созывать всех и заталкивать в тамбур. Я, как будто меня кто надоумил, прыг в ясли - и притаилась, лежу, в щелочку поглядываю.
- Я тоже в ясли хотела, так он меня за плечо схватил, - сказала Марийка. - "Паненка, сюда!" - кричит.
- Я видела, как и тебя, и деда Левона загребли, и Винька, и доярок, и свинарок, и даже зоотехника прихватили заодно. Согнали в тамбур, выстроили в два ряда, как хор, а впереди против них - тот аппарат, что записывает…
- "Пойте какую-нибудь украинскую, - приказывает переводчик. Все переглянулись между собой и молчат. - Что ж вы, - говорит, - молчите? Разве вы, - говорит, - не знаете украинской песни? Украинский народ любит песни… Начинайте". Все опять молчат.
- А у Наташи слезы кап-кап, - говорит Марийка. - У нее ж такой голос!.. Всегда выводила!..
- Тогда шеф что-то буркнул переводчику, тот протолкнулся и стал между фуражирами. "Хорошо, - говорит, - я сам начну, но кто не будет подтягивать… смотрите мне". И начал:
На вгородi ве-ерба ря-а-а-сна….
- И что же? - Сережкины глаза округлились, а черные стрелки бровей испуганно вскинулись вверх. - Подтягивали?
- Подтягивали, - сдерживая смех, рассказывала сестра. - Смотрит шеф, в самом деле рты у всех открываются и закрываются одновременно, как будто тянут все, а слышно только одного переводчика, который ревет как бугай. Немцы нервничают у своих аппаратов. А шеф тем временем подходит к деду Левону и наставляет ухо к его рту. А потом - шлеп деда по уху. "Ты, - говорит, - симулянт, ты, - говорит, - не поешь". Подходит ко второму, а тот тоже раздирает рот до самых ушей, а звука - никакого! И третий, и четвертый - все так, только зевают, как рыбы. Словно хор немых.
- Когда он меня проверял, - сказала Марийка, - я хотела плюнуть в ухо. Такое волосатое… Аж зло взяло!
- Ты тоже только губами шевелила? - спросила Марийку тетя Даша.
- Конечно! Неужели петь для него?.. Все зевают, и я зевала. Ом меня за руку как ущипнет, как зашипит: "Ты осель!"
- А дальше что было! Дальше! - Любка восторженно глянула на подругу. Марийка, сверкая глазами из-под рушника, подбадривала ее взглядом. - Шеф быстро заговорил с подбежавшим к нему переводчиком. Тот повернулся к рабочим, льстиво оскалился и переводит: "Это, наверное, старинные песни, и молодежь их уже не знает. Выберите, девчата, сами себе по вкусу, такую, знаете, громкую, широкую, украинскую, ну?" И вдруг, - Люба задохнулась от радостного смеха, - вдруг я слышу Марийкин голос:
Широка страна моя родная…
Горячими увлажнившимися глазами Сережка взглянул на Марийку.
- Неужели? Так прямо и начала?
- Да.
- Ведь только вчера мы тут с тобой пели ее, Сережка! - воскликнула Люба. - Но переводчик не дал ей продолжать. Крикнул что-то шефу, шеф вытаращил глаза и с размаху кулачищем в лицо. Она и упала!..
- Я не упала, - сказала Марийка тихо, - меня чьи-то руки сзади подхватили и поддержали.
- А шеф от ярости аж посинел… Начал без разбора молотить всех кулаком. Даже переводчику чуть не заехал. Смех да и только!.. Потом уселись в машины и ауфвидерзейн в сторону конторы.
- Да не к конторе ехали они, а к пленным, - поправила Марийка.
- Верно, я и забыла, Винько-водовоз рассказывал ведь… Он на бочку - и за ними погнался… Шеф, говорит, думал, что, если пленные под конвоем, так сразу и споют по его велению.
- Тоже не пели?
- Стояли, говорят, все как один, стиснув зубы, никто не раскрыл рта. Тогда шеф приказал со всех снять сыромятные постолы, что он им выдал на той неделе, и гонял по снегу три часа…
- Я ж говорила, что там все наши, - шмыгнув распухшим носом, сказала Марийка. - Это было ясно с самого начала. Как только их пригнали из полтавского лагеря, переводчик спросил, кто перебежчик, то есть сам перебежал к немцам. "Выйдите, - говорит, - пан шеф даст вам работу, которая полегче".
- И много вышло?
- Ни одного! Стоят и в землю смотрят…
- Сережка, - обратилась к брату Люба, - а это действительно такие аппараты, что и во Франции могли бы все услышать?..
- Что услышать?
- Как Марийка запела "Широка страна моя родная…".
- Думаю, что могли.
- Я так и знала! - просияла Марийка.
В полдень Сережка отправился в Полтаву. Снег кружился, срываясь в метель, пел под лыжами, ветер подгонял в спину. Выйдя за околицу, хлопец еще раз оглянулся. Сквозь седую мглу виднелась красная надпись на черепице мастерской "Жовтень".
- Здорово! - сказал Сережка. Уши щипало, мамин платок лежал в кармане.