XIV
Вдруг под самыми окнами застучали конские копыта. "Полиция!" - похолодел Сережка, и первое, что он сделал, это, кинувшись к столу, погасил лампу. Он ждал, что сейчас настежь распахнется дверь, полицаи ворвутся в хату и закричат: кто такой?
Запереться? Но разве это поможет? Пусть уж так… Они не могут к нему придраться. Он приехал к тетке, к сестре… Зачем приехал? Привез менять камешки для зажигалок!
Ответы Сережка приготовил еще в Полтаве вместе с Лялей.
Однако никто к нему не ворвался. Из окна было видно, как всадник остановился возле хаты соседа и, не слезая с коня, осторожно постучал в окно. Тихо скрипнула дверь, и на крыльцо вышел высокий мужчина без шапки, наверное, Марийкин отец. Проскочив на цыпочках в сени, Сережка прислонился ухом к щеколде. Но как ни напрягал он слух, кроме сплошного гомона, разобрать ничего не мог. Единственное, что ему удалось отчетливо расслышать, - это его собственную фамилию, упомянутую в самом конце беседы. Или, быть может, это ему только показалось?
Всадник вскоре ускакал, а Сережка, пробравшись впотьмах к столу, снова зажег лампу.
Не успел еще как следует взвесить все, что произошло минуту назад, как в сенях раздался стук, и дверь властно отворилась. В комнату, не спрашивая разрешения, вошел высокий кряжистый человек лет пятидесяти. Он был в рабочем фартуке, из карманов которого торчал мелкий столярный инструмент, - человек, видимо, только что оторвался от работы. Сережка догадался, что это сосед, тот самый Сила Гаврилович, о котором рассказывала тетя Даша.
Здороваясь, столяр смерил парня с головы до ног суровым требовательным взглядом, потом прошел к печи, уселся на охапке соломы, принялся крутить цигарку.
- Что ж там, в Полтаве, нового? - начал Сила таким тоном, будто Сережка специально прибыл отчитываться перед ним. - Немчура еще не подохла?
Сережка собирался с мыслями. Как он должен ответить этому Силе? Было видно, что столяр ворвался сюда не лясы точить, а с определенными намерениями. И, кажется, ему хорошо известно, с какой целью парень прибыл сюда из Полтавы…
Заметив колебания Сергея, Сила подбодрил его:
- Можешь не таиться от меня: я уже читал твои афишки.
- Я и не собираюсь таиться. Я просто мало знаю, кто вы такой.
- Кто я? - Сила вытащил из печки большой уголек, бросил его на свою шершавую ладонь и стал прикуривать. - Кто ж я? - Он, видно, и самому себе хотел ответить на этот вопрос. - Не панского происхождения, не царского роду. Простой себе трудяга. Еще недавно в почете был, право голоса имел, а сейчас не имею и права дышать. Когда-то этот совхоз своими руками возводил, а теперь вот хожу здесь вне всяких законов и без всяких прав: каждый день можно ждать петли на шею. Сравни, хлопец, все, что немец дал мне и что он отнял у меня, и тогда будешь знать, кто я такой и почему вне всяких законов оказался. Хотя вру, что вне всяких… Ведь теперь у нас действуют два закона: один ихний - для виду, для конторы да для полицая; а другой - наш, советский, каким мы жили и живем, - это для нас, для души, для того, чтобы оккупантов уничтожить всех до единого. Ты по какому закону тут появился?
- По нашему, - сказал Сережка..
- А ежели так, то завтра должен поехать со мной в одно место. Недалеко отсюда. Одни люди хотят тебя видеть.
- Какие люди? Может…
- Там увидишь, - хмуро оборвал Сила любознательного Сережку. - Следи: под вечер ко мне подъедут сапки. Одевайся и выходи. Дарье Дмитриевне и сестре скажешь, что узнал, мол, об одном из своих товарищей-студентов, который тут под боком, на хуторе Яровом, и тебе нужно его навестить. Это ненадолго. Ночью мы вернемся в совхоз.
Сила не спрашивал парня, нарушает ли это какие-нибудь его планы, согласен ли он, наконец, ехать на этот неизвестный хутор. Столяр излагал это не как собственное предложение, а как чей-то приказ, и Сережка по самому его тону понял, что ехать нужно, что эта необходимость вызвана именно тем законом, по которому он живет.
- Хорошо, - сказал Сережка.
Ему хотелось узнать подробности этой поездки, но Сила упорно избегал разговора на эту тему, давая парню понять, что на сегодня хватит и того, что уже сказано.
Встав с места возле печи, столяр медленно подошел к окну, наклонился седой головой к стеклу, прислушался.
- Как там наши девчата "колядуют"? - промолвил он тихо, и его жесткое, заросшее седой щетиной лицо сразу стало мягче.
Только теперь Ильевский понял окончательно, что перед ним стоит не просто рабочий совхоза, а еще и отец юркой, быстроглазой девушки, которую Сережка сам почему-то ждет с нежным волнением. В начале разговора он как-то и не подумал, что Марийка приходится дочерью этому суровому столяру. Наверно, она и штопала сорочку, свободно висящую на широких костлявых плечах. Наверное, она единственная хозяйка в хате, готовит ему пищу, доверчиво советуется с ним, деля на двоих и радость и горе. И уже от одного того, что этот пожилой, хмурый и, видно, нелегкий в жизни человек доводится Марийке отцом, Сережка почувствовал к нему симпатию.
Вскоре Сила, не прощаясь, ушел, оставив после себя в хате тучу махорочного дыма.
Куда он завтра повезет Сережку? Что это будет за разговор? Возможно, это и в самом деле кто-нибудь из бывших его знакомых по институту? Но как быстро им стало известно, что он, Ильевский, уже здесь! Очевидно, за его деятельностью все время следят чьи-то пристальные глаза. Оказывается, кого-то интересует Сережкина работа, Сережкина судьба. Что это должен быть кто-то из своих, в этом у него не было никакого сомнения. Но кто, кто? К сожалению, это выяснится только завтра. Как долго ждать!..
Девчата возвратились раскрасневшиеся, возбужденные, запорошенные снегом. Отряхиваясь, они наперебой рассказывали, как удачно все обошлось. Листовки разнесли, передали в надежные руки.
- Наверно, сейчас никто в общежитиях не спит, все читают о победе под Москвой!
- И в "Волне коммунизма", наверное, не спят, мы и туда передали, - радостным голосом рассказывала Марийка. - Это здесь поблизости, колхоз так называется - "Волна коммунизма"… Ой, у меня до сих пор еще в ушах полно ветра! Мы так бежали!..
- С кем же вы в колхоз передали?
- Встретили Сашку Дробота, он к кому-то на коне приезжал…
- Кто этот Дробот?
- Счетовод тамошний, до войны был комсомольским секретарем на хуторе… Честный парняга!
- Честный, говоришь?
- Да говорю же - комсомолец!
- А какой там снег, Сережка, чудный! - щебетала Люба. - Всю дорогу барахтались. Я Марийку как толкну в сугроб!..
- А я тебя! Качала, как сама хотела!
Девчата разделись, забрались, смеясь, на лежанку и уселись, как горлицы, рядышком.
- Ну а теперь песни петь!
- "Широка страна моя родная!.."
До поздней ночи Сережка напевал с девчатами песни, по которым так соскучился в Полтаве. Здесь, в этом рабочем бараке, посреди занесенной снегом степи, для них словно бы не существовало ни запретов, ни опасностей, ни оккупации. В самом деле, еще никогда парню не было так хорошо, как в эту ночь. В перерывах между песнями Марийка говорила, что его бамбуковая палка годится на древко для знамени, и пообещала принести знамя в Полтаву, но не раньше чем весной, когда земля оттает, потому что сейчас, в морозы, она как камень и трудно вынуть то, что спрятано в ней… Весной, весной!..
"Она и сама как Веснянка!" - думал Сережка о девушке, глядя на золотые капельки веснушек, казавшиеся ему удивительно красивыми. Веснянка! Не будь здесь сестры, он сказал бы Марийке, что она как Веснянка…
Сказал бы или не сказал бы?