IX
С тех пор как Ляля, начав активно действовать, почувствовала себя настоящей подпольщицей, со строгими обязанностями и ответственностью перед другими, - с того момента жить ей стало легче. Словно бы с трудом выбралась наконец из глубокого снега и вступила на чистый лед. Хотя какая-то тень внутреннего напряжения, упавшая на нее в день расстрела политруков, так и не сходила до сих пор; даже смеясь и радуясь, девушка не могла освободиться от этого напряжения, которое было заметно в движениях, в выражении глаз, лица; хотя она, быть может, лучше других понимала опасность избранного пути, - все это не только не угнетало, а, наоборот, укрепляло ее. Ляля почувствовала, как борьба, начатая ими, внутренне очищает, облагораживает ее самое.
Обкомовский связной, докладывая секретарю подпольного обкома партии об одной из первых своих встреч с Лялей, заверил, что девушка быстро осваивается в новых условиях, что из нее вырастает настоящий руководитель подпольной комсомольской группы.
Бывая теперь на людях, Ляля не испытывала того тяжкого гнетущего стыда, который сжигал ее в первые дни оккупации. Теперь на улицах она высоко, как и прежде, поднимала голову в белом берете, охотно встречая взгляды знакомых, которые тоже словно бы говорили ей: "Мы знаем, Ляля, что ты осталась такой, как была, то есть, возможно, стала даже лучше, чем была. Мы знаем, что ты не оскорбила ничего святого, ни от чего не отреклась. Да, в конце концов, другого мы от тебя и не ждали".
Возможно, подталкиваемые именно этой уверенностью в ней, многочисленные мамины знакомые, близкие и не совсем близкие, встретив Лялю, оглядываясь, спешили порадовать ее приятными новостями. Полтава была полна оптимистических слухов, которые в большинстве своем и рождались тут же, в самом городе. И эти радужные выдумки народного оптимизма преподносились Ляле одной из первых как таинственные радостные подарки.
- Ты слыхала, Ляля, поговаривают, будто уже открылся второй фронт, - шептали ей в одном месте.
А в другом:
- Взят Ростов! Немцы удирают из Донбасса…
А еще чаще спрашивали Лялю: что слышно там? И кивали на восток. Как будто она должна знать больше, чем они. И Ляля каждый раз беспокоилась в душе, получится ли что-нибудь с радиоприемником, который взялся смонтировать Валентин. Вот тогда бы она ответила всему городу сразу!
Полтава гудела. Хотя прошло уже несколько месяцев оккупации и, казалось бы, должна была появиться хотя бы видимость мирной жизни тыла, однако такой жизни не было. Все глухо кипело, бродило, роптало. Полтава, находившаяся в сотнях километров от фронта, оставалась до сих пор на военном положении.
В лесных районах области действовали партизанские отряды секретаря подпольного обкома партии. Указания, призывы и директивы город регулярно получал в весьма своеобразной форме - в форме прошитых пулями полуживых карателей, которых оккупанты еженедельно мрачно свозили из дальних и близких районов в свой городской госпиталь. Эти беспощадные директивы указывали каждому путь его действий.
Поздней осенью и с первыми метелями из Харькова на Полтавщину хлынул поток голодающих. Мимо дома Убийвовков за город на Кобеляцкий тракт целыми днями со скрипом двигались тележки, запряженные женщинами, подталкиваемые детьми и стариками. Этот голодный, бесконечный скрип разрывал на части сердце девушки. Везли соль, мыло, зажигалки, белую глину… Менять, менять, на кусок хлеба менять! В центре города этих несчастных грабили немцы, на окраинах по-разбойничьи встречали полицаи, в полях они сами замерзали, обессиленные, на обочине дороги. Прозвали этих людей "менялами". Внезапно и дико ворвалось в жизнь это прозвище, порожденное лихолетьем! Не знали такого слова советские люди до войны! Теперь оно слышится все чаще и чаще. "Менялы…" Будто и в самом деле речь шла о каких-то первобытных менялах древних мрачных веков.
Но Ляля заметила, что даже среди этих самых горемычных не нашли себе места утрата веры и отчаяние. Дорога, как река, несла с собой великий гомон. В Люботине наши самолеты разбросали листовки… Немцев остановили под Москвой… В Бодайкове партизаны повесили на площади предателя-старосту… Самые свежие вести приносили именно харьковчане. Путники говорили обо всем этом, не скрываясь, свободно, в полный голос. Атмосфера свободы и непринужденности стояла над трактом. Иногда среди путников попадались мужчины в шинелях, с противогазными сумками на боку. Ляля угадывала в этих людях вчерашних солдат. Доверчиво, не таясь, говорили они, что бежали из лагерей, кто впервые, а кто во второй раз, и держат теперь курс за Днепр, в Черные леса, о которых в то время начали уже складываться легенды. Встречные предупреждали их, где в ближайшем селе надо ждать "собачника", как обойти комендатуру. Ляле нравилось, что люди перед лицом опасности становятся дружнее и заботятся друг о друге значительно больше, чем раньше.
Почти каждую ночь в доме Убийвовков ночевал кто-нибудь из пробиравшихся к фронту. Хотя и было распоряжение сотенного (теперь кварталы были разбиты на сотни) не пускать без его разрешения ночлежников, но на это не обращали внимания. Однажды попросилась к ним на ночлег неразговорчивая пышная молодица с санками, в которых сидели, зарывшись в лохмотья, двое детей. Сзади саночки подталкивала, мелко ступая, бабуся в ватных штанах. Уже во дворе, увидев дым над трубой и радуясь ночлегу, дети весело подгоняли мать, а она тянула молча, налегая грудью на лямку, сделанную из солдатской обмотки.
Вечером за чаем бабуся оживленно рассказывала о харьковских делах, а молодица все время сидела задумчиво, не проронив ни слова.
- Какой Харьков был шумный и звонкий, а теперь замерз, замерз, голодает, - жаловалась бабуся. - А что уж на Холодной горе в лагерях делается - не передать. Каждый день машинами вывозят замерзших пленных. А однажды погнали их на станцию грузить снаряды для фронта. Так они и снаряды и себя с ними вместе взорвали - не захотели смерть братьям посылать!.. А на Сумской, - мамочки родные, - полные подвалы мертвецов… И не вывозят никуда. Эпидемия начнется весной.
- До весны всякое еще может быть, - неожиданно заговорила молодица хриплым голосом.
- Конечно, - согласилась бабуся, - не вечно же им здесь быть, если все люди против!
Этот разговор почему-то особенно врезался в память Ляли. "Когда все люди против! Против!" - долго повторяла она в ту бессонную тревожную ночь.
На следующий день Ляля снова была у Ильевского.
Она застала его за необычным занятием: Сережка занимался гимнастикой, выжимая одной рукой стул. Раньше хотя он и числился членом общества "Спартак", но спортом не слишком увлекался, потому что на футбольном поле его, маленького, всегда подминали под ноги. Тем более удивил он Лялю своими упражнениями теперь, когда изо дня в день с продуктами становилось все труднее. От частого недоедания уши у парня стали прозрачными, аж светились, да и он сам весь словно просвечивался, как хрупкое прозрачное ухо.
- Что это тебя вдруг на спорт потянуло? - заинтересовалась Ляля, с чувством сожаления оглядывая Сережку. Белое лицо его с тонкими красивыми чертами было сейчас бледно-розовым.
- У меня свой расчет, Ляля.
- Какие еще у тебя расчеты?! - не без иронии спросила девушка, зная поразительную непрактичность Сережки.
- Видишь, Ляля, из всех наших я, кажется, наименее сильный… Физически, конечно, - поправился он с достоинством, заставив Лялю улыбнуться. - А я хочу быть сильным во всех отношениях. Потому что нам, очевидно, всяко придется. Возможно, где-нибудь и врукопашную… Котовский, между прочим, в смертной камере занимался спортом.
- Спорт спортом, а на работу уже ходил?
- Ходил.
- И что?
- Выгнали.
Леня Пузанов, который быстро завел себе друзей среди шоферов, устроил Сережку "механиком" в немецкий гараж. Совершенно не разбираясь в машинах, Сережка пролежал полдня под машиной, сначала откручивая ключом первую попавшуюся гайку, а потом снова закручивая ее. "Механика" быстро раскусили, однако выгнали довольно корректно.
- А ты откуда, Ляля?
- Просто бродила по городу, привыкала… Заходила на базар поворожить "на планетах"…
- Нашла коллег?.. Затрагивают твою астрономическую струнку?
- Так затрагивают, Сережка, что хочется подойти и дать пощечину такому типу на весь базар. Ну, взял бы себе замусоленные карты или морскую свинку, а то, главное, планеты сюда приплетает, - сердито проговорила Ляля.
Она терпеть не могла этих темных гадалок, опошлявших самое слово "планета", которое было для нее научным термином, полным своеобразной красоты и очарования.
- Вообще в последнее время - ты заметила? - расплодилась тьма всяких гадалок в юбках и в штанах, - невесело говорил Сережка. - Астрологи появились, всякие спириты даже… не хватает только алхимиков… Ты помнишь Мусю Львовскую из девятого "А"?
- Ну?
- Сестра говорит, что Муся тоже принялась вертеть по ночам блюдечко… Вызывает духов и просит у них совета.
- Может, и себе попробовать?
- А что? Бери блюдечко - и за работу.
- И смех и горе, - после паузы промолвила Ляля. - Каждый как может ищет выхода из этого ада… И это наша затейница Муся…
- Она вопрошала дух Пушкина, долго ли еще продержатся оккупанты.
- Что ж он ответил ей?
- Говорит, что Александр Сергеевич ответил какой-то шуткой. Довольно неприличной.
Оба засмеялись.
- Пушкин и на том свете не может угомониться, - промолвила девушка. - Нет-нет да и выкинет какой-нибудь фокус.