Псулк быстро сунула сверток в расщеп. Отец принял его с другой стороны и выбил распорку - прут сомкнулся. Так была закрыта дорога духу, который наверняка гнался уже за ребенком, как зверь за добычей. Пропустили ребенка и сквозь второй, и третий расщеп и тоже выбили распорки. Приняв сына, Касказик переступил порог, развернул шкуры-пеленки, опустил сына ножками в котел так, чтобы они коснулись дна. Теперь будут охранять сам кремень и его дух - огонь. Теперь он защищен от бед и на воде - под ногами его всегда будет твердь - ведь у котла крепкое дно. А чтобы сбить с толку духов, которые могли проникнуть в то-раф, Касказик положил сына на лопату, набросал сверху мусора и прелого сена. Глядите, духи! Во все глаза глядите! Это не ребенок - разве положат ребенка на лопату, которой выгребают всякую нечисть? Это не ребенок, это мусор! Обыкновенный мусор. И чтобы убедились, что действительно нет здесь ребенка, Касказик сунул лопату под нары. Убирайтесь, духи. Убирайтесь из то-рафа, вам здесь делать нечего!
Касказик забрался на нары, отогнул постель у стены, раздвинул плахи и в образовавшуюся щель вытащил сына.
Талгук же вошла в то-раф позднее и одна - пусть видят, нет у нее никакого ребенка.
И чтобы вконец обмануть духов, младенца назвали Ыкилак - Плохой. А плохой никому не нужен, и дурной глаз обойдет его.
Удачно Касказик обвел духов. В детстве сын побаливал, но не столь опасно, чтобы бояться за его жизнь. Даже шамана ни разу не приходилось приглашать.
И вот теперь Ыкилак - юноша!
Глава XVI
В конце второго дня, пройдя мимо нескольких таежных стойбищ, люди Ке-во выплыли к местечку Чачфми. Крутая береговая терраса разрезана здесь родниковыми ручьями. Еловое темнолесье тянется большим массивом и уходит в глубь сопок. Противоположный берег Тыми, наоборот, низкий и покрыт мшистыми марями.
Кажется, ни один нивхский род не занимал этого урочища постоянно. Лишь в отдельные годы иные приезжали сюда на зиму, промышляли соболя и вновь возвращались на свои заливы - поближе к морской рыбе и зверю. Иногда ороки, племя таежных оленеводов, в своих бесконечных блужданиях по тайге зацеплялись за это веселое местечко, пасли оленей и тоже срывались в другие нетоптаные урочища.
Касказик знал: от Чачфми до устья Тыми по воде - неполный день хода. И было бы хорошо встретить здесь кого-нибудь, расспросить о людях Охотского побережья. И потому обрадовался, когда за поворотом увидел два крытых берестой островерхих чума. "Ороки", - с облегчением подумал Касказик. Старик, хотя и шел на мир с родом Нгаксвонгов, опасался встретить кого-нибудь из них в стороне от людского глаза.
Ыкилак и Наукун никогда не уходили от своего стойбища так далеко и впервые видели жилище ороков. Ыкилаку издали даже показалось, что это не человечьи жилища, а кан-даф - жилье для собак. По прибрежной гальке разгуливала желтомастая собака - по размерам и виду напоминающая нивхскую ездовую. Ее раньше заметили нартовые кобели и подняли лай. Желтомастая ответила громко, визгливо.
Из чума вышли женщины и кривоногий старик.
Старик спустился к воде, приветствовал приезжих по-орокски:
- Сороде, сороде!
Узнав давнего знакомого, обрадовался.
- Ты, однако, это! - сказал по-нивхски, вконец изумив Ыкилака. Обнял Касказика, легонько похлопал по спине.
- Давно не видались! Однако долго мы с тобой живем! Сыновья твои? Вон какие выросли! Последний раз виделись - тот, старший, едва ходил. Меня не помнишь? - обратился к Наукуну.
Наукун покачал головой.
- Вот видишь, как долго не встречались!
- А ты, Лука, куда уходил? - осведомился Касказик.
- Везде уже побывал. Но больше жил на самом севере, на Миф-тёнгр. Хорошие места, ягельные и зверя много. Но там теперь землю ковыряют, кровь земли льют, ягель портят. А те пастбища, что еще не сгубили, заняли пришлые - эвенки, якуты… Мало им своей земли, что ли?..
"Сам приезжий, а местным считает себя", - взревновал Касказик.
Узнав от отца, что орока зовут Лука Афанасьев, Ыкилак удивился. И отцу не без труда далось объяснить сыну, что ороков не в столь отдаленное время русские попы обернули в свою веру и нарекли русскими именами. Но многие из них наряду с русскими имеют и свои имена. Луку Афанасьева обычно зовут Нгиндалай, или Нгинда-Собака. Оттого, что у него всегда водились собаки. Подохнет одна от старости или задерет медведь - обзаводится новой. Собаки помогали таежнику: охраняли оленей от медведя и росомах. Касказик еще пояснил, что Нгиндалай-Лука сам называет себя ороком. Но он не орок. Эвенк, с материка. Породнился с орокским родом - вот и считает себя ороком.
За чаем словоохотливый Нгиндалай разглагольствовал:
- Ты совсем одиноко живешь. Совсем. Заперся в тайге - ни к кому не ездишь, никого не зовешь к себе, - качал Нгиндалай головой, то ли жалея, то ли осуждая.
Слова его заметно опечалили старого Кевонга, словно на больную мозоль наступил. Уж Нгиндалай-Лука знает, что заставило Касказика засесть в тайге. Не надо шутить над бедным человеком.
- С той поры так и не вылазишь? - сочувственно спросил Нгиндалай.
Касказик утвердительно мотнул головой.
- А теперь куда держишь путь? Не за невестой ли - вижу, с подарками?
- Нет, не за невестой.
Касказик вздохнул. Нгиндалай понял, что опять задел за живое молчаливого нивха. И тогда решился выложить новость, что просилась на язык с самого начала встречи.
- Нгакс-во сейчас большое стойбище. Нивхи там, русские.
- Какие русские? Не те, что с Николаевска приезжают, купцы?
- Не те. Свой купец объявился. Тимоша Пупок. Слыхал?
- Нет, не слыхал. Как это "свой"?
- Из местных. Сын каторжника. Купец не купец, но лавку имеет.
- Не слыхал. Не слыхал. А давно это… Нгакс-во стало большим стойбищем?
- Как Тимоша построил лавку. Ань семнадцать, однако, прошло.
- Нет, не слыхал…
Касказик задумался, не зная еще, как отнестись к такой вести.
- А люди рода Нгаксвонгов… Как они позволили? Ведь их родовое стойбище заняли другие?
- А Пупок и не спрашивал позволения. Место ему понравилось: тихая бухта, устье большой нерестовой реки. Нивхи вокруг опять же. А Нгаксвонги… их теперь вроде и не осталось.
- Как это "не осталось"?
- А так, не осталось. Рода не осталось.
- Что же случилось такое?
Касказику не верилось, чтобы род Нгаксвонгов, который славен добытчиками, мог исчезнуть.
- А ты правду говоришь? Может, о другом роде речь ведешь?
- Правду говорю, правду.
Глаза оленевода были грустны. Да и предмет разговора не допускал шуток. Весть поразила Касказика так, что он не мог вымолвить ни слова. Сводило челюсти, и вместо слов из нераскрытого рта вырывалось что-то похожее на стон.
Сыновья и оленевод недоуменно взглянули на Касказика. Наукун не мог понять, что так взволновало отца. Казалось бы, надо радоваться - теперь у Кевонгов нет врагов. Но отец произнес:
- Наш ум был короче рукоятки ножа. Наши головы не знали боли, мы не мучили их думами: споры решали быстро - ударом копья. Пролили кровь, словно ее не жалко, словно ее, как воды в море. И Курнг наказал, никого не обошел: и нас, и их.
Лука негромко, с хрипотцой, сказал:
- Они не умерли от старости. Они не умерли от болезни. Они погибли. И погибли не в битве за свой род…
- На весенней охоте во льдах?
- Нет, не на охоте. Когда появились купцы, люди Нгакс-во выстругали просторные лодки. И не для того, чтобы взять больше нерпы - промысел этот они бросили. Построили большие лодки, чтобы набрать на борт больше товару. Тем они и жили, что перевозили купцам товары.
- Бросили нерпичий промысел? - Касказик был несказанно удивлен: как же так жить, только товары перевозить?
- А они уже не живут, - спокойно сказал Лука, - был шторм. Большой шторм. Люди отказывались выйти в залив, но Тимоша заставил. Обещал хорошо заплатить - те и вышли. На двух лодках вышли. Даже брата своего меньшого не пожалел купец. Так и погибли.
- Весь род погиб?
- Весь. Кажется, весь. - Нгиндалай-Лука сморщил лоб, напряг память. - Кажется… Постой. А Ньолгун - из их рода? - Он обернулся к Касказику.
Ыкилак вскинул голову, второй раз слышал он это имя. Первый раз от Ланьгук там, у Вороньей ели.
- Не знаю, - пожал плечами Касказик. - Я знал всех взрослых Нгаксвонгов. А детей не помню.
- Ньолгун из Нгаксвонгов, - сказал Лука. - Теперь я вспомнил: они из Нгаксвонгов, - твердо повторил он.
- Только один и остался? - встрял в беседу Наукун.
- Один.
- Тогда зачем идти с миром - ведь мириться-то не с кем? - сказал Наукун. Он быстро оценил обстановку: "И мне останется на выкуп".
- Заткнись! - вскипел Касказик. - Ублюдок! Один человек - тебе не человек? Пока жив хоть один человек, род его живет!
Снаружи послышался звон боталов.
- Сыновья мои. Оленей привели, - Лука встал. - Собираемся тоже в Нгакс-во. Тимоша обещал привезти товары. Ты по реке, а я напрямик через сопки. Но ты ненамного отстанешь, может, на полдня всего.