Я ликовал. Зашли в кабак, захватили еще штоф, два каравая ситного, продали на базаре за два рубля мои сапоги, купили онучи, три пары липовых лаптей и весьма любовно указали мне, как надо обуваться, заставив меня три раза разуться и обуться. И ах! как легки после тяжелой дороги от Вологды до Ярославля показались мне лапти, о чем я и сообщил бурлакам.
- Нога-то как в трактире! Я вот сроду не носил сапогов, - утешил меня длинный малый.
* * *
Приняла меня аравушка без расспросов, будто пришел свой человек. По бурлацкому статуту не подобает расспрашивать, кто ты, да откуда.
Садись, да обедай, да в лямку впрягайся! А откуда ты, никому дела нет. Накормили меня ужином, кашицей с соленой судачиной, а потом я улегся вместе с другими на песке около прикола, на котором был намотан конец бичевы, а другой конец высоко над водой поднимался к вершине мачты. Я уснул, а кругом еще разговаривали бурлаки, да шумела и ругалась одна пьяная кучка, распивавшая вино. Я заснул как убитый, сунув лицо в песок - уж очень комары и мошкара одолевали, особенно когда дым от костра несся в другую сторону.
Я проснулся от толчка в бок и голоса над головой:
- Вставай, ребятушки, встава-ай…
Песок отсырел… Дрожь проняла все тело… Только что рассвело… Травка не колыхнется, роса на листочке поблескивает… Ветерок пошевеливает белый туман над рекой… Вдали расшива кажется совсем черной…
- Подходи к отвальной!
Около приказчика с железным ведром выстраивалась шеренга вставших с холодного песка бурлаков с заспанными лицами, кто расправлял наболелые кости, кто стучал от утреннего холода зубами.
Согреться стаканом сивухи - у всех было единой целью и надеждой. Выпивали… Отходили… Солили ломти хлеба и завтракали… Кое-кто запивал из Волги прямо в нападку водой с песочком и тут же умывался, утираясь кто рукавом, кто полой кафтана. Потом одежду, а кто запасливей, так и рогожку, на которой спал, вали ли в лодку, и приказчик увозил бурлацкое имущество к посудине. Ветерок зарябил реку… Согнал туман… Засверкали первые лучи восходящего солнца, а вместе с ним и ветерок затих… Волга - как зеркало… Бурлаки столпились возле прикола, вокруг бичевы, приноравливались к лямке.
- Хомутайсь! - рявкнул косной с посудины… Стали запрягаться, а косной ревел:
- Залогу!..
Якорные подъехали на лодке к буйку, выбрали канаты, затянули "Дубинушку", и, наконец, якорь показал из воды свои черные рога…
- Ходу, ребятушки, ходу! - надрывался косной.
- Ой, дубинушка, ухнем, ой, лесовая, подернем, подернем, да ух, ух, ух…
Расшива неслышно зашевелилась.
- Ой, пошла, пошла, пошла…
А расшива еще только шевелилась и не двигалась… Аравушка топталась на месте, скрипнула мачта…
- Ой, пошла, пошла, пошла…
То мы хлюпали по болоту, то путались в кустах.
Ну и шахма! Вся тальником заросла. То в болото, то в воду лезь.
Ругался "шишка" Иван Костыга, старинный бурлак, из низовых.
- На то ты и "гусак", чтоб дорогу-путь держать, - сказал "подшишечный" Улан, тоже бывалый.
- Да нешто это наш бичевник!.. Пароходы съели бурлака… Только наш Пантюха все еще по старой вере.
- Народом кормился и отец мой и я. Душу свою нечистому не отдам. Что такое пароходы? Кто их возит? Души утопленников колеса вертят, а нечистые их огнем палят…
Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я попал, была случайная. Только один на всей Волге старый "хозяин" Пантелей из-за Ут-ки-Майны водил суда народом, по старинке.
Короткие путины, конечно, еще были: народом поднимали или унжаки с посудой или паузки с камнем, и наша единственная уцелевшая на Волге Крымзенская расшива была анахронизмом. Она была старше Ивана Костыги, который от Утки-Майны до Рыбны больше двадцати путин сделал у Пантюхи и потому с презрением смотрел и на пароходы и на всех нас, которых бурлаками не считал. Мне посчастливилось, он меня сразу поставил третьим, за подшишечным Уланом, сказав:
- Здоров малый, - этот сдоржить! И Улан подтвердил: сдоржить!
И приходилось сдерживать, - инда икры болели, грудь ломило и глаза наливались кровью.
- Суводь1, робя, доржись. О-го-го-го… - загремело с расшивы, попавшей в водоворот.
И на повороте Волги, когда мы переваливали песчаную косу, сразу натянулась бичева, и нас рвануло назад.
- Над-дай, робя, у-ух! - грянул Костыга, когда мы на момент остановились и кое-кто упал.
- Над-дай! Не засарива-ай!.. - ревел косной с прясла.
Сдержали. Двинулись, качаясь и задыхаясь… В глазах потемнело, а встречное течение - суводь - еще крутило посудину.
- Федька, пуделя! - хрипел Костыга.
И сзади меня чудный высокий тенор затянул звонко и приказательно:
- Белый пудель шаговит…
- Шаговит, шаговит… - отозвалась на разные голоса ватага, и я тоже с ней.
И установившись в такт шага, утопая в песке, мы уже пели черного пуделя.
- Черный пудель шаговит, шаговит… Черный пудель шаговит, шаговит.
И пели, пока не побороли встречное течение.
А тут еще десяток мальчишек с песчаного обрывистого яра дразнили нас:
- Аравушка! аравушка! обсери берега!
Но старые бурлаки не обижались, и никакого внимания на них.
- Что верно, то верно, время холерное!
- Правдой не задразнишь, - кивнул на них Улан. Обессиленно двигались. Бичева захлюпала по воде. Расшива сошла со стержня…
- Не зас-сарива-ай!.. - И бичева натягивалась.
- Еще ветру нет, а то искупало бы! - обернулся ко мне Улан.
- Почему Улан? - допытывался я после у него. Оказывается, давно это было - остановили они шайкой
1 Суводь - порыв встречного течения.
тройку под Казанью на большой дороге, и по дележу ему достался кожаный ящик. Пришел он в кабак на пристани, открыл, - а в ящике всего-навсего только и оказалась уланская каска.
- Ну и смеху было! Так с тех пор и прозвали Уланом.
Смеется, рассказывает.
Когда был попутный ветер - ставили парус и шли легко и скоро, торопком, чтобы не засаривать в воду бичеву.
* * *
Давно миновали Толгу - монастырь на острове. Солнце закатывалось, потемнела река, пояснел песок, а тальники зеленые в черную полосу слились.
- Засобачивай!
И гремела якорная цепь в ответ.
Булькнули якоря на расшиве… Мы распряглись, отхлестнули чебурки лямочные и отдыхали. А недалеко от берега два костра пылали и два котла кипятились. Кашевар часа за два раньше на завозне прибыл и ужин варил. Водолив приплыл с хлебом с расшивы.
- Мой руки да за хлеб - за соль!
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом "юшку", то есть жидкий навар из пшена с "поденьем", льняным черным маслом, а потом густую пшенную "ройку" с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши - ложка воды, а то ройка крута и суха, в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Кое-кто из стариков уехал ночевать на расшиву.
Федя затянул было "Вниз по матушке…", да не вышло. Никто не подтянул. И замер голос, прокатившись по реке и повторившись в лесном овраге…
А над нами, на горе, выли барские собаки в Подберезном.
Рядом со мной старый бурлак, седой и почему-то безухий, тихо рассказывал сказку об атамане Рукше, который с бурлаками и казаками персидскую землю завоевал… Кто это завоевал? Кто этот Рукша? Уж не Стенька ли Разин? Рукша тоже персидскую царевну увез.
Скоро все заснули.
Моя первая ночь на Волге. Устал, а не спалось. Измучился, а душа ликовала, и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня на Волгу своим романом "Что делать?"
- Заря зарю догоняет! - вспомнил я деда, когда восток белеть начал, и заснул на песке как убитый.
И как не хотелось вставать, когда утром водолив еще до солнышка орал:
- Э-ге-гей. Вставай, робя… Рыбна не близко еще… Холодный песок и туман сделали свое дело: зубы стучали, глаза слипались, кости и мускулы ныли.
А около водолива два малых с четвертной водки и стаканом.
- Подходь, робя. С отвалом!
Выпили по стакану, пожевали хлеба, промыли глаза - рукавом кто, а кто подолом рубахи вытерлись… Лодка подвезла бичеву. К водоливу подошел Костыга.
- Ты, никак, не с расшивы пришел? Опять, что ли?
- Двоих… Одного, который в Ярославле побывшился, да сегодня ночью прикащиков племянник, мальчонка. Вонища в казенке у нас. Вон за косой, в тальниках, в песке закопали… Я оттуда прямо сюды…
- Нда! Ишь ты, какая моровая язва пришла.
- Рыбаки сказывали, что в Рыбне не судом народ валит. Холера, говорят.
- И допрежь бывала она… Всяко видали… По всей Волге могилы-то бурлацкие. Взять Ширмокшанский перекат… Там, бывало, десятками в одну яму валили…