Адальберт автоматически протянул руку, Крюгер мгновенно ухватил указательный палец, прижал его к валику и тут же придавил палец к лежавшей на столе карточке. Потом молча сложил обратно в коробку валик, банку с краской, карточку с отпечатком пальца. Встал, положил коробку в тайник, захлопнул дверцу и как бы для верности провел по стене ладонью. Даже опытный глаз Адальберта не мог различить никаких следов тайника.
Крюгер вернулся к столу.
- В течение двух дней прошу вас следить за настенными объявлениями на другой стороне улицы, наискосок от этого дома. Когда уйдете, обратите внимание на эти объявления.
- Я видел их, когда искал вашу мастерскую, одно даже запомнил: кто-то меняет кофемолку на шерстяные носки.
- Вот, вот. То самое место. Дня через два вы увидите там, положим, такой текст: "Меняю хорошее настольное зеркало на… ну, скажем, на дюжину столовых ножей и вилок". Запомнили? Это значит, что я вас жду.
Крюгер встал. Поднялся с кресла и Адальберт.
- Моя благодарность бесконечна, господин Крюгер.
- Я выполняю приказ, - Крюгер почти беззвучно добавил: - господин бригадефюрер! - и протянул вперед правую руку: - Хайль Гитлер! Борьба продолжается!..
Два дня Адальберт прожил, как на раскаленной сковороде. С утра он уже был на Бисмаркштрассе у стены с объявлениями. Нет, конечно, еще слишком рано… Вечерний поход снова оказался безрезультатным. Ночью Адальберт не мог заснуть от нетерпения. Он уже ощущал в своем кармане желанный "аусвайс".
На следующий день, с трудом убедив себя не торопиться, Адальберт снова пришел на ту же улицу. Все было на месте: дверь, вывеска… Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать, магазины и лавчонки, мимо которых он проходил, давно открылись. Но условного объявления на противоположной стороне улицы опять не было. Тревога охватила Адальберта. Несколько минут он стоял неподвижно и наконец решил, невзирая на опасность, зайти к Крюгеру.
К мастерской он уже не подошел, а подбежал. Толкнул дверь. Заперто. Нажал кнопку звонка. Никакого ответа. И вдруг увидел на двери зеленый картонный квадратик. На нем крупным уверенным почерком было написано: "Мастерская закрыта за производство противозаконных операций. С претензиями и по поводу расчетов обращаться в районную магистратуру".
Адальберт прислонился к стене. Зловещие призраки, обступившие его еще там, в берлинском подвале, где прошла его первая ночь после прихода русских, снова возникли перед глазами. Провал! Что теперь делать? К кому обратиться? Конец надеждам. Нюрнберг так же далек от него, как был вчера, как месяц назад. Провал!
Он шел, нет, он бежал домой, к Крингелям. Прийти, броситься на матрац, зарыться головой в подушку…
Проклятый патер! Проклятый служитель бога! Нет, тот бог, которому они служили, был во сто крат могущественней! Его оружием были не дурацкие, издевательские объявления, а топор, виселица, пистолет! С их помощью он расправился бы с теми, кто посмел обмануть бригадефюрера СС! А этот святоша!.. Да он наверняка и оружия-то в руках никогда не держал. Сам связался с жуликом и его втянул. А что было бы, если бы Адальберт стал ломиться в ту дверь как раз тогда, когда в мастерскую нагрянула полиция? "С претензиями и по поводу расчетов обращаться в районную магистратуру!" Ха-ха! Здравствуйте, моя фамилия Хессенштайн, я бригадефюрер СС! Мне был обещан "аусвайс"… Адальберту представлялось, что при этих словах все встают, все бегут, чтобы принести ему необходимый документ… В эти минуты он жил в двух измерениях - нереальном, где черная эсэсовская форма была символом власти, безопасности и достоинства, и в другом - подлинном, враждебном, где он был ничтожен и бесправен. О, с каким наслаждением Адальберт лично перевешал бы представителей всех этих новых властей - американских, английских, французских… Но в первую очередь, конечно, русских…
- Адальберт!..
Что это? Его позвал кто-то? Он резко шагнул в сторону, стремясь уйти от опасности, от наваждения, уверенный, что голос мерещится ему, и снова услышал:
- Адальберт! - Нет, это был реальный голос реального человека. В нескольких шагах от дома Крингеля стоял старик Кестнер.
- Герр Кестнер, со мной случилось несчастье, меня обманули! - крикнул Адальберт.
- Кто обманул тебя? - спокойно спросил Кестнер.
- Этот святоша Вайнбехер! - воскликнул Адальберт. - Заманил в ловушку. О, если бы я мог сейчас его увидеть!
- Ты можешь это сделать.
- Но где? Как?
- В церкви. В той самой, где вы виделись. Спеши, Адальберт. Тебя ждут.
- Кто? Бог? - со злобой спросил Хессенштайн.
- Может быть, тот, кто сейчас для тебя сильнее бога, - холодно сказал Кестнер. - Спеши! И возьми себя в руки, мой мальчик.
Снова Вайнбехер
Он ворвался в церковь, пробежал мимо источника святой воды, мимо ризницы и увидел, что навстречу ему идет патер Вайнбехер.
- Вы?! - громко произнес Адальберт и сам испугался гулкого эха.
- Молчи, - тихо ответил патер, - иди за мной.
Он подвел Адальберта к исповедальням и буквально втолкнул в одну из кабин.
- Я проклинаю… - начал было Адальберт, но священник прервал его:
- Ты пришел в храм божий, чтобы проклинать?
- О… нет…
- Тогда чего же ты хочешь?
- Только одного: вернуться в Нюрнберг!
- Только одного… - с сожалеющей усмешкой повторил Вайнбехер. И добавил резко: - Вернуться под крылышко родной Ангелики, пройтись по комнатам особняка на Ветцендорферштрассе, принять ванну, нанести визиты знакомым?
- Не издевайтесь, отец, вы прекрасно знаете, что визитов придется избегать: каждый встречный в нашем квартале знает меня как себя самого.
- Вот именно! Документ у тебя будет, но нужна фотография. Неужели ты еще не понял, сын мой, что вся трудность в этом? Пока у тебя лицо Адальберта Хессенштайна - в Нюрнберг тебе дороги нет!
- Так что же мне делать? Укрыться в каком-нибудь заштатном городишке и вечно жить под страхом быть узнанным? Навсегда отказаться от семьи, от человеческого существования?
- Нет, выход, пожалуй, есть, - задумчиво, как показалось Адальберту, произнес Вайнбехер. И опять к Хессенштайну прихлынуло убеждение, что патер сделает все, чтобы спасти его, что он знает, как это сделать. И тут же пришло трезвое сомнение: кто он, в сущности, такой, этот Вайнбехер? Да, друг дома, приятель отца, наставник Ангелики. Много ли может католический священник, хотя и сочувствующий национал-социализму? Разве этого достаточно, чтобы провести его, Адальберта, сквозь "бури и ветры", мимо настороженных полицейских глаз, шпиков, патрулей, добровольных охотников за верными сынами рейха? Чтобы отвратить от него тюрьму, каторгу, может быть, саму смерть? Чтобы вернуть его, наконец, в родной Нюрнберг, к Ангелике, обеспечить его безопасность в городе, где он прожил многие годы, где сотни людей видели его подъезжающим в шикарном "хорхе" к собственному дому, встречали на улице в мундире высокопоставленного эсэсовца?
Адальберт молчал. Молчал и Вайнбехер, не сводя глаз с "исповедуемого"… И все же какое-то странное чувство подсказывало Адальберту, что патер Вайнбехер не просто католический священник, что он обладает какой-то тайной силой, дающей ему власть над жизнью и смертью его, Адальберта.
- Сын мой, - после паузы произнес Вайнбехер, - ты знаешь, что всемогущий бог создал человека по образу своему и подобию… И, однако, он предвидел возможность нарушения этой воли…
- Не понимаю. О чем вы?
- Все очень просто: тебе надо изменить облик свой и подобие.
- Но я сделал все, что мог: отпустил усы, бороду, давно не стригся…
- И тем не менее актера легко узнать на сцене, как бы хорошо он ни был загримирован. Речь о другом. О пластической операции.
- Что?!
- То, что ты слышал.
- Но в чем она будет заключаться?
- Это вы обсудите вместе с врачом.
- Я должен превратиться в урода? В косоглазого, безносого, со шрамами на лице?
- Косоглазие не радикально изменяет внешность, стало быть, не годится, отсутствие носа ассоциируется с известной болезнью, поэтому тоже отпадает… Шрамы? В мое время в Германии дуэльные шрамы были предметом гордости. Насколько я знал Адальберта Хессенштайна, у него в отличие от его отца Грегора шрамов не было. - Патер умолк на мгновение, потом продолжил: - Что ж, может быть, и шрамы. Словом, тебе надо встретиться со специалистом. Об остальном я позабочусь. А сейчас запомни: послезавтра к десяти утра тебе надлежит быть на Даймлерштрассе, семьдесят два. На вывеске будет одно слово "Клиника" и красный крест. Фамилия врача - Браун.
- Но какой врач решится?.. - с недоумением и страхом спросил Адальберт.
- Решение подсказывает человеку бог. Врач тоже всего лишь смертный.
- А где гарантия, что этот врач не пойдет в американскую комендатуру и…
- Все зависит от того, кто врач. Этот не пойдет, - решительно, Даже жестко оборвал Вайнбехер.
- Он… из наших? - Адальберт понизил голос почти до шепота. - Но кто заставит его рискнуть?
- Бог.
- Он рискнет головой во имя бога?
- А ты не рискнул бы?
- Только во имя фюрера. Даже мертвого. Только во имя национал-социализма!
- Тс-с! Вот видишь, такая сила есть. С богом, бригадефюрер!