Смутно догадываясь, что ее обманывают, бабушка весь этот вечер громче обыкновенного вздыхала, часто подходила к постели и гладила Алешины волосы, крестилась, но потом тихонько, как бы украдкой от самой себя, снесла Журавлихе двенадцать аршин холста.
После длительного лечения, ничего не давшего, Журавлиха в один из своих визитов подозвала к себе бабушку и мать и таинственно объявила:
- Посмотрите-ка, родимые, а я то думаю, думаю: с чего бы так? Не заживает! А ведь у него, родимые мои, болезнь-то какая: волосатики!
От этих страшных, никому не понятных слов мать затрепетала и как-то сразу стала меньше. Долго немигающим взглядом смотрела она на Журавлиху, потом тихо повернулась и, шатаясь, пошла к лавке.
- Да как же так, Нефедовна? Ты же говорила нам, что сглаз, а теперь волосатики?.. - изменившись в лице, с тоской спросила бабушка.
- Ах, матушка, матушка, - качая головой, с упреком ответила Журавлиха, - а сейчас-то я что говорю: с сглазу, и есть с сглазу! Да он, ирод, как сглазил-то, не просто ведь, а па полосатики!..
Поджав губы, Журавлиха закрыла глаза, - повертела указательными пальцами один около другого и начала разводить и сближать руки.
- На холст! - выкрикнула она, едва заметно приоткрывая правый глаз. - Пальцы прошли мимо… - На хлеб! - пальцы снова прошли мимо. - На масло! - Пальцы сошлись. - На муку! - Пальцы снова сошлись. - На горох! - И опять пальцы сошлись.
- Вот, милые, теперь-то уже как есть все понятно. Все, все до крошечки. А я-то думала, думала… Ах ты, антихрист, чтоб тебя нелегкая заломала… Ну, погоди же, - погрозила она кому-то большим костлявым кулаком и тут же добавила: - Завтра, Еленушка, принеси-ка мне ведро муки, решето гороха и чашку масла. Да ты не сумлевайся, милая; сама видишь, не для себя прошу, а для наговора.
Кроме прямых взяток. Журавлиха ежедневно приходила попить чайку. Ее угощали, как дорогую гостью, и, прощаясь, совали в карманы пестрой жакетки последний кусочек сахара.
Прошло еще три недели, а рана не заживала, нога болела по-прежнему.
Журавлиха, казалось, была вне себя. В один из "визитов", после долгого кривлянья с повизгиваниями и подвываниями, она упала в "обморок" и с пеною у рта стала кататься по полу. А когда пришла в "чувство", под строгим секретом объявила:
- Вот сейчас, милые, когда я до корня разгадала эту болезнь и узнала, как ее нужно лечить, нечистый так раскуражился, так рассердился, что чуть не замучил меня до смерти.
Теперь ей понадобились живая курица, яйца, картошка и для отвода глаз - ладанка.
Так продолжалось "лечение", пока с сезонных работ не приехал дедушка Иван. Когда ему все рассказали, он гневно взглянул на бабушку, назвал ее простофилей, а появившуюся на пороге Журавлиху выставил вон:
- Опять явилась, вымогательница! Чертова кукла! Убирайся, пока я тебе ребра не поломал!..
- Вот как! - завизжала Журавлиха. - Я вымогательщица? Я чертова кукла? Да знаешь ли ты, балда горелая, что я собственную душеньку черту закладываю чтобы твоего внука на ноги поставить, а ты вместо спасибо еще меня и лаешь? Ну, погоди!
Это окончательно вывело дедушку из себя; он поднял здоровенный кулачище - и тут Журавлиху как ветром сдуло.
- Чтоб вам ни дна, ни покрышки, тартарары! - уже за дверью кричала она. Увидев бабушку, Журавлиха плюнула и запустила в нее ладанкой.
- На, старая карга!..
- Да что ты, Нефедовна, при чем же тут я-то?
- А при том, матушка, - злобно выкрикнула Журавлиха, - коли ты век прожила с таким медведем, неучем, значит, ты дура. И внучек твой, хромоногий, тоже дурак. Дай б, ог, чтобы нога у него поскорее отгнила и отвалилась!
Тут она снова плюнула и, продолжая выкрикивать ругательства, быстро пошла за ворота.
Началось лечение ноги припарками, травами. Рану несколько раз затягивало, но она снова вскрывалась и начинала гноиться.
Когда закончили уборку хлеба, дедушка посадил Алешу с матерью на телегу и повез в город, в больницу.
Глава вторая
Алеша никогда не выезжал из родного села. Все, что он Сейчас видел, возбуждало в нем бурное любопытство. За день они пересекли несколько речек, проехали по захудалым башкирским деревням, с растрепанными соломенными крышами на ветхих, покосившихся избах, с пасущимися у околиц кобылицами, со стаями поджарых, голодных собак и с голыми чумазыми ребятишками на улицах. В деревнях, на земляных завалинках и на лужайках, поджав ноги калачиком, сидели башкиры. Многие из них знали старика Карпова.
- Здравствуй! Здравствуй, Иван, - приветствовали они дедушку, многократно кланяясь.
- Здравствуйте, люди добрые! - приветливо отвечал дедушка, размахивая кнутом, чтобы отбиться от наседавших собак. Но те еще яростнее лаяли, бросаясь па лошадь.
В одной деревне телегу окружила шумная группа башкир. Среди них оказался знакомый дедушки - Хайбулла. С большой сердечностью он радостно повторил знакомое приветствие:
- Здравствуй, Иван!
- Здравствуй, здравствуй! - ответил дедушка.
- Может, земля охота купить? - спросил Хайбулла. - Айда, моя много земля есть. Задатка давай.
- Да нет, какая там земля, - махнул рукой дедушка.
- Тогда моя покос бери, - предложил только что подошедший щупленький старичок.
- Нет. Покос мне тоже не надо. Я ведь в город еду. Внучка вот в больницу везу.
- И-и-и, - огорченно протянуло сразу несколько голосов, сожалея, что не удалось продать или перепродать уже проданную землю.
Бренча монистами на маржинах, с ведрами на плечах, по улице прошла пестрая толпа женщин с закрытыми лицами. Ни одна из них не повернула головы в сторону телеги, ни одна не ответила на приветствие Марьи.
- Ну, прощайте, - дедушка приподнял над головой картуз и дернул вожжами.
- Прощай, прощай, знаком, - кивая головами, разом повторяли башкиры, возвращаясь к насиженным местам - кто на завалинку, кто на лужайку.
Так было и в других деревнях, через которые проезжали Карповы. Везде башкиры встречали их дружелюбными приветствиями и предлагали купить покос или землю.
За околицей одной из деревень Алеша схватил дедушку за локоть.
- Дедя! Гляди! Хвост у собаки какой!
Дедушка посмотрел в сторону, куда указывал мальчик.
- И совсем это не собака, Алеша, а лисонька-кумушка. От волка шкуру спасает. Вон, смотри, серый-то увидел нас - и в сторону.
- Дедь! Дедь! А это кто? - спрашивал через минуту Алеша, показывая на разгуливающих по болоту длинноногих журавлей.
В этот день он впервые увидел зайцев и парящих на большой высоте орлов, грохочущих атабаев и стаи рябчиков и услышал от дедушки и матери десятки названий птицы, и мелких зверьков, которых он до этого не видел.
- Мама! Кого же это они ругают вшивым и бритым? - недоумевал Алеша, вслушиваясь в крики летающих над лугом пигалиц и куликов.
- Да кого же, как не тебя, - улыбалась мать, радуясь оживлению сына.
Алеша схватился за затылок - голова у него действительно была острижена. Он смутился и был очень доволен, когда усевшиеся на землю птицы умолкли.
К вечеру они приехали в большую казачью станицу. До города оставалось совсем немного, и время было раннее. Однако дедушка решил заночевать здесь.
В станице царило большое оживление: на площадь со всех концов торопливо шли мужчины и женщины. Знакомый казак, к которому они заехали, помогая дедушке распрягать лошадь, пригласил его на площадь.
- Говорят, беглых поймали. Народ подбивают. Землю будто бы у казаков отбирать хотят.
- Поди ж ты, - удивился дедушка, - и у вас, значит, кураж этот завелся. А у нас намедни помещика подпалили и землю было делить хотели, да полицейские делильщиков-то всех ночью похватали - и в острог!
- Ишь ты, шалят, значит?
- Кто? Мужики-то?
- Ну, да. Кто ж еще у вас там может этим делом заниматься?
- Ясное дело. Кто ж еще? - связывая и подымая оглобли, согласился дедушка. - Болтают, будто бы манифест скоро от царя выйдет; по едокам, говорят, делить землю будут…
Казак недружелюбно посмотрел на дедушку и ехидно улыбнулся:
- Говорят, в Москве кур доят, а мы пошли и титек не нашли. Пойдем на площадь, послушаем; как бы там другой манифест кое-кому не прочитали.
На базарной площади толпились казаки. В стороне, у церковной ограды, стояла толпа женщин. Обожженные солнцем, запыленные лица казаков, только что приехавших с полей, были возбуждены и злобны.
- Земли казачьей захотели! Деды наши, отцы кровь за нее проливали, а теперь - на тебе, делить? - комкая в руках выгоревшую на солнце фуражку, кричал раскрасневшийся пожилой казак. - Как же, держи карман шире, только и ждали, когда мужики за землей к нам приедут.
Насупив густые брови, в круг вошел высокий, прихрамывающий на левую ногу, казак.
- Полно горло-то драть, - услышал Алеша спокойный повелительный голос. - Это ты сам про дележку казачьей земли выдумал. У помещиков брать землю будем, а не у тебя.
- Мне чужого тоже не надо, - загорячился говоривший. - Отцы наши, деды так жили…
- Тише! Атаман… Тише!
На высоком крыльце показалась коренастая фигура атамана. Рядом встали есаул, два подхорунжих и три урядника. Все они были одеты в парадную форму.
Поглядывая на начальство, казаки гадали:
- Мобилизацию, знать, объявлять будут?
- А может, в самом деле, в город поведут рабочих разгонять? Бунтуют, говорят, чумазые.
- Может, и в город. Кто ж его знает?
- Чего там в город? Со своими сначала справиться надо.