- Николай, проводите Веру Тимофеевну, Казанцевы еще не перевелись.
Ломтев охотно козырнул.
На улице она тут же начала выговаривать ему:
- Ведешь ты себя очень легкомысленно. Ну зачем было так неуместно шутить, будто я сегодня чуть не расплакалась? Оставь эти шуточки по моему адресу. Найди другую мишень.
- Другой-то как раз не надо.
- Неисправимый ухажер.
- Знаю твою теорию: война и любовь несовместимы. Но... - Ломтев осекся, подумав о ее отношении к Великанову.
Она же поняла его заминку по-своему: опять было начал объясняться, да вовремя спохватился. Вера никак не могла предположить, что ее трепетная женская тайна может быть разгадана - и кем? - неискушенным станичным парнем.
- Иди, я теперь доберусь одна, - сказала она на Беловке.
- Угостила бы чайком, что ли.
- Извини, дома у меня сонное царство. Но Василиса всегда тебе рада, заходи в следующий раз.
- В таком случае, низкий поклон Паниной! - Николай с досадой махнул рукой и пошел своей дорогой.
Вера постояла несколько минут на набережной. Ночь выдалась лунная, безмятежная, точно и не было никакой войны. Даже на Меновом дворе ни единого выстрела. Все умаялись: и красноармейцы, и казаки. Только в штабах, наверное, пылают керосиновые "молнии" - обе стороны готовятся к завтрашнему дню. И Михаил Дмитриевич не спит двое суток, а сегодня ему и вовсе не до сна. Что он пережил, когда его арестовали? Конечно, он и под угрозой смерти ни о чем не пожалел бы: избранному пути верен до конца, что бы ни случилось в жизни. Но до чего это тяжко - быть несправедливо обвиненным чуть ли не в измене... На душе у Веры опять стало знобко оттого, что можно, оказывается, умереть так дико, так бессмысленно от своих же товарищей по оружию. К счастью, живут на свете Акуловы и Коростелевы, верные хранители революционной правды.
8
Буйное половодье начинало спадать.
И хотя северные притоки Урала еще несли оттуда, из верховых станиц, мутные, с желтым суглинком, горные воды, хотя пойменный лесок, обрызганный нежной глянцевитой зеленью, еще не выбрался на обсохшие поляны, хотя окрестные озера и бесчисленные рукава еще не всюду отшнуровались от главного русла, но Урал под Оренбургом уже входил в свои исконные берега, которые помнят до сих пор Емельяна Пугачева.
Возвращаясь сегодня из штаба, Вера думала о том, что, к сожалению, далеко не все правнуки героев пугачевской вольницы сражаются на стороне народа.
Все еще мечется оренбургский казак между двух огней. В январе восемнадцатого года он, казалось, разочаровался в Дутове, который был разбит на высотах Общего Сырта красногвардейцами Петра Кобозева и матросами мичмана Сергея Павлова. Губернский город праздновал победу, несмотря на суточный буран, что вывершил на перекрестках улиц саженные сугробы... Однако в июне чаши весов опять заколебались. Уж на что закаленная партизанская армия Василия Блюхера и Николая Каширина, и та начала отход на север. Она то свободно разливалась по долинам-раструбам Южного Урала, то, зажатая в горные ловушки, яро сметала атакующие лавы белой конницы... И снова, одна за другой, потянулись к Дутову провинившиеся станицы. И налились казацкой силой полноводные реки... Лишь только глубокой осенью мятущийся казак понял, что в который раз дал маху. Две красные армии - Туркестанская и Первая - с двух сторон перешли в наступление на Оренбург. Повторение - мать учения: и уже не отдельные казаки, а целые сотни поднимали на пиках кумачовые вымпелы. Даже теперь, когда скрытая надежда на Колчака собрала еще тысячи рубак под началом Дутова, когда Оренбургская коммуна держится на одном-единственном телеграфном волоске, что связывает ее с внешним миром, казаки заречной Краснохолмской станицы сами пробились сквозь белые разъезды в осажденный город по уцелевшему настилу железнодорожного моста. Это знамение времени. Говорят, кое-где формируются красные казачьи полки. Но сейчас нужны дивизии, именно сейчас... Как долог путь среднего казака в революцию - через собственные поражения и муки. Не так-то просто в какие-нибудь считанные месяцы воскресить в оренбургском казачестве дух мятежного Яика, который нещадно выветривался в течение полутора веков. И может, больше всех колеблются второй год нижние округа, удаленные от заводских поселений.
Отец не раз советовал ей, Вере: "Тебе, дочка, лучше перебраться в город, раз ты получила образование. Тут, среди этих вояк, ты одичаешь". А ведь он тоже был коренной станичник, только у него, больного человека, не хватало сил вести свое хозяйство. Если бы отец дожил до Октябрьского переворота! Вот за ним дошли бы земляки - он считался духовным атаманом всех, кто тянулся к справедливости...
- Ты о чем это задумалась, моя сердечная?..
Она приостановилась: ее ходко догоняла Василиса.
- Идешь, а тебя покачивает майский ветерок. Признавайся, о ком - о чем?
- О судьбе казачества.
Василиса громко рассмеялась:
- Нет, ты, ей-богу, неисправимая! Надо же - думать о казачестве! А что о нем думать-то? Вандея, она и есть Вандея.
- Откуда ты знаешь о Вандее? - спросила Вера, давно заметившая ее пристрастие к диковинным словам.
- Спасибо Гостинским, обучилась у них малость.
- Что же, господа Гостинские читали прислуге историю французской революции?
- Хорошо, что не запрещали читать по ночам на кухне. Бывало, вытираю пыль в библиотеке, увижу красивую книгу и спрячу на недельку в свой баул.
- Не думали они, не гадали, что ты станешь большевичкой.
- О-о, я была тогда тише воды, ниже травы! Что, не похоже?
Теперь и Вера, засмеялась, глядя на эту рослую девушку с рыжей челкой. Она всегда завидовала ее святой непосредственности.
- Ах, тетя Вася, тетя Вася, ты и мертвого заставишь улыбнуться.
- Нет, мертвые не улыбаются. Сегодня хоронили порубанных из двести семнадцатого полка...
И остаток пути до флигеля они прошли молча. Вера снова вернулась к своим раздумьям о войне, о,недавней беде, постигшей Великанова. Только дома она оживилась, когда навстречу им кинулась Поленька. Как ни привыкла Вера к бурным встречам с ласковой дочерью, целые дни проводившей в четырех стенах (в осажденном городе дети не играли на улицах), порыв Поленьки тронул ее. Совсем большая, дотягивается до плеча матери. Наверное, вымахает в отца.
- Ладно, пойду за водой, станем готовить ужин - сказала Василиса.
- Я принесла воды, - немедленно отозвалась Поля.
- Тебе рано таскать тяжести.
- А я полведерка.
- Какая ты у нас молодчина, Полина Семеновна, настоящая помощница, - похвалила Васена, разжигая примус.
Вера подошла к зеркалу, с удовольствием распустила косы, тщательно уложенные на затылке.
- И не надоело тебе носить эту корону? - заметила Василиса.
- Начинаю уставать. В самом деле, может, отрезать?
- Ни в коем случае! Это я из зависти, как все рыжие. Были бы у меня такие шелковые, тонюсенькие волосы, ни за что бы не остриглась. Даю слово. Ты у нас королева. А что за королева без короны?
- Хватит тебе.
- В прошлый раз ты расхваливала Марию Михайловну Макарову. Видела я ее в губисполкоме. Хороша, и короткая стрижка идет. Но ты с косами лучше.
Рассеянно слушая Васенину болтовню, Вера тем не менее придирчиво оглядела себя в зеркале. Глаза те же - глубокие, затененные ресницами, тугие крылья черных бровей не надломились от пережитого. Но откуда эта морщинка на переносице? Раньше не было. Не было и горечи в складке губ. А-а, все пройдет. Отпечатки времени на женском лице переменчивы, пока не стукнут первые заморозки на исходе бабьего лета.
- Что, залюбовалась собой, королева? - Василиса озорно заглянула в трельяж из-за ее плеча.
- Веселая ты нынче. Определенно, встретила где-нибудь Николая Ломтева.
- Не мучь муху.
- А дядя Коля был у нас! - объявила Поленька из своего угла, где рассматривала картинки в журнале "Нива".
- Когда был? - встрепенулась, порозовела Василиса.
- Недавно. Я оставляла его, не остался.
- Никуда не денется, придет, - сказала Вера и заговорщицки улыбнулась Васене.
Та уже собирала на стол их небогатый ужин.
"А чем она не пара Николаю? - с умилением приглядывалась к ней Вера. - Экая беда, если широколицая и немножечко курносая, зато на редкость симпатичная. Красота проходит, только обаяние остается на всю жизнь. Как мужчины этого не понимают? Женская внешность часто подводит их. Может подвести и Николая, Василиса - клад для такого неуравновешенного парня. Это с виду она будто смешливая не в меру. Никто не знает, какой внутренней работой занята Васена в свои двадцать с лишним лет. Такая определенно обгонит самых образованных сверстниц. Неужели Николай не видит, каким живым умом светятся ее васильковые глаза? Да и статная она, разве лишь покрупнее Ломтева. Ох, мужчины, вам непременно надо быть на голову выше жены, хотя со временем вы охотно уступаете жене во всем".
- Ты что, Вера, опять о судьбе казачества?
- Нет, сейчас о тебе.
- Вот еще!
- Хорошо бы выдать тебя за серьезного человека.
- А кто венчать будет?
- Позовем Ивана Алексеевича.
- Товарищ Акулов, пожалуй, согласится... Только уже повенчалась я, в партию меня приняли...
- И ты молчишь весь вечер?!
- Сама не могу опомниться.
Вера подошла, прижала ее к себе, и так, обнявшись, они постояли молча, без слов понимая друг друга.
- Тетя Вася, поздравляю...
Они торопливо оглянулись, позабыв, что за ними наблюдает Поленька. Высоко подняв свою любимицу на вытянутых руках, Василиса расцеловала девочку и бережно опустила на пол. У Веры почему-то навернулись слезы. Она поспешно смахнула их, села за стол.