– Там, в Москве, была одна женщина, – задумчиво сказал генерал, – я ее любил, а она меня нет, вы представьте себе, она меня не любила. Однажды она обмолвилась – просто так, в разговоре, – что обожает розы. Я послал в Крым один из своих самолетов... На следующий день у ее ног были две корзины роз... И знаете, это был единственный случай, когда я увидел в ее глазах искру нежности... Отчего вы улыбаетесь?
– Слишком много.
– Чего?
– Ног и корзин.
– О, да вы умница. С вами на стандарте не проедешь. Виноват – привычка.
– А где она сейчас, эта женщина?
– В Москве. Мы с нею уже давно не встречались. В прошлом году она вышла на пенсию... Понимаете? Моя любовь – пенсионерка. Это смешно?
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Гиндин.
Вошел офицер с испуганными глазами.
– Товарищ генерал, майор Пряхин по вашему приказанию явился.
– Являются привидения, товарищ майор.
– Виноват. Товарищ генерал, майор Пряхин по вашему приказанию прибыл.
– Так-то лучше. Я хочу познакомить вас с представителем Москвы. Майор Пряхин, начальник КЭЧ. Лидия... Кондратьевна, если не ошибаюсь.
Лида кивнула.
– Здравия желаю, – растерянно сказал Пряхин.
– А ну-ка доложите, товарищ майор, обстановку в гарнизоне по вашему ведомству.
– Все в порядке, товарищ генерал, – настороженно ответил Пряхин.
– А вот представитель Москвы придерживается другого мнения.
Пряхин покосился на Лиду Ромнич и промолчал.
– Известно ли вам, товарищ Пряхин, – продолжал генерал, – что на главной площади нашего населенного пункта третий день лежит дохлая собака?
– Лежит, товарищ генерал.
– Так вот, завтра в этом гарнизоне останется кто-нибудь один из вас: вы или эта собака.
– Понял, товарищ генерал. Разрешите исполнять?
– Действуйте, Пряхин.
Начальник КЭЧ вышел. Лида поднялась со своего кресла и стала прощаться. Генерал Гиндин удержал ее за руку:
– О, подождите совсем немного, побудьте здесь, я так рад, что вы пришли. Неужели нельзя подарить старому человеку немного радости? Ваше присутствие – как свежий утренний ветер... Впрочем, кажется, это опять "ноги и корзины"...
– Меня ждут, – сказала Лида, потихоньку вытягивая руку из большой руки генерала.
– Вас ждут, – повторил Гиндин. – Вас ждут такие же, как вы, молодые, сильные, не боящиеся жары. Какое вам дело до старика с его двумя инфарктами? Слава богу, он еще годен, чтобы убрать с площади собаку...
Генерал улыбался, но глаза были грустные, больные.
– Вам плохо? – спросила Лида. – Может быть, вызвать врача?
– Нет, я пошутил. Идите к ним, к молодым, идите, прелестная женщина. Идите же...
– Спасибо. Будьте здоровы.
– Не за что. Это вам спасибо. И помните, что бы вам ни понадобилось, какая бы собака ни легла на вашем пути, – обращайтесь прямо ко мне.
Лида вышла на крыльцо. Ожидающие зашевелились.
– Что-то слишком долго, – засмеялся Теткин. – Впрочем, старик.
– Теткин, не говорите пошлостей.
...На площади какие-то люди уже грузили на тачку собачий труп.
– Вот оперативность! – восхитился Манин.
– Ты еще не знаешь Гиндина! – хвастливо сказал Скворцов.
– И все-таки Гиндин тоже не тот рычаг, – как бы про себя заметил Чехардин.
У каменной гостиницы стали прощаться.
– Можно я вас провожу? – спросил Скворцов.
Лида как будто была недовольна, и это его мучило.
– Я же не одна, я с Теткиным.
– А я вам, братцы, мешать не буду, – заявил Теткин. – Тем более у меня свидание назначено, я и забыл.
– С Эльвирой?
– Ага. На восемь часов.
– А сейчас уже девять. Кто же так поступает с дамой?
– Ничего, подождет. Не маленькая.
Теткин побежал вперед, а Скворцов с Лидой медленно пошли по улице, обсаженной тощими деревцами. Скворцов рассказывал:
– С тех пор как посажены эти деревья, здесь сильно упала воспитательная работа. Посудите сами. Раньше деревьев не было, но под них были выкопаны ямы, довольно глубокие. Весной и осенью в них набирается вода. Теперь представьте себе – возвращается человек ночью в состоянии алкогольного опьянения, попадает в яму, а выбраться уже не может. Так и сидит до утра в воде – перевоспитывается...
Лида слушала довольно рассеянно. Она думала про генерала Гиндина: "Какая бы собака ни легла на вашем пути..." Собаки уже нет. А генерал болен, серьезно болен, надо было позвать врача...
Вдруг в мертвой тишине зашевелились, забормотали листья и ударом налетел ветер, горячий, как из духовки. Лида ухватилась за юбку, зажала ее коленями. Волосы у нее взвились и встали дыбом.
– Что это? – задохнулась она.
– Тридцаточка. Повар как в воду глядел.
Горячий ветер дул стремительно, с неистовой силой. Слышалось какое-то потрескивание: это сворачивались от жара опаленные ветром листья. Загрохотал и побежал по асфальту сорванный с крыши лист железа.
– Что ж, идемте, не стоять же здесь до утра, – сказала Лида.
Идти было трудно. Ветер гнал, тащил, выталкивал. Сохли и трескались губы. По земле с шорохом бежали сухие листья, сломанные ветки. Неподалеку сорвало с места двустворчатую будку и прибило к забору.
– Держитесь за меня, – предложил Скворцов. – Хотите, я вас понесу?
– Нет, не хочу.
Рядом с деревянной гостиницей лежал с корнем вывороченный столб с оборванными проводами.
– Вот вы и дома. Значит, завтра в восемь ноль-ноль я за вами заеду. Испытывать будем сиверсовские игрушки. Предупреждаю, в поле будет тяжело, если ветер останется на том же уровне.
– А при таком ветре испытания не отменяются?
– Здесь они не отменяются ни при какой погоде. Может быть, посидите дома? Это же не ваши изделия.
– Нет, поеду.
– Смотрите. Итак, до завтра.
– До завтра.
Он держал ее за руку. Между ними свистал горячий ветер.
– До завтра.
– До завтра.
Она вошла в свой номер – там было темно, – щелкнула выключателем, свет не зажегся. Лора заворочалась на кровати, вздохнула и стала пить воду громкими глотками. Томка подняла лохматую голову:
– Поздно, Лидочка, поздно. Опять с майором загулялась?
Лида не отвечала.
– Ну как, объяснился?
– Вечно глупости. Слушать тошно.
Над крышей свистело. Дом покряхтывал под гнетом ветра. Лида молча разделась и легла. Простыня была тяжелая, она отбросила ее и лежала, прислушиваясь к торопливому стуку сердца. Какая-то тревога была во всем, и ей казалось, что майор Скворцов все еще держит ее за руку. Она подула на пальцы, но ощущение не проходило. "До завтра, – повторила она, – до завтра". А что такое "завтра"? Бред.
– Ой, девочки, – жалобно сказала Томка, – я больше совсем не могу этот климат переносить, бог с ними, с командировочными, жили без телевизора и еще поживем Правда?
– И я хочу домой, – ответила Лора. – Так мне здесь все надоело, глаза бы не смотрели... По ребятам соскучилась. Бабушка у нас не так, чтобы очень любящая. Тем более Теткин... Пока я надеялась на личную жизнь...
Лора заплакала.
– Не психуй, – прикрикнула Томка, – и так жара, а тут еще твои переживания, совсем сбесишься.
– Тридцаточка, – сказала Лида.
В комнату кто-то вошел. Томка взвизгнула:
– Ай, девчата, кто-то сюда прется!
– Не пугайтесь, девушки, это я, – сказал вошедший голосом Теткина.
– Батюшки, а я без ничего, – закричала Томка.
– А я на вас и не смотрю. Чего я тут не видал?
– Что вам нужно? – строго спросила Лида, натягивая простыню.
– Пожрать, пожрать, – забормотал Теткин и открыл шкаф. – Я помню, здесь у вас что-то было. Не могу жару переносить – просто до ужаса аппетит развивается.
– Теткин, – сказала Лида, – берите на верхней полке хлеб, огурцы и убирайтесь!
– А соль?
– Обойдетесь без соли.
Теткин повздыхал, поскребся, взял что-то из шкафа и ушел.
– А я-то, дура, вся обмерла, как он вошел, – сказала Лора.