Девицы-красавицы – Лора, Томка и Лида – шли за Теткиным, как куры за петухом. Скворцов прицепился было к ним, но Лида его отослала: им – в деревянную, ему – в каменную. Как он добрался до каменной – неясно. Кажется, светила луна, он шел, наступал на свою тень и смеялся. Потом был провал. Каким-то непонятным скачком он вдруг очутился у себя в номере. Соседи спали беззвучным сном трезвенников. Косая, извилистая трещина пересекала стену. Он сел на свою кровать. Кровать заговорила. Она спросила: "А ты как?" – "Ничего", – ответил Скворцов, стянул сапоги, добрался головой до подушки и сразу заснул.
А майор Тысячный, проводив гостей, постоял, сжав губы, у разоренного стола, сказал хозяйке: "Уберешь завтра" – и прошел к себе в горницу. Пьяным он уже не казался. Он поглядел на пустое место, где висели стога, сел за свой рабочий, так называемый письменный стол, отпер ящик и вынул папку. Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать.
"За сегодняшний вечер, – писал Тысячный, – генерал С. четыре раза проявлял объективизм..."
12
– Все ясно, – сказала Томка и зажмурила правый глаз.
– Ну что тебе ясно? Ровно ничего нет.
– Нет уж, Лида, ты не изображай. Передо мной изобразить трудно, многие пытались – не вышло. Я, ты знаешь, какая чуткая. Верно, Лорка, я чуткая?
– Оставь человека в покое, – ответила Лора. Она сидела с вышивкой на кровати, толстая, погасшая, и не вышивала, а ковыряла иголкой в зубах.
– Не нервируй, – крикнула Томка. – Не перевариваю, когда ковыряют. Ну чего ты переживаешь?
Лора вздохнула:
– Намекал вчера: погуляем, а сам вечером с Эльвирой в пойму пошел. И сегодня не видно. Верно, опять с ней.
– Подумаешь, с Эльвирой! Стоит из-за этого ковырять! А ты плюй, вот моя теория. Этим ты его больше приковать сумеешь. Я мужчин знаю, для них хуже всего переживания. Или отношения выяснять. Уже не говоря плакать. Честное слово, я при муже слезинки не выронила. А ты хоть ее видела, эту Эльвиру?
Лора кивнула.
– Красивая хотя бы?
– Спина ничего.
– А лицо?
– Не разглядела. Они так быстро мелькнули – раз, и все. Нет, видно, он с ней на серьезном уровне пошел.
– Он ведь тебе предложение сделал, – напомнила Лида.
– Это не считается. Он же был выпивши. Сделал и забыл.
– Ну, знаешь, – возмутилась Томка, – ты как христианка: не можешь постоять за свои интересы.
– А чего за них стоять? Если любит – сам должен помнить, а не любит зачем он мне? Сама виновата – поверила. Когда выпивши – он не отвечает.
В дверь постучали.
– Войдите!
Появился Скворцов:
– Здравствуйте, это я.
Сказано это было так, словно своим появлением он должен был сразу, безотлагательно, сию минуту всех осчастливить.
– Лидия Кондратьевна, вы готовы? Я, как видите, в полной парадной форме.
Томка хихикнула: Скворцов был в гражданском и выглядел довольно неприглядно. Помятый белый китель с дырочками от погон, коротковатые спортивные брюки, тапочки на тощих вихрастых ногах. От его обычной военной подтянутости оставалась только зеркальная бритость.
– Тамара Михайловна, вы, я вижу, потрясены моим изысканным туалетом.
– Тоже скажете! В военном вы в сто раз интереснее.
– Алмаз чистой воды сверкает и в простой оправе.
Томка залилась русалочьим смехом.
– Люблю ваш смех, Тамара Михайловна! К сожалению, только вы и цените мое остроумие.
– Идти так идти, – сказала Лида.
– Куда ж вы, бедные, по такой жаре? – спросила Лора.
– В оплот мировой цивилизации – райцентр Лихаревка, – ответил Скворцов. – Боевая задача – ознакомиться с рыночной конъюнктурой и, если удастся, что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная – сорок в тени, пятьдесят на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.
Томка зашлась окончательно.
– Идемте, Павел Сергеевич, – сказала Лида.
– Ну что ж. До свиданья, девочки, побеседовал бы с вами еще, да видите – нельзя. Будьте здоровы!
Дверь закрылась.
– Ревнует, – сказала Томка. – Видела, как нахмурилась?
– А ты зачем его заманиваешь?
– Просто так. Дурная привычка. Надо будет над собой поработать. Дружба, я считаю, выше всего, выше даже любви. А мне майор Скворцов даже не особо как-нибудь нравится, просто симпатичен, и не более. Развитый офицер, цитат много знает, и юмор у него есть, я это ценю. Но чтобы что-нибудь такое нет.
А Скворцов и Лида шли под солнцем, по пыльной дороге в сторону Лихаревки.
– Вы сердитесь? – спросил Скворцов. – Я что-нибудь не то накукарекал?
Лида засмеялась:
– Кукарекайте себе на здоровье. Мне-то что?
– Если что не так, я готов... Только скажите, куда мне меняться, и я изменюсь, честное слово.
– Никуда не надо меняться. Впрочем, нет, забыла. Сегодня вы сказали: "пятьдесят на солнце". Никогда больше так не говорите. Ведь термометр на солнце показывает вовсе не температуру воздуха, а...
– ...свою собственную температуру, – перебил Скворцов, – а он накален солнцем, конвекция, лучеиспускание и те де и те пе. Все знаю. Это я так сказал, для красного словца. Женщины это любят: "пятьдесят на солнце" – и глаза круглые.
– А вы многое говорите для круглых женских глаз...
– Есть такой грех.
Идти было километра два с половиной. Солнце и в самом деле палило жестоко. Дорожная пыль обжигала сквозь подошвы – наверно, в ней можно было испечь яйцо. При каждом шаге из-под ног поднимались пухлые облачка, похожие на разрывы шрапнели.
Сзади послышались ворчание и лязг.
Они отпрянули на обочину. С кастрюльным дребезгом к ним приближался грузовик, а за ним, до половины заслоняя небо, двигалась желто-серая пылевая завеса. Грузовик дохнул раскаленной вонью, завеса надвинулась, солнце исчезло, дышать стало нечем – густая пыль завладела всем. Это продолжалось несколько минут, после чего наступил как бы рассвет – в видимости и дыхании.
– Ну как вы, живы? – спросил Скворцов.
– Ничего. Только на зубах скрипит.
– Да, здешняя лессовая пыль, – дело серьезное. Долго не оседает и вообще... Кстати, какое у вас представление об аде?
Она почти сразу поняла:
– "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог"?
– Правильно! – обрадовался он. – Вы, значит, знаете эту песенку?
– Кто ее не знает?
Пошли вперед. "День, ночь, день, ночь мы идем по Африке", – напевал Скворцов. Он втайне любил петь и даже думал, что у него хороший голос, хотя никто, кроме жены, этого мнения не разделял; впрочем, она за последние годы стала колебаться. Когда он пел, то становился сентиментальным, вплоть до щипания в носу. Вот и теперь... "И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, отдыха нет на войне солдату..."
– А вы были на войне?
(Этой, видно, тоже не очень понравилось его пение.)
– Был, – неохотно отвечал Скворцов.
– Летчиком?
– Технарем. Техником по вооружению.
– Ранены были?
– Два раза.
– Тяжело?
– Легко. "И только пыль, пыль, пыль..." Фу-ты черт, опять машина!
Все повторилось: лязг, вонь, пылевое облако. Отошли, переждали, опять пошли. "И только пыль, пыль, пыль"...
Еще одна машина.
– Куда это они все едут? – спросила Лида, размазывая грязь по потному лицу.
– А на стройку. Видите?
Он указал направо, где виднелись очертания каких-то кирпичных руин. К ним подъехал самосвал, наклонил кузов и высыпал на землю свой груз. Послышался грохот бьющегося кирпича, красный дымок поднялся к небу, самосвал несколько раз качнулся взад и вперед, развернулся и уехал. На стройке не было ни души, только курганами громоздился битый кирпич да щерились брошенные в навал оконные рамы с выбитыми стеклами.
– А что здесь строится?
– По замыслу – баня районного масштаба. Только с водой какая-то неувязка получилась, неясно, откуда ее вести и кому платить? Пока три ведомства согласовывают вопрос, стройку законсервировали.
– А кирпич зачем возят?
– Бог их знает. Наверно, в целях выполнения какого-то плана. Может быть, плана сдачи утильсырья. Знаете, как у нас собирают утильсырье? Вот нашему научно-исследовательскому институту тоже пришла разнарядка: вынь да положь такое-то количество тонн металлолома. А откуда его взять? Все понимают, что глупо, а передоложить никто не хочет. Все-таки вышли из положения: изъяли из общежития железные кровати, автогеном порезали, сдали...
– И вы еще смеетесь?
– А что делать, плакать?
Они как-то несогласно помолчали.
– А может быть, все-таки... передоложить?
– Что вы сказали?
– Ничего, это я так...
– Вот у генерала Гиндина на стройке – каждый кирпич на счету, – сказал Скворцов. – Разбили – взыщут, генерал – со своего подчиненного, тот – с прораба, прораб – с рабочего...
– Значит, можно все-таки что-то сделать?
– Что-то можно. Но опасно. С риском для жизни...
Пыльная длинная дорога незаметно перешла в такую же пыльную длинную улицу. По обе ее стороны стояли неказистые дома двух сортов: деревянные серые избы и вросшие в землю глиняные мазанки, похожие на грибы. Все окна были наглухо закрыты ставнями, на улице – ни души, ни собаки. Только один какой-то случайный петух торопливо хромал, перебегая улицу и оставляя за собой в пыли четкую цепочку следов. Петух был угнетен и выглядел нездоровым.
– Кстати, тем временем мы с вами дошли до Лихаревки, видите?
– А где же все люди?
– Кто на работе, а кто дома спрятался, ставни закрыл. В такую жару люди без большой надобности на улицу не выходят. Слышите, какая тишина?