- Почему он так считает?
- Не объяснял.
- Надо было спросить.
Действительно, надо было спросить, но категоричный тон нового главного агронома возмутил Утюмова, и Максим Максимович счел необходимым прервать разговор.
- Некоторые молодые специалисты мнят себя стратегами.
Утюмов сам не знает, почему причислил Мухтарова к числу "молодых", так уж вырвалось, и тут же подумал с удовлетворением, что Ямщиков не видел новичка, а значит, и примет на веру.
"Ох, уж эти специалисты! - раздраженно думал Максим Максимович. - Взять хоть пигалицу Дубровскую. Даже в походке ее что-то слишком самоуверенное"... Только что хохотала с конторскими девчонками, а, войдя к нему в кабинет, сразу маску недовольства на розовенькую детскую мордочку напялила - нахмурилась, поджала губы, будто директор тяжко обидел ее. Голос хрипловатый, низкий, на старушечий смахивает:
- Надо проводить экономические совещания. Они принесут большую пользу.
И эта - о бедном Вьюшкове:
- Он или мало чего понимает, или допускает, я бы сказала, преступную халатность.
Раскрыла блокнот и давай цифрами сыпать, будто семечками. Затрат столько-то, убытки составляют... Дескать, вот так и никак иначе.
Ее слова обижали Максима Максимовича.
- Иван Ефимович говорит...
"Как у них все легко и просто, - злился Утюмов. - "Мало понимает", "Преступная халатность".
"Иван Ефимович говорит", "Иван Ефимович велел", "Так решил Иван Ефимович" - это Максим Максимович слышал не только от Дубровской...
"Неймется людям, не живется спокойно. И голос какой уверенный - почти приказывает".
Он слыхал об экономических совещаниях, читал о них, одно время даже подумывал, не организовать ли их у себя в совхозе, но не решился: в Новоселове и без того много заседаний и немало речей. Максим Максимович на месте новичков тоже предлагал бы что-то новое: новаторов ценят, только стоит ли сейчас, когда, можно сказать, сидишь на чемоданах, с нетерпением ожидая вызова в город, заниматься перестройками, эффективность которых в условиях Новоселове еще весьма сомнительна; главное, к чему он стремился, - сохранить все на прежнем уровне, избежать чэпэ, которые, как никогда прежде, могут повредить ему.
Разговор с Дубровской навеял на Утюмова какую-то странную щемящую грусть. Все у молодых специалистов есть ныне; обучили, выхолили, ишь как легко, уверенно рассуждают. И одежда модная. А Максим Максимович в их годы носил латаную стеганку, кирзачи, которые "каши просили".
Птицын, тот вконец отшатнулся, держится замкнуто, силится показать, что погряз в бумагах, подозрительно быстро привык к канцелярщине - ловко перебирает бумажонки, столь же ловко подшивает их, будто только этим и занимался всю жизнь, научился печатать на машинке, с планерок старается улизнуть, ни о чем, кроме как об отделе кадров, не говорит и можно подумать, что никакого отношения к агрономии он никогда не имел. Не выдержал однажды Максим Максимович, сказал ему грубо:
- В укромное местечко запрятался и лапки сложил.
- Ввиду болезни, Максим Максимович. Что я теперь... Плевком можно зашибить.
"Надо же, прикидывается!" - подивился Утюмов, кажется, впервые заметив юношескую, как у Дубровской, свежесть щек Птицына.
- Притворяешься...
- Дела свои содержу в порядке... - Он пожал плечами, дескать, зачем придираться.
Будто ничего не понимает, чертов обыватель.
Утюмов чувствовал: приказы директорские уже не столь обязательны для людей, фигура его не столь впечатляюща; на глазах у всех он как бы бледнел, стушевывался, и от этого в душе поселялась постоянная тревога и въедливая горечь. И, как часто бывает в таких случаях, стало давать знать о себе немолодое сердце: пройдешь быстро - одышка, на лбу пот холодный выступает. И аппетита никакого нет.
Знакомый горожанин посоветовал: "Ты вот что... Перед едой опрокинь-ка рюмочку, смотришь, и закусить захочется". Опробовал. Аппетит действительно появлялся, и еще появилась... тяга выпить... Чем больше неприятностей, тем сильнее хочется стаканчик-другой пропустить. Но когда почувствовал, что слишком уж тянется к "зеленому змию", твердо сказал себе: "Хватит!" С той поры перестал "опрокидывать".
"Ну ничего, ничего..." - успокаивал он себя, подразумевая под этими неопределенными словами долгожданную развязку - переезда в город.
Позвонил Ямщикову, задал два-три пустячных вопроса, со сладкой тревогой ожидая, что председатель райисполкома вот-вот весело спросит: "Ну как, готовишься к переезду?", но тот говорил о подготовке к сенокосу, к хлебоуборке, и голос его был подозрительно холоден и резок.
А дни шли. Они по-прежнему казались Максиму Максимовичу серыми, однообразными, как тучи в промозглую, ненастную осень.
5
Особенно сильное беспокойство, непривычную тревогу Утюмов испытывал перед партийным собранием; ему казалось, что Лаптев, Мухтаров, Весна и Дубровская что-то недоговаривают в беседах с ним и это может однажды прорваться. Правда, Дубровская - комсомолка, а Мухтаров беспартийный, так что остаются только двое.
Весна сказал:
- На следующем партсобрании давайте обсудим вопрос о рентабельности.
- Почему вдруг о рентабельности? - насторожился Утюмов. - На носу сенокос, надо готовиться к уборке.
- Так предлагает райком. Основной вопрос в жизни предприятия. Там поговорим и об уборке, и о заготовке кормов. С докладом лучше выступить вам, Максим Максимович, как директору.
И лучше, и хуже. Лучше, поскольку он "обобщит, даст направление", потом послушает прения и выступит с "заключительным словом", в котором покритикует, поправит тех, кого надо будет покритиковать и поправить. Примут "развернутое решение", и на том собрание закончится, чего еще... Значит, он будет выступать первым и последним, а это удобно. Но вопрос о рентабельности был ему не совсем по душе, рентабельность представлялась чрезвычайно сложным, даже несколько запутанным делом, отдаленным от его собственной практики, и когда возникала необходимость говорить о ней, - а без этого в докладах и выступлениях нельзя, - Утюмов отделывался общими фразами, призывами "бороться за прибыль", "за снижение себестоимости", "за режим экономии".
В прежние годы он думал: прибыльность придет сама собой, стоит лишь "поднять общий уровень производства", то есть смотрел на рентабельность как на само собой приходящее, как на своеобразный придаток; потом начал понимать, что заблуждается. Нынешней весной накупил книг по рентабельности, хозрасчету, прочитал их с трудом "от корки до корки", конечно, много извлек полезного, но по-прежнему не чувствовал себя знатоком в этом деле.
Он решил подготовить краткий доклад - последнее время стали в моде краткие доклады, выписал из книг, газет и "Блокнота агитатора" несколько общих фраз повнушительнее. Но одними общими рассуждениями не отделаешься, рентабельность - понятие конкретное, и Максим Максимович использовал старый свой ход: дал задание тому, другому подготовить цифры, факты, написать отдельные части доклада. Написали, и неплохо. Кое-что подсократил, кое-какие пословицы и поговорки в доклад "ввернул", они здорово на людей действуют. Добавил в деликатной форме, но довольно ясно и определенно, что главные специалисты - Лаптев, Мухтаров и Дубровская должны больше интересоваться рентабельностью, так как вопрос этот - наиглавнейший. На его взгляд, непростительно мало занимается этим Дубровская, а она - главный экономист, ей, казалось бы, и карты в руки: молодая, силенок много, вот и работай, показывай пример, выискивай пути к высокой рентабельности.
Когда-то давным-давно старый умный мужик - бог его знает, где он теперь - напутствовал молодого Максима: обвиняй других в том, в чем сам виновен и тогда твои собственные недостатки в глазах людей будут выглядеть меньшими. Утюмов так и делал; прежде обвинял людей в том, что они не очень-то любят село, страдают показухой и тягой к красивым, ложным отчетам, а вот сейчас говорил: не интересуются рентабельностью. Поди, докажи, что интересуешься. И, верный себе, добавил не очень свежую пословицу: без труда не выловить и рыбки из пруда.
Собрались в Доме культуры. Читая доклад громким хрипловатым басом, Максим Максимович мысленно ругал себя за то, что не нашел времени зайти сюда и дать нагоняй директору: совсем облентяйничал, пакостник, - стеколки в окнах побиты, дверь скособочилась, грязно и пахнет псиной, а ведь столько деньжищ ухлопано на этот дом. Лицо его, как всегда, выражало строгость, деловитость и усталость. Присматривался к залу, слушая свой голос как бы со стороны. Партсобрание сегодня открытое. В зале и беспартийные, те, кто получше и поактивнее работает. В первом ряду сидит Лаптев, большой, костистый, со впалыми щеками. Он в Новоселово вроде еще больше осунулся.
"Совхоз - это тебе, голубчик, не городская квартирка, хе-хе!"
Рядом с Лаптевым - новый главный агроном Мухтаров. Сидит неподвижно, будто застыл, только глаза сверкают. Весна за столом президиума, что-то пишет. Птицын во втором ряду, у стены. Пренебрежительный взгляд, губы поджаты, можно подумать, что осуждает каждое слово докладчика. Но знал Утюмов, только Птицын может активно поддержать его. Вчера Максим Максимович сказал ему: "Я на тебя надеюсь. О чем говорить - знаешь", - и многозначительно поглядел. Дубровская пристроилась в заднем ряду, что-то шепчет соседке на ухо, хихикает. Леший ее разберет, что там у нее на уме.