В те годы слово "мещанство" было модным. Танцы, духи, цветы, галстук, хорошее платье… Все это "принято" было считать "мещанством". Следуя моде, ты мой дневник тоже счел "мещанством". Ты так и написал в нем:
Галия! Мне не нравится твоя затея. Этот дневник - полнейшее мещанство. Знай, что семья дневником не строится. Лучше уничтожь его как можно скорее. Если кто-нибудь увидит этот дневник - нас засмеют. Для создания настоящей семьи надо немного. Разгадай мой характер, люби меня, будь внимательна к моим желаниям, помогай мне в работе. Вот и все. Этого вполне достаточно.
Искэндер.
Жаль, что ты больше ни разу не поинтересовался дневником. Тебе я написала такой ответ:
Ошибаешься, мой глупыш! Дневник это не мещанство. Это только твой страх: "нас засмеют". Как это смешно! Я думала, что ты - сложный, что тебя трудно понять, а на самом деле ты прост до необычайности: "разгадай мой характер… будь внимательна к моим желаниям…" Я, я, меня, мое… Почему это тебя? Не лучше ли взаимное внимание, поддержка? Ведь думать так, как ты пишешь, равносильно тому, чтобы сказать: "Подчиняйся мне! Будь моей рабыней!" А ведь это так старо. Неужели я ошиблась в тебе?
Галия.
Да, ошиблась.
Мы оба с тобой не понимали тогда подлинных наших чувств, не думали о том, могут ли они быть основой семьи. Чтобы создалась новая советская семья, необходимо было не только соответствие физическое, но и идейное. Отсутствие любого из этих условий вело к постепенному разрушению семьи. Рождались ссоры, родители оставляли детей, люди, "любившие" друг друга, становились чужими, врагами.
Так вот получилось и у нас. Мы понравились друг другу. Внешность каждого из нас была привлекательна. Мы "влюбились". Сошлись, не подумав о том, насколько наши внутренние миры соответствуют друг другу. С первых же дней у тебя стали проявляться отжившие взгляды на жизнь, на любовь, на жену. Это выражалось в твоем отношении ко мне, в мелочах.
Вскоре я забеременела. Беременность послужила причиной второго нашего крупного столкновения.
Сначала ты сделал кислое лицо. Дня два-три ты отмалчивался. Потом вдруг сразу стал ласковым, говорил, что любишь… На сцене, может быть, это и сошло бы, но в жизни получилось фальшиво. Я поняла, чего ты хочешь. Ты хотел, чтобы я сделала аборт. Но уговоры не помогли. Тогда ты переменил тон.
- Мы еще молоды, - говорил ты, - тебе нужно учиться, кончить университет. Я артист, человек творческого труда. Ребенок будет для нас обоих обузой, он свяжет нас по рукам и ногам. Если любишь, если хочешь жить со мною вместе - не рожай. Я не выношу детей.
Я отказалась наотрез. Никогда я не пойму, какое удовлетворение находят люди в семье, в которой отсутствует основа ее - дети. Я знаю женщин, которые в погоне за личным покоем и мимолетными наслаждениями жертвуют своим здоровьем, идут на аборт, калечат себя.
В дни отдыха, когда отцы и матери со своими детьми выходят на прогулку, они, жалкие, бездетные люди, идут со своими собачками.
Они прикрываются громкими словами - цивилизация, культура.
А я хотела, мечтала родить сына, героя. О, есть ли в мире хоть один человек, который смог бы рассказать о сладких мечтах женщины, впервые почувствовавшей себя матерью!
Когда беременность стала для меня очевидной, я пыталась в мечтах угадать будущее своего ребенка. То видела я его смелым полководцем, то известным инженером.
Иной раз думала я, что у меня будет дочь. Я восхищалась ее красотой, дарованиями. Мне грезилось, что она будет художницей. Картины, созданные ею, должны были быть необыкновенными.
Я родила дочь.
С рождением дочери ты стал неузнаваем. Однажды ты все-таки удосужился осведомиться о моем здоровье, но весь вид твой, глаза твои выражали одну мысль: "Вот беда стряслась!"
Бывают мужчины, которые с появлением ребенка бросают свои семьи, покидают родные места и живут скрываясь. Ты никуда не уехал, ты не бросил меня. Но что толку в том, что ты остался в семье?
Появились новые заботы, понадобилась няня, квартира стала мала.
- Опять не выучил роль! - раздраженно говорил ты. - Разве это жизнь? Разве можно при таком гаме и реве работать?
Шли недели, шли месяцы. Ты никогда не брал на руки своего ребенка, не ласкал его. Ты ходил мрачнее тучи.
Бедная моя дочурка! Уже тогда я считала ее сиротою.
- Дездемона!.. Розамунда… Офелия!.. - насмехался ты, когда ребенку нужно было дать имя.
В мои раны ты щедро, пригоршнями бросал соль. С каким сарказмом ты произносил эти имена!
"Тебе ли, несчастной татарке, воспитывать Офелий!" - казалось, говорил ты каждым своим движением.
И этого я не прощу тебе никогда. Как только в нашем доме раздался первый детский крик, ты начал издеваться над тем, что я татарка.
- Татарки не умеют красиво любить, - говорил ты своим друзьям, не щадя меня. - Они не понимают тонкости подлинного чувства.
- Татарка способна только на то, чтобы родить. Чувство материнства заглушает в ней все. Она все свое отдает ребенку, а сама остается пустой.
Так говорил ты тогда.
Ты негодовал и по поводу того, что я занимаюсь общественной работой.
- Черт знает что! - ворчал ты. - Мне надоела эта погоня за ветром. Не понимаю, зачем тебе нужно куда-то ходить, кого-то чему-то учить? Ведь тебя никто не заставляет, а ты ходишь. То и дело собрания. Неужто не нашла ничего лучшего?
И, наконец, начинал приказывать:
- Кроме университета, куда бы то ни было ходить запрещаю! Сиди дома.
Бросить общественную работу я не могла. Правда, в те годы я многого еще не понимала, но твердо верила в то, что есть люди, которые живут не так, как жили мы. Я знала, что уступить тебе - это означало бы идти назад, закабалиться, погибнуть. Мне было трудно справляться со всем, с учебой, с заботами по дому. Мелочи отнимали столько сил, времени.
Но я не бросала работы. Я хотела стать человеком развитым, знающим, полезным, способным на настоящую плодотворную работу.
Это стремление вперед, моя целеустремленность помогли мне впоследствии легче перенести личное горе.
Кадрия! Так назвала я свою дочь. Кадрия - бесценная, дорогая. Это имя мне казалось лучшим. В нем я хотела высказать то, что чувствовала к ребенку, - любовь.
- Ка-дри-я! Ха-ха-ха-ха! - смеялся ты. - Подумаешь, какая бесценная!
То, что было дорого мне, было безразлично для тебя. Для Кадрии я жертвовала своим сном. По ночам вставала я, чтобы сменить пеленки. Ходила с дочкой по комнате среди ночи, как лунатик. Ведь я уставала за день. А ты, Искэндер, если и просыпался на крик ребенка, то вместо того, чтобы помочь или хотя бы узнать, не болен ли он, ворчал, что мы мешаем тебе спать. Я уходила на кухню, чтобы не слышать твоих упреков. Так, на моих руках, ребенок утихал. Но тебя это не волновало.
- Жизнь - забавная штука: годом раньше я был сам себе хозяин, а теперь приходится содержать семью в четыре человека.
- Все девушки хороши, но откуда же берутся плохие жены?
Эти пошлые слова - твои слова, Искэндер. Ты любил остроумие дешевое, плоское. Зачем? С какой целью ты говорил это своим друзьям, но обязательно при мне? Чтобы задеть меня? Неужели ты все позабыл? Ведь ты любил меня когда-то. А теперь думал, что я глупа, бесчувственна, ничего не понимаю. Но я понимала все. Мне было очень больно тогда. Однако я скрывала боль, стараясь все твои несправедливые и оскорбительные выпады обратить в шутку. Ведь ты был отцом моей дочери.
Знаю, тебе тоже было нелегко, но ты ни разу не пытался хоть сколько-нибудь улучшить наши отношения. Все мои попытки были тщетны. Ты не обращал внимания. Ты умел только одно - жаловаться на большие расходы, на отсутствие покоя. Без всякого стеснения ты требовал от меня отчета в истраченных деньгах, в каждом гроше.
Не сердись, Искэндер, за мою прямоту. Ведь тогда я ни разу не говорила тебе об этом и не упрекала тебя твоим происхождением и воспитанием. Правда, твое поведение было мучительным для меня. Тяжело мне было видеть, что ты совсем не тот, каким казался в первые дни нашего знакомства.
Я пыталась найти причины этой перемены. И, не находя, молчала. Но теперь я могу оглянуться назад: когда мы стали взрослыми, я многое поняла. Теперь я иначе сужу о жизни. Многое мне стало ясным. Как не сказать тебе, что ты тогда был только сыном своего отца - муэдзина. Боясь передать лишнюю копейку, ты трижды пересчитывал деньги на молоко для ребенка. И я краснела и не знала почему. Потому ли, что мне стыдно было, что ты не доверяешь мне, или потому, что мне было стыдно за тебя? Ты считал каждую копейку, а ведь нередко ты с кем-нибудь из твоих случайных друзей, которых ты приводил в дом, просиживал до полуночи за бутылкой вина.
Все мои намеки пропадали даром. Ты их или не понимал, или делал вид, что не понимаешь, а сказать прямо я не решалась. Я пыталась внушить себе, что сразу нельзя создать хорошую семью, что надо вооружиться терпением. То дурное, что приносил мне каждый новый день, я пыталась считать случайностью и преходящим явлением. Втайне я думала: "В Искэндере есть много и хорошего. Надо подождать. Со временем дурное в нем исчезнет, и тогда мы заживем на славу". Но тут же я ловила себя на мысли, что все это самообман.