- Ваш сын - случайная пешка в руках опытных спекулянтов. Он не ведал, что творил. Для него это была игра, пусть недозволенная, но игра. Никакой корысти у него не было, а если и была, то - ничтожная, мальчишеская. Он - жертва неблагоприятных обстоятельств. Не судить его нужно, а жалеть. Даже предварительное заключение - слишком жестокое наказание для этого юноши.
Роберт Михайлович как бы набрасывал тезисы своей защитительной речи. Игорь Сергеевич слушал его, поглупев от радости. И Генкина вина, и легкомыслие жены, и собственная тревога - будто потеряли вес.
Заметив просветление на лице своего клиента, Роберт Михайлович озабоченно нахмурился.
- Так выглядит это дело с позиций защиты. Обвинительное заключение будет звучать несколько в другом ключе. Правонарушитель с многолетним стажем. Фарцовщик, неоднократно задерживался милицией, давал письменные обещания. Связался с профессиональными спекулянтами. Пользуясь безнадзорностью со стороны беспечных родителей, превратил свою квартиру в базу для спекулятивных операций контрабандным товаром. Оперировал крупными суммами. Прикидывается несмышленышем, хотя отлично разбирался во всех тонкостях противозаконной торговли. Эти и многие другие факты подтверждают, что перед нами вполне сформировавшийся и нераскаявшийся преступник, для которого один путь к исправлению - трудовая колония
Игорь Сергеевич со страхом смотрел на невозмутимого Роберта Михайловича. Все, что пять минут назад казалось ему таким мелким и безобидным, вдруг обернулось тяжелой виной, от которой никуда не уйти. И это превращение на его глазах, с легкостью фокусника, проделал сидевший рядом маленький человечек.
- Где же правда? - хрипло спросил Игорь Сергеевич.
Роберт Михайлович рассмеялся и дружески похлопал невесомой рукой по плечу летчика.
- Правда впереди. Ее еще нужно приручить и обласкать. Простите, у вас ордена есть?
- Хватает.
- Очень хорошо. На суд я попрошу вас прийти в полном параде, со всеми знаками различия и отличия. Это козырь немаловажный. Вы расскажете суду о вашей боевой биографии, о трудной и ответственной работе в условиях далекого Севера, о специфических условиях, помешавших вам своевременно пресечь вредные знакомства вашего сына. Нужно будет отметить и болезненное состояние вашей жены.
- Какие у нее болезни? - удивился Игорь Сергеевич.
- У женщины всегда можно найти заболевание, ограничивающее ее возможности следить за великовозрастным сыном. Справки от врача от вас не потребуют, а соответствующее впечатление это произведет. Но это одна сторона дела. Есть и другая. Крайне важно будет развеять у судей предубеждение, будто ваш сын - избалованный барчук из хорошо обеспеченной семьи, не знавший никаких ограничений в своих желаниях.
- Так оно и было, - проронил Игорь Сергеевич.
- Это будет утверждать прокурор, а мы с вами докажем другое. Что он всегда был честным, прямым, не уклонялся от домашних обязанностей. Что вы строго ограничивали его денежные ресурсы, может быть даже излишне строго, чем и толкнули его на первую сделку.
- Да я понятия не имею, сколько ему жена отваливала.
- Об этом вы промолчите.
- Ты лучше слушай, - посоветовала Ксения Петровна.
- Если вы хотите облегчить участь сына, - продолжал Роберт Михайлович, - примите часть вины на свои широкие плечи. Важно внушить судьям, что сын ваш был до этого случая и будет после него достойным своего заслуженного отца. Вот главный подтекст вашего выступления в суде.
Роберт Михайлович откинулся на спинку стула. Воронцовы взирали на него с демонстративным восхищением. Игорь Сергеевич мрачно уставился в пестрый ковер.
- А от суда его никак освободить нельзя? - спросил он.
- Исключено. А вытащить до суда - можно попытаться. Я постараюсь кое-что предпринять по своим каналам, а вы... Если у вас найдутся достаточно влиятельные друзья, то их вмешательство может сыграть положительную роль.
Роберт Михайлович откланялся. Осторожно удерживая его руку, Игорь Сергеевич, запинаясь, проговорил:
- В смысле расходов, так мы, я...
Роберт Михайлович понимающе улыбнулся.
- Об этом мы еще условимся. А пока держите меня в курсе событий по телефону.
7
Анатолий не сразу привык к новому месту службы. Каждое утро, сворачивая с оживленной улицы, он покидал мир высокого неба и открытых дорог, мир людей и машин, передвигавшихся по своей воле, и, входя под глубокую арку, словно вступал на затерявшийся в океане большого города островок отверженных. Лязг массивных замков, запиравшихся за спиной, стальные прутья решеток, узкие лестницы с пролетами, затянутыми проволочной сеткой, безмолвные коридоры, где никогда не слышалось смеха, угрюмые лица заключенных - все это угнетало, вызывало мрачные мысли и особенно часто одну: "Зачем ты сюда пришел?"
Ему не нужно было доказывать необходимость этих стен и решеток, ограждавших честных людей от уголовников. За тысячелетия цивилизации человечество ничего лучшего придумать не могло. Сколько пройдет еще времени, пока тюрьма станут ненужными, тоже лучше не задумываться. Главное - найти свое место, почувствовать себя делающим полезное дело.
Об этом они говорили с Ольгой Васильевной и Антошкой, когда решение еще не было принято окончательно. Он только узнал кое-что об условиях предстоящей работы и пришел поделиться сомнениями.
Антошка, конечно, пришла в восторг.
- Иди, Толик, - благословила она. - Это же здорово! Ты на них будешь влиять, и они будут перековываться.
Ольга Васильевна интересовалась подробностями, которых он и сам не знал, и видно было, что она не одобряет его намерения, На прямой вопрос она ответила уклончиво:
- Видишь ли, Толя, работу воспитателя я считаю самой нужной и благородной, где бы она ни проводилась. Но когда эта работа носит формальный характер, она у меня симпатий не вызывает.
- Почему вы думаете, что она будет формальной?
- Мне так кажется. Есть должность, ее и заполняют, а о сути не беспокоятся... Сколько времени находятся там эти подростки?
- Пока идет следствие, потом суд, кассация - в среднем месяца два-три.
- А потом одни уходят и приходят другие?
- Другие.
- Вот видишь! Как же можно при такой текучести вести воспитательную работу? Если бы я согласилась за три месяца перевоспитать трудный класс, ты по праву назвал бы меня халтурщицей. А у тебя не класс.
- Вы думаете, там воспитание ни к чему?
- Не знаю, Толя, мне трудно судить издалека. Ну как ты сам представляешь себе эту работу? Ну поговоришь с каждым отдельно, соберешь...
- Нет, собирать нельзя. Подследственные и осужденные общаться не должны.
- Час от часу не легче. Как же с ними работать?
- Не знаю, - признался Анатолий. - Мне только ясно, что им нужно помочь. Вы представляете себе, что значит просидеть в камере даже месяц подростку, привыкшему к движению, к смене впечатлений.
- Подумаешь, - сказала Антошка. - Пусть знают, как хулиганить, как людей грабить. Пусть сами помучаются.
- Я с тобой согласен, Антоша. За то горе, которое они причиняют людям, они должны сами испытать и страх, и лишения, и душевную боль. Закоренелых преступников я ненавижу. А тех, кому убить человека ничего не стоит, я бы сам расстреливал. Выродков нужно уничтожать. В этом я убежден.
- И я тоже, - присоединилась Антошка.
- Но речь не о таких. Среди тех, кто попадает в изолятор, выродков немного. Больше преступников случайных, по пьянке, по глупости. Есть действительно несчастные, заблудившиеся. Их еще можно образумить, спасти. Можем мы от такой возможности отказаться?
- Ты ее не слушай, - вмешалась Ольга Васильевна. - Стараться исправить человека обязательно нужно, даже на очень плохого нельзя махнуть рукой.
- Я хочу, чтобы она поняла, - сказал Анатолий, снова обращаясь к Антошке, - если мы будем думать только о наказании, только о том, чтобы они "помучились", мы этим себе же навредим.
- Мне ты этим не навредишь, а им впредь неповадно будет.
- Можешь ты заглянуть на несколько лет вперед?
- Постараюсь.
- Прежде всего, да будет тебе известно, что тюрьмой или колонией уголовника не запугаешь. А вот озлобиться, заматереть в изоляции они могут. Теперь представь себе, что отсидел подросток свой срок, промучился и возненавидел все на свете. Выпускать-то его все равно нужно. Вышел. Кем? Еще более опытным и более опасным. Хотела бы ты с ним встретиться в темном переулке?
- Ну тебя!
- А с кем-нибудь он все равно встретится. И еще больше горя принесет людям. Получится то, что я говорил, - сами себе навредили, подготовили врага еще более лютого. Значит, когда мы заботимся о перевоспитании заключенных, нами движет не слюнявая жалость к "несчастненьким", а забота о честных людях, об интересах общества.
- А тебе не страшно, Толик? - спросила Антошка, тронув его за рукав.
- То есть почему мне должно быть страшно?
- Но они ведь такие... Их много, как набросятся...
- Это они в темных переулках храбрые, а там как бараны.
- Ну, с баранами ты справишься.
Все рассмеялись. Анатолий погрозил Антошке кулаком.
- Не знаю, Толя, что тебе посоветовать, - сказала Ольга Васильевна, - да и поздно. Ты ведь решил?
- Почти. Но вы не одобряете?
- Не то чтобы не одобряю... Мои мысли заняты другим. Ты знаешь, как я верила в разные эксперименты, когда их затевал Шурик...
Как всегда, когда у нее вырывалось имя покойного мужа, она на мгновенье запнулась.
- Нужно что-то другое, радикальное. Как я могу одобрить воспитательную работу в изоляторе, когда считаю, что их вообще не должно быть, этих изоляторов?