- Три, - согласилась Нина и указала на идущего навстречу аккуратненького старичка в широкополой шляпе.
- Назвал бы грибом, но это слишком традиционно. Торшер.
- Пожалуй, четыре.
- А куда мы входим?
Они оказались под невысокой аркой, соединяющей два огромных дома.
- Пещера - тоже традиционно и устарело. Мы внутри гигантской ракеты. Сейчас она отделится от земли. Зажжется свет…
Под аркой сделалось темнее. Совсем рядом грохотал мотор.
- Опять три. Потому что… Нина! - вдруг закричал отец и рванул Нину к себе.
Но она запнулась. В первые секунды даже не почувствовала боли в ноге, оказавшейся по колесом "Москвича".
- Что с тобой? Что с тобой, Ниночка? - беспомощно бормотал отец.
"Москвич" скрылся за углом дома.
- Нинка, ну где ты шалаешься, Нинка?
"Во-первых, Нина. Во-вторых, что это за "шалаешься?" Так нужно было сказать ровным, спокойным голосом, голосом старшей сестры. Но Нина почти крикнула:
- Что случилось?
Гришина тревога передалась ей.
- Папу, - Гриша всхлипнул, - папу в больницу…
Каким ничтожным, пустяковым показалось пережитое в клубе! Только бы папа… Только бы с папой…
- Когда? В какую больницу?
- Гри-ша, Гри-шенька, где ты? Гри-иша, Гришенька!
Никого не хотелось видеть. И почему-то меньше всего соседку. Но надо было отозваться.
- Мы здесь, Любовь Ивановна.
- Говорю ведь ему - не ходи, Гришенька. Нет, выскочил, а я за ним. Темно ведь уже и оделся кое-как…
- Любовь Ивановна, куда увезли папу?
- В больницу. - Голос ее дрогнул.
Сочувствие было дорого. Нина шагнула к Любови Ивановне, прижалась к ней. От полного, мягкого тела исходило тепло. Нина обняла маленького брата, привлекла его к себе. Так они стояли в холоде и темноте.
- В больницу увезли. Разволновался он шибко. Шибко разволновался, - начала Любовь Ивановна. - Я иду это с мясом, мясо купила… Мясо сегодня на базаре дешевое. - Любовь Ивановна перешла на повествовательный тон. В совершенстве владея той несложной гаммой интонаций, которой обычно пользуются не очень занятые, любящие посудачить домохозяйки, она не могла обойтись без ненужных подробностей.
- Иду, значит, я с мясом. А Сергей Артамонович навстречу. Гляжу, черный весь. Лица на нем нет. Однако, говорю, вы заболели, Сергей Артамонович? "Да нет, я здоров". А я вижу, какое здоров!
Нина хотела было прервать соседку - надо скорее бежать в больницу. Но вдруг услышала совсем неожиданное:
- А сам все за ворот рубахи держится. Гляжу, господи, ворот-то почти напрочь оторван. Я говорю: Сергей Артамонович, да вы никак дрались с кем? Он улыбнулся: "Почему бы, говорит, мне не подраться? И если вы, Любовь Ивановна, разгадали мою тайну, то не будете ли так любезны пришить мне воротник". Тут мне в голову и ударило: это он от Нины, от тебя, значит, хочет скрыть! Ладно, говорю, ворот я ваш приметаю, пожалуйста. Только уж вы мне все-таки объясните, Сергей Артамонович, что приключилось? Напал на вас кто? "Да нет". И опять улыбается. "Кому на меня нападать". Ну, а я не отстаю. Пало мне в голову, что тут не просто, я и не отстаю. Знаешь ведь - я пристану… Он тогда посмотрел на меня, сам какой-то измученный. Я, говорит, того негодяя встретил, который Нину машиной сбил. Сейчас, говорит, принесу вам рубашку… Ушел, и тут же Гриша бежит: "Папе плохо!.." Он как стал свою рубашку-то снимать…
- Вот так, - согнув над головой правую руку, вставил Гриша.
- Нет, вот этак, - поправила Любовь Ивановна. - Вот этак руку поднял. А в сердце-то ему и вступило. Вступило, он, бедный, шевельнуться боится…
Любовь Ивановна помнила все и обо всем порывалась рассказать: и какого цвета была машина скорой помощи, и как выглядел врач, и какой на нем плащ и ботинки, и какая с ним была медсестра, и даже шофер. Не могла вспомнить только одного - в какую больницу увезли Сергея Артамоновича.
- Сказали ведь мне, да я запамятовала. Знаю, что не в городскую, а в какую - убей меня, запамятовала…
Нина побежала к телефонной будке. Тревожно, то и дело застилая глаза, метались кудряшки. Рванула дверцу будки, но та с силой захлопнулась. Там оказался высокий парень в модном пальто и в берете. Он стоял, опершись о стенку, и пристукивал одной ногой. Стекло было разбито, и Нина слышала, как парень громко смеялся.
- Товарищ! - крикнула она. - Мне надо позвонить в больницу.
- Чудно, чудно… А вот знаешь новый курортный анекдот…
Парень говорил в трубку, не обращая внимания на Нину. "Что же это? - содрогнулась Нина. - Анекдоты? Сейчас анекдоты?"
Она снова рванула дверцу, но с той стороны ее крепко держали. В уши лез голос с нарочитым восточным акцентом.
- Слушайте, вы!.. Понимаете, мне надо в больницу… - Нина рвала на себя дверь и кричала. Голос ее срывался от волнения.
- В психиатрическую? - оторвавшись от трубки и по инерции с тем же восточным акцентом спросил парень. - Вон же телефон свободный.
Действительно, в трех шагах, с другой стороны крыльца того же дома стояла еще одна телефонная будка. Нина бросилась к ней.
- Скорая помощь, - ответил на другом конце провода женский голос. - Куда увезли? Сегодня отправляем в больницу Металлургического.
Хорошо бы нанять такси, до больницы километра два с лишним. Но у Нины нет денег. Послезавтра папина зарплата. В такие дни деньги и дома всегда были на исходе, а карманные исчезали совсем.
Автобусы как назло отворачивали тупые носы, направляясь по другим маршрутам. Нина побежала. "Ничего, через десять минут буду там. И, может быть, вернусь вместе с папой. У него не первый раз плохо с сердим. И проходило. Только бы так! Только бы вернуться вместе с папой. Если уж должно быть несчастье, пусть лучше со мной. Пусть я буду хромать, пусть врачи только успокаивают меня, что это временно. Пусть на всю жизнь! Только бы папа, только бы вернуться вместе с папой!.."
В желтоватом свете больничной приемной Нина различила женщину в белом халате.
- Отец, говорите? Казанцев Сергей Артамонович. - Женщина внимательно посмотрела на Нину. - Сейчас узнаю.
- Сестра! - позвал негромкий мужской голос. И только тут Нина заметила, что в этой узкой, удлиненной комнате немало людей. Сестра взяла у мужчины градусник и, не взглянув на шкалу, ушла в соседнюю дверь. Люди в приемной негромко разговаривали, но Нина не слышала их. Запомнился только рассудительный пожилой бас:
- Сюда каждый с одной думой идет - как быстрей назад вырваться…
"Вырваться! Вырваться! Увести с собой папу".
Вошла сестра. Пробежала глазами по лицам больных, ища Нину. Негромко сказала:
- Казанцева! Пойдемте со мной. Вас туда просят.
"Что это? Зачем? Хорошо или плохо? Надо спросить. Почему я боюсь спросить?"
Может быть, и сестра боялась ее вопросов, поэтому заговорила сама:
- Как звать-то тебя? Нина, значит. Ты скинь пальтецо. Я вот здесь его повешу. Здесь никто не возьмет. Надень халат. Без халата туда не пустят.
- К папе?
- Врачи тебя звали, Нина. В ординаторскую. Идем, идем, Нина. Вот сюда, за мной. Ты у нас бывала когда? Тут недалеко. Василий Петрович сам хочет с тобой поговорить. Василий Петрович Криницин. Профессор. Слышала такого?
Сестра говорила быстро. Даже задавая вопросы, она не останавливалась, не делала пауз.
Некрутая лестница и коридор привели их к большой светлой комнате. Здесь было много людей в белых халатах и шапочках. Когда сестра ввела Нину, голоса оборвались на полуслове. Но никто не смотрел на Нину. Все взгляды словно магнитом притягивало к высокому плотному человеку, стоявшему у окна.
"Профессор Криницин", - догадалась Нина. И, как это ни нелепо, стала упорно вспоминать, где она слышала эту фамилию. Наверное, от отца, но зачем это сейчас? Она отмахнулась от ненужных мыслей и тоже стала смотреть на высокого врача, смотреть испуганно и умоляюще, словно дело было не в состоянии отца, а в этом человеке, словно то, что он должен был сейчас ей сказать, зависело только от него.
- Казанцева? - негромко спросил врач.
- Нина, - подсказала сестра.
- Казанцева Нина, - неизвестно для чего повторил врач и также неизвестно для чего чуть приподнял белую шапочку. Из-под нее показались темные с белыми нитями волосы.
- Что с папой? - спросила Нина.
- Вашего отца привезли к нам в тяжелом, очень тяжелом, безнадежном состоянии.
Профессор старался говорить мягко, но это только подчеркивало грозный смысл его слов.
- У него…
- Он… папа… - перебила Нина и остановилась не в силах выговорить страшное.
- Да, он умер, - сказал врач. - Развязка была…
- Умер! - горестно вскрикнула Нина.
Еще войдя в комнату; она догадалась об этом, и все-таки удар казался ей предательски неожиданным.
Профессор говорил еще. Говорил о том, что смерть была неотвратима, о том, что он много слышал о Сергее Артамоновиче и вдвойне жалеет его. Нина не слушала. Горе теснило ей грудь, клонило к земле.
"Папа, папа! Как же ты мог, как же ты мог! - повторяла она мысленно. - Я не хочу, не хочу без тебя, папа. Я не буду без тебя".
И вдруг вспомнила, как капризничала дома, и там была Царицей. А отец во всем потакал ей. Особенно после того, как ушла мама. Все боялся, что ей не хватает нежности…
Вот она стоит против отца и кричит: "Уйди, ты надоел мне, надоел своей вечной опекой". Это была обидная неправда. Но Нина только что вышла из больницы, сильно хромала, волновалась из-за ноги. Осуждая себя даже в эти минуты, она все-таки продолжала выкрикивать нелепые, словно не ее, Нинины, а чужие слова.
А отец только беспомощно взглянул на нее и ушел в свою комнату.