3
Сквозь тугой напор Чулыма и ветра бежит "Смелый" к Чичка-Юлу. Пенный след за кормой набухает синью, темнеет, маслянится вода. Река к вечеру спокойно и плотно укладывается в земляное ложе, уютно пошевеливается в нем, как усталый человек в кровати. Поблекшее солнце еще висит над зубчатыми тальниками.
На палубе тишина. Предвечерний час на пароходе молчалив и задумчив. Кругом ни домика, ни огонька. Вода и "Смелый" - ничего больше на свете, а темнеющее небо все больше походит на реку, смыкается с ней.
Лодка на вечерней реке - неожиданность. Невесть откуда выныривает она, пересекает реку далеко от парохода; движется медленно - то ли очень велика, то ли перегружена. За лодкой река пылает багрянцем, и от этого не разобрать, обласок ли, завозня ли, а по черточкам взлетающих весел трудно узнать, сколько человек гребет.
- Сено плавят, - говорит Валька Чирков. Только зоркие глаза штурмана могут увидеть груз.
Лодка в воде по самые борта. Капитан теперь отчетливо видит гребцов, надутую ветром синюю рубаху кормчего, белую копну волос гребца. "Совсем мало запаса!"
Капитан переходит к носовому лееру. В это время беловолосый гребец вдруг останавливается, смотрит на "Смелого" и бросает весла. Рулевой машет руками, видимо, кричит что-то, а беловолосый падает на дно лодки и замирает. Сквозь шум машины парохода слышится его тонкий звенящий голос. Еще не сообразив, что может случиться, повинуясь инстинкту, капитан бросается к рубке.
- Стоп! Задний.
Шипит пар. Завалившись на борт, "Смелый" вздрагивает, как от толчка в берег, и эту кутерьму звуков и движений перекрывает протяжный щемящий крик Петьки Передряги.
- О-о-о-о! Пе-еревернулись!
Длинным, неловким, как в замедленном кинофильме, движением поворачивается капитан к лодке и сначала ничего не может понять: вместо нее на волнах покачивается что-то белое, веселое. Потом, вглядевшись, догадывается, что это непросмоленное дно, а рядом с ним вспухают два розовых фонтанчика - барахтаются в ледяной весенней воде люди. Над рекой несется крик:
- По-о-о-о-моги-те-е-е-е!
И с капитаном происходит то, что всегда случается с ним в минуты опасности: время останавливается. Проходят секунды, минуты, а ему кажется - события разворачиваются медленно, словно на ленте, которую осторожно развертывают перед ним. Странное и непонятное это ощущение: у капитана невероятно много времени, чтобы раздумывать, командовать.
- Шлюпку на воду! Чирков, Рыжий, Ли - в шлюпку! - приказывает он.
Летят в Чулым спасательные круги, завизжав блоками, падает шлюпка, прыгают в нее Чирков, Лука, боцман Ли и Петька Передряга.
- Сено, сено спасти! - кричит вслед капитан. Лента разворачивается дальше… С носовой части парохода, вытянувшись свечкой, косой дугой ныряет в Чулым Костя Хохлов. А там, где стоял он, торопливо рвет с себя одежду радистка Нонна Иванкова. В одной шелковой рубашке, стройная, сложив руки ласточкой, летит в пенную волну Нонна. Чулым ласково принимает ее тело, подержав немного, выбрасывает на поверхность. Захлебнувшись водой и холодом, радистка плывет к лодке.
Шлюпка возвращается на пароход, волоча лодку с сеном.
Первой поднимается на борт Нонна Иванкова - посиневшая, съежившаяся. Она на цыпочках пробегает по холодному железному полу и ныряет в радиорубку.
За Ионной выскакивает Костя Хохлов.
- Все в порядке! Пьяных нет!
- Марш переодеваться! - ворчливо говорит капитан, и штурвальный на редкость серьезно кивает головой, соглашаясь, но в это мгновенье он замечает соболезнующий, напряженный взгляд Ивана Захаровича и преображается: кивнув на дверь радиорубки, Костя ядовито говорит:
- Жена-сибирячка, такой, как она, нигде не видал шахтер…
Тяжело отдуваясь, на палубу поднимается старик с мокрой бородой, прилипшей к синей сатиновой рубахе. Он щерит желтые, изъеденные зубы, озирается маленькими, острыми глазками. Став на палубу, старик быстро и мелко крестится. За ним - испуганный, вытаращив глаза - карабкается парень с соломенными волосами. Старик делает шаг, затем, изогнувшись, опускается на палубу. Боцман Ли и Лука подхватывают его.
- В машинное! Обогреть!
- Они из Ковзина, товарищ капитан. Мы их подбросим до места, - докладывает Лука Рыжий.
- Вперед! Полный!
Заметно вечереет. Восточный край неба уже совсем темен; проклюнулась и горит, не мигая, большая светлая звезда - самая ранняя. Чулым окрашен пестро: рядом с пароходом темно-синий, немного дальше - голубоватый, еще дальше - розовый, а на горизонте, там, где круто опадает в воду небо, - бордовый.
Двоится, расплывается Чулым в глазах капитана. Холодная лапа берет за сердце, сжимает. Дымной полосой поднимается и подрагивает река. Звезда полукругом скользит по небу, расплывшись; точно сквозь слезы видит ее капитан. Он поднимает руку к виску, вытирает холодный пот и не чувствует ни пальцев, ни виска. Дрогнув коленями, Борис Зиновеевич садится на скамейку…
Болен капитан "Смелого". Очень болен!
4
В машинном, где тепло, где ярко светит электричество, в чужом белье и накинутых на плечи матросских бушлатах греются старик и парень. Старик безостановочно трясет головой, руками, пожевывает провалившимся ртом; парень уже освоился, временами удивленно хлопает себя по коленям. "Ах, батюшки! Бывает же!" Потом успокаивается и мигает длинными белыми ресницами.
Против старика и парня полукругом расположились речники. Костя Хохлов с ногами забрался на слесарный верстак и насмешливо наблюдает за спасенными; рядом с ним облокотился на тиски Иван Захарович. Спиридон Уткин на корточках примостился перед стариком. Он вертит из большого куска бумаги козью ножку. Скрутив, протягивает старику:
- Затянись, батя, облегчает…
- Спаси Христос!.. - подрагивает рукой старик. - Пропали бы мы… Спаси Христос, сынки! Время холодное, не дай бог, змей-судорог схватит… Сено опять же при месте…
- Рискованно, батя! - журит Уткин. - Лодку перегрузили! Нельзя так.
- Этто-о-о верно… Сплоховали!
Старик мелко крестится, парень оборачивается к нему, глядит, возится, и кажется со стороны - не будь крестящейся руки, парню стало бы легче, перестал бы подрагивать губами, но рука суетится, и парень молчит.
- С сеном нынче плохо! - раздумывает Уткин. - Я в плаванье ушел, жинке початый прикладок оставил. Не знаю, дотянет ли до новой травы.
- Плохо, сынок, ох, как плохо!.. Тоншает скотина.
Старик уже не крестится, а говорит о сене. Он рассказывает о том, что ковзинские мужики апрелем привозили три машины сена, что на двор пришлось порядочно, но старика обделили, не дали ни клочка, и от этого завелась на дворе нужда. Глазки старика востренько поблескивают.
Парень вдруг торопливо затягивается самокруткой, начинает медленно, натужно краснеть.
- Было не утопли! - срывается на крик парень. Машет кулаком перед носом старика, хрипит. - Не верьте ему… не верьте! Барыга он! Сеном торгует!.. У него и коровы нет! Нету-т-т-т-у!
Среди капитановых хлопцев, среди блестящей стали странно звучит его голос.
- Барыга! - надрывается парень.
И хотя кричит он с ненавистью, а лицо перекошено гневом, в складках губ, в белесых бровях проскальзывает боязливое, приниженное.
- Митрий, Митрий! - тихо говорит старик. - Ты бы потишей!
Высохшая борода старика остро поднимается над крутым подбородком, взгляд яснеет, вспыхивает голубоватым огоньком.
- Сядь, Митрий! В ногах правды нет… Обсохни, отсядись! - ласковым голосом упрашивает старик, но в нем зазубринкой, тоненько проглядывает грозная нотка приказа.
- Не хочу сидеть!
- Сядь! - вдруг коротко, с придыханием приказывает старик и, схватив парня за локоть узловатыми пальцами, садит на скамейку.
- Нервеный паренек! - обращается старик к речникам и мелко, рассыпчато смеется. - Спужался очень…
Машина "Смелого" поет: "Че-шу я плес! Че-шу я плес!" Летят по стенам электрические зайчики от шатунов, весело разговаривает металл с металлом.
- Вы родственники? - раздается голос капитана, который давно стоит в пролете двери и слушает разговор.
Сразу признав в капитане главного на пароходе, старик рассыпается голоском, улыбкой, морщинками:
- Племянничек он мне… Сестрин сын…
- Почему шли навстречу пароходу?
- Торопились… - отвечает старик и, видимо, хочет назвать капитана "сынок", но не решается. - Торопились, товарищ начальствующий…
Капитан обводит взглядом речников.
- Какого черта вы тут расселись! - сердито говорит он. - Дела нет? Марш наверх!
Резко повернувшись, капитан лезет в люк. Когда видны только ноги, приказывает:
- Этих… утопающих… накормить…
Ноги замирают, после паузы раздается весело, насмешливо:
- Да не забудьте еще раз козла накормить… Как следует!
Иван Захарович проводит пальцами по губам. Хохочущий голос саксофона раздается в машинном отделении. Ленивой раскачкой проходит кочегар мимо старика и парня и даже не оглядывается. Снова хохотнув, скрывается в люке. Торопливо убегает вслед за ним боцман Ли. Спиридон Уткин яростно трет маслянистую сталь. Последним поднимается с верстака Костя Хохлов. Играя щелочками глаз, останавливается против старика и парня - сутулый, руки в карманах, жуликоватый.
- Вы того человека видели? - спрашивает Костя и показывает плечом на люк.
- Однакость, ваш капитан… - понимает старик. - Строгий человек… Справедливый… Дай ему бог!
- Вот, вот… - мечтательно произносит Костя. - Молите бога!
Костя нагибается к старику и парню, грозно-весело говорит:
- Я бы вас, как щенят, побросал за борт, если бы его не было на свете! Вопросы будут?