Выламывается Петька. Одна нога картинно поставлена на головку кнехта, руки уткнуты в бока, нос - в облака. Длинным плевком, стремительным, как торпеда, выбрасывает Петька слюну в воду, и зря: сверху раздается насмешливый голос Кости Хохлова:
- Это кто тебя научил плевать в воду, салажонок?! А ну подбери!
Петька косится на береговых ребятишек, делает вид, что вовсе и не к нему обращен голос Кости, но штурвальный перегибается через леер, блеснув белыми зубами, зычно кричит:
- Матрос Передряга!
- Я, товарищ штурман! - отвечает Петька.
- Матрос Передряга! Отвечай, получал ли пискунец?
В цепкой мальчишечьей памяти перебирает Петька полученные вещи - тельняшку, робу, шинель, сапоги, бушлат, постель… Ухал от восторга Петька, облачаясь в новое. И не знал, оказывается, что не получил еще пискунец, штуку неизвестную, но, верно, такую же радостную и светлую, как медная пряжка ремня с золотым якорем.
- Не получал, товарищ штурман! - дрогнувшим от радости голосом отвечает Петька.
- Получи!
В два прыжка поднимается Передряга на палубу, улыбается Косте, который играет серьезностью сдвинутых бровей, прищуренными щелочками глаз.
- Вольно! Стоять вольно! Эх, и дурак ты! - смеется Костя. - Благодари бога, что сегодня первый день навигации. А то бы я тебе показал пискунца. - И нарочно тянется рукой к Петькиному уху.
Передряга скатывается с палубы, гремит железом.
3
"Смелый" пробуждается.
Густой, темно-фиолетовый дым валит из трубы. А когда Васька Чирков нажимает на рычаг, из медного горла парохода лохмотьями вырывается пар, плещет на палубу. Валька опускает рычаг и нажимает его резко, до отказа - Моряковка слышит мощный трубный рев "Смелого". Разбуженным слоном кричит пароход. Сила и радость в этом крике. "Смелый" возвещает о том, что здоров и силен, что он рвется на Обский плес. Рев несется над рекой, над поселком, над застывшими тальниками.
- Пой-ду-у-у-у! - забиячит буксир.
Вызов "Смелого" принимают. Над соседним пароходом вспыхивает аккуратный султанчик дыма, на мгновенье гаснет - отзывается "Адмирал Нахимов"; прислушавшись к нему, отвечает глубокой октавой "Софья Ковалевская", хрипловато - "Пролетарий", гармонным басом, сразу несколькими голосами - "Карл Либкнехт". Моряковский затон в бездонье неба возносится гудками пароходов.
Пять минут - по обычаю - ревут медные горла пароходов.
Холодная, гулкая тишина наступает потом. Капитан "Смелого" медленно опускается на высокое с подлокотниками кресло, стоящее посередине палубы. Уютным комочком свертывается Борис Зиновеевич, смотрит на бурлящий вокруг него затон, на берег в разноцветье одежд. Приказывает Вальке Чиркову:
- Поднять вымпел!
Валька спускается на нижнюю палубу. Скользит по флагштоку бело-голубой шелк. Трепыхнувшись на ветру, вытягивается змейкой.
- Ура! - кричит Валька, размахивая фуражкой.
- Теплотехники идут! - разносится слух по затону. Пароходы затаили дыхание.
"Смелый" настораживается блестящими иллюминаторами, подозрительно щурится оком прожектора, сдерживает биение машины. Механик Уткин, машинисты и кочегары наводят лоск, переговариваются свистящим шепотком.
Пароход ждет решения своей участи. Гудит пламенем топка, задыхается паром, легонько поплевывая горячей водой. Нацелился солнечным зайчиком в потолок стальной шатун, ждет, когда нальется в частицы металла упругая сила. Тревожно говорит механик Уткин: "Поднимаются на борт!" На цыпочках идет механик навстречу людям в синих комбинезонах, сосредоточенным и суровым. В руках вошедших маленькие чемоданчики, в которых заключено их могущество. Косится на чемоданчики Уткин и хочет сказать весело, а выходит хрипло:
- Милости просим!
- Здравствуйте, здравствуйте! - недовольно бурчит старший теплотехник и вынимает из чемоданчика блеснувший сталью прибор. - Пр-р-р-р-ошу отойти!
Небрежными движениями соединяют теплотехники прибор с цилиндрами паровой машины, протягивают веревочку и привязывают ее к шатуну. Вот и все. Маленький, злодейский прибор готов пробраться в грудь "Смелого", прощупать холодными пальцами сердце. Стоит машине сделать несколько оборотов, как все расскажет она пришлым людям.
В просвете люка силуэтом появляется капитан. Не спускаясь вниз, смотрит на теплотехников, на Спиридона Уткина.
- Пускай! - командует главный из пришедших.
Точно соской, чмокает "Смелый". Медленный, плавный оборот делает тяжелый металл. Солнечный зайчик от шатуна пробегает по стенам и вдруг падает на лицо механика. Отмахивается от солнечного зайчика Уткин, забирается в мазутную темноту отсека, чтобы оттуда следить за обидной небрежностью синих комбинезонов. Он скрывается в темноте до тех пор, пока теплотехник не снимет диаграмму. Тесный круг людей смыкается над ней, только капитан и механик стоят в стороне.
- В порядке! - расшифровав диаграмму, говорит главный теплотехник, и синекомбинезонники становятся обыкновенными людьми. У старшего проглядывает улыбка, а те, что помоложе, не скрывают радости.
- Чего там? - Уткин почти вырывает бумажку из рук, рассматривает ее долго, прищелкивая языком, что-то бормочет.
- Поздравляю, Спиридон! - говорит старший теплотехник и делает такое движение, точно хочет пожать руку механика, но Уткин, ворча, уходит за машину, нагибается и начинает протирать теплые бока цилиндра.
И теплотехники, понимающе пересмеиваясь, укладывают приборы в чемоданчики. Резко повертывается и уходит капитан. Кочегар Иван Захарович Зорин проводит пальцами по оттопыренным губам, и в машинном раздаются звуки саксофона.
- Живем! Клево! - вращая белками на черном лице, кричит кочегар. - Кочумай, ребята, наша пляшет!
Пожимают плечами теплотехники, не понимают Зорина, а он припрыгивает, приплясывает, кричит снова никому не понятное. Виноват в этом дирижер моряковского самодеятельного оркестра Модест Сидорович Горюнов, который за длинную зиму научил кочегара диковинным словам, на которых объясняются "лабухи", то бишь музыканты. На языке Модеста Сидоровича человек - чувак, играть - лабать, молчать - кочумать, хорошо - клево, холодно - зусман, есть - бирлять, идти - хилять… Много, много звучных слов услышал Иван Захарович и ухватил их памятью, жадной до необычного, звонкого.
- Хиляй, ребята! - наливается радостью Иван Захарович и бросается в кочегарку, на полный штык вонзает лопату в уголь и забрасывает в топку здоровый кусок антрацита.
"Смелый" глубоко вздыхает. Пламя гудит. Пароход подрагивает корпусом.
- Живем, чуваки! - кричит кочегар, наяривая на вывернутых губах что-то несусветное.
4
В полдень берег покрывается золотом.
Сверкают в солнечных лучах "крабы" на фуражках, нарукавные нашивки; частые, как клавиши баяна, пуговицы. Сияние лучится от берега, и, ослепленный им, "Смелый" услужливо протягивает широкий и удобный трап. Неторопливо, важно идут по нему гости "Смелого" - члены строгой приемной комиссии. Их глаза точно и придирчиво запечатлевают праздничную голубизну надстроек, яичный лоск палубы, разноцветные спасательные круги. И швабру, второпях брошенную Петькой Передрягой на палубе, и рахитично похилившиеся стойки в машинном отделении - все видят глаза начальника районного управления пароходства, главного диспетчера управления, капитана-наставника и других не менее важных и не менее ответственных гостей "Смелого". Пожав руки ребятам из команды "Смелого", распоряжаются начальники:
- Давай, Борис Зиновеевич!
- Есть! - отвечает капитан "Смелого" и оценивающим взглядом еще раз окидывает молчаливых, настороженных ребят, палубу, весь пароход, поднявший к небу густой султан дыма.
Делает шаг капитан к переговорной трубе и вдруг замирает, останавливается, пораженный мыслью, - вспомнил, как в прошлом году по вине радистки Нонны Иванковой в торжественный момент громкоговорители запели: "Бродяга я, бродяга я… Никто нигде не ждет меня!" Затаили улыбки в губах члены комиссии, но промолчали, щадя капитана…
- Давай, Борис Зиновеевич! - невозмутимо требуют гости. Не замечают они капитановой тревоги, смешно округлившихся глаз; невозмутимы и капитановы хлопцы - вылупились на золотое сияние и забыли обо всем. И только боцман Ли, старый Ли, тенью пробирается к люку и бесшумно ввинчивается в него. "Ли, старый миляга! Ах молодец!"
- Отдать носовую! - бодрым тенорком командует капитан. - Тиха-а-а-й!
Гудок "Смелого" оглушает.
После гудка - небольшая пауза, наполненная шипеньем пара, грохотом цепей, скрежетом носовой чалки, и - из громкоговорителя валится на палубу, на людей:
Наверх вы, товарищи,
Все по местам…
Члены комиссии переглядываются, тянутся к ушам, но только жестами могут показать, что не забыли прошлогоднего "Бродягу". Но жесты - не слова: хитренько морщится капитан и незаметно подмигивает боцману: "Выручил, голуба-душа… Век не забуду!"
Все тонет в оглушительных звуках песни: команды, ускоряющийся бой плиц, сигнальные гудки, и как-то вдруг оказывается, что пароход уже протянул между собой и берегом широкую полоску воды и уже пробегает мимо затонувших тальников. Взметнувшись вверх, тугим треугольником реет вымпел. Выгнутое горбушкой многоводье протоки голубым полотном течет под пароход; прикоснувшись к острому носу, бесшумно раздваивается, мягко обнимает оборками волн.
Оглушительно крякнув, замолкают громкоговорители, и тогда возникают и сливаются воедино звуки движения судна, которые для речников так же привычны, как шум прибоя для жителей побережья.