Секретарь райкома Гудкин уже не делал предостерегающих жестов - он сидел грустный, ко всему безразличный. "Дурак ты, Прончатов, круглый дурак!" - говорило лицо Гудкина. И он был прав! На вое вопросы заведующего отделом Прончатову надо было отвечать охотно, смотреть ему в глаза преданно, время от времени говорить сокрушенно: "Ошиблись, Семен Кузьмич, исправимся!" - а когда речь зашла о неправильном поведении в быту, сокрушенно разведя руками, признаться: "Было такое дело, Семен Кузьмич! Приехал в воскресенье на рейд слегка выпившим. Никита Нехамов, буть он неладен, уговорил. Так что сигнал Куренного правильный. А вот насчет племянницы - поклеп, навет, по злобе врут, Семен Кузьмич!" И Цыцарь бы растаял, довольный тем, что Прончатов поддается воспитательным мерам, говорил бы потом в обкоме: "Много нам пришлось возиться с Прончатовым, но зато теперь…"
Вот как надо было вести себя Прончатову, а он вместо этого на Цыцаря глядел холодно, катая желваки на скулах, сидел в кресле вольготно, сильные пальцы необдуманно сжимал в кулаки. Именно поэтому Цыцарь медленно повернулся к секретарю обкома с таким выражением на лице, словно хотел сказать: "Я же вас предупреждал, Николай Петрович!" - огорченно пожал плечами.
- Не выходит у нас разговор с Прончатовым, не выходит, Николай Петрович! - сказал Цыцарь. - Разрешите мне не задавать больше вопросов.
Он все расставил по своим местам, этот могучий Цыцарь. Выходит, это не он расспрашивал Прончатова, а выполнял волю секретаря, выходит, не его вопросы были обращены к Олегу Олеговичу, а цукасовские, не только, выходит, Цыцарь беспокоился за судьбу Тагарской сплавной конторы, а и секретарь обкома. И как ни был зол на заведующего отделом Прончатов, не мог все-таки пересилить себя - восхитился им: "Голова! Умница!"
- У меня вопросов больше нет, - повторил Цыцарь. - Может быть, Николай Петрович…
- Я хочу сказать! - мерным голосом вмешался парторг Вишняков. - Конечно, Прончатову не хочется отвечать на вопросы, но придется! - Он угрожающе сдвинул брови. - Я уж не говорю за то, что товарищ Прончатов в первое воскресенье июня приехал на рейд выпивши, что о его развратной связи с врачихой знает весь поселок, но вот за профсоюзное собрание я скажу… - Вишняков поднял руку, из стороны в сторону пошевелил указательным пальцем. - Ты почему, Прончатов, на профсоюзном собрании среди членов президиума организовал коллективную пьянку? Это раз! А во-вторых, кто тебе позволил уклониться от голосования? Дисциплина в партии для всех одинаковая, Прончатов!
Он напоследок еще раз пошевелил пальцем, раздвинув брови, принял прежнюю позу. Теперь его лицо ничего не выражало - даже удовлетворения не было на нем.
- Я все сказал!
Секретарь обкома на этот раз не смотрел на говорящего Вишнякова, и вид у Цукасова был такой, точно он отсутствует. Когда же в кабинете опять наступила тишина, Цукасов поднял голову.
- Олег Олегович, - спросил он, - вы готовы в августе принять два новых крана?
Прончатов вздохнул, повернулся к Цукасову, потерев пальцем переносицу, так посмотрел на него, точно не понимал вопроса. Какие краны? Почему? О каких кранах можно говорить здесь, в кабинете, где сидят Цыцарь и Вишняков? Краны! Боже, это же из другой жизни… Потом до Прончатова все-таки дошел смысл вопроса.
- Да, да, - рассеянно ответил он. - В августе примем краны…
У Олега Олеговича был такой вид, словно он просыпается, - встрепенулся, повеселел, осмысленно глянул на секретаря обкома. Август, краны… Черт возьми, что он ответил Цукасову?
- Николай Петрович, - засмеявшись, спросил Прончатов, - правильно ли я понял, что в августе мы получим электрические краны?
- Правильно!
Олег Олегович окончательно пришел в себя: встряхнувшись, энергично поднялся, обойдя стол, сел рядом с Цукасовым. Известие было таким значительным, важным, что Прончатов мгновенно превратился в того главного инженера, который сидел в кабинете до прихода партийного начальства - властными, жестковатыми сделались его глаза, губы затвердели.
- Ну, наконец-то! - облегченно проговорил Олег Олегович. - У механика Огурцова сегодня большой праздник!
Прончатов почувствовал, что ему очень не хватает Эдгара Ивановича; его подвижного иронического лица, свободных движений, привычки садиться на стул задом наперед. Как обрадовался бы механик! Не будут теперь стоять возле берега лебедки Мерзлякова, скрипеть старое дерево, визжать ржавые тросы; современный, индустриальный пейзаж придет на берега рек - могучие фермовые конструкции, ослепительный свет прожекторов, вознесенный высоко в небо серый металл.
- Краны, краны…
Прончатов вдруг как бы заново увидел, перечувствовал все эти дни, что пришли после смерти Михаила Николаевича; его, прончатовские, тревоги за Тагарскую сплавную контору, попытки удержать дело в своих руках, короткие ночи и длинные рабочие дни. Три месяца прошло как во сне, жизнь была беспокойной, точно у кочевника, который не знает, куда ведет его незаметная тропа. Три месяца были длинными, словно прошло три года, и ему отчего-то вспомнилось то утро, когда он провожал отца, уезжающего на рычащем катере, а он, Прончатов, поклялся никому не отдавать Тагарскую контору… Он вспомнил: над Сиротскими песками колобродило солнце, Обь пошевеливалась в ложе, как хорошо проспавшийся человек, обская старица курилась в глинистых берегах. И он наклонился, посмеиваясь, зачерпнул горсть речной воды, не пролив ни капли, выпил, и ему показалось, что сизая дымка над старицей рассеялась, солнце скакнуло на верх горизонта и тальники стали прозрачными. Вот ведь как все было, а теперь хотелось уйти, исчезнуть навсегда, так как его желания превращались в фарс, делались смешными… Прончатов потер пальцами побледневшее лицо, криво усмехнувшись, вызывающе громко сказал:
- Я хочу кое-что объяснить, товарищи! Дело в том, что вы не знаете самого главного… - Олег Олегович досадливо посмотрел на секретаря райкома Леонида Гудкина, который испуганно таращил глаза. "Не мешай, Леонид!" - взглядом сказал ему Прончатов и спокойно продолжил: - Лебедки потому и могли быть тихоходными, что в запанях никогда не было лишнего леса…
Сиротские пески и солнце над ними стояли перед глазами Олега Олеговича, и в кабинете все для него было неважным: иной счет ценностям вел сейчас Прончатов, в ином мире жил.
- Перед смертью Михаил Николаевич оставил мне восемнадцать тысяч кубометров неучтенного леса, - сказал Прончатов и резко повернулся к секретарю обкома. - Товарищ Цукасов, я буду защищать покойного! Неучтенный лес образовался в годы войны, государственной комиссией был списан как непригодный к сплаву, но Иванов нашел способ взять его, когда река Ягодная начала менять русло… Михаил Николаевич отдал мне лес для того, чтобы я отстоял контору от варяга Цветкова…
Прончатов вобрал голову в плечи, набычившись, жестко проговорил:
- Мне бы не следовало рассказывать об этом, но и молчать нельзя!
- Олегу Олеговичу было безразлично, как смотрит на него заведующий промышленным отделом, что делает пораженный Вишняков и что думает о нем секретарь обкома. Прончатов чувствовал такую легкость, какой давно не чувствовал, - так давили ему на плечи эти восемнадцать тысяч кубометров леса.
- Вот это дела! - протяжно проговорил Цыцарь и озабоченно почесал висок. - Выходит, сейчас контора дает сверх плана неучтенный лес?
- Выходит! - легко и просто ответил Прончатов. - Таким образом, лес включается в сводку, Михаил Николаевич сам поступил бы так, если бы… Он не успел!
Теперь Олег Олегович увидел железную оградку, гранитный обелиск, печатные слова на нем; повеяло запахом вянувших цветов, холодок крашеного металла прикоснулся к щеке, потом раздался хриплый голос умирающего директора: "Никому не отдавай контору, Олежка!" Душная тишина стояла в кабинете; две створки окна были открыты, но в комнату не проникал прохладный воздух, так как теплый ясный вечер собирался опуститься на поселок.
- Будем закругляться! - задумчиво сказал Цукасов. - Нам надо ехать. Мы ведь направляемся в Среднереченскую контору.
Он поднялся, разминая уставшие ноги, прошелся по кабинету, остановился у того самого окна, где обычно любил стоять Прончатов. Секретарь обкома Цукасов несколько длинных секунд смотрел на улицу, затем полуприсел на подоконник.
- Вы правильно сделали, Олег Олегович, что сообщили о неучтенном лесе, - прислушиваясь к самому себе, сказал Цукасов. - Действительно, получалась неувязка. Скорость лебедок увеличена примерно на двадцать процентов, а поступление леса в запань оставалось прежнее… - Он еще немного подумал. - Поэтому и оставались неясности… Теперь картина прояснилась.
В последний раз сделав думающую, сдержанную паузу, Цукасов внезапно переменил позу - он взял да и сел на подоконник.
- Олег Олегович, - оживленно спросил секретарь обкома, - объясните, пожалуйста, как можно обвинением в зазнайстве убить здоровую инициативу? Помните, вы говорили давеча?
- Очень просто! - в тон ему ответил Прончатов - Представьте, что к вам приходит молодой инженер и говорит: "У меня есть предложение ускорить скорость лебедочных тросов!" Вы внимательно смотрите на него… - Прончатов, сощурившись и задрав бровь на лоб, показал, как надо глядеть на молодого инициативного инженера, - вы смотрите на него и говорите: "А здорово ты зазнался, Сидоров! Вот вы уже и умнее всех себя считаете! Выходит, все мы кругом дураки, а вы один умный! И обком дурак, и трест дурак, и я, выходит, дурак, если не подумал о том, что можно увеличить скорость тросов… А, Сидоров!.."
Расхохотавшись, Цукасов обнял колени руками, затылком оперся на раму и от этого сделался несерьезным, простоватым, похожим на того Цукасова, которого Прончатов знал тогда, когда будущий секретарь обкома был главным инженером лесосплавного треста.
- Забавно! - сказал секретарь обкома, просмеявшись. - И ведь действительно ничего нельзя опровергнуть. Ну, как доказать, что ты не зазнался?
Прончатову было совсем легко - и шутливый тон Цукасова, и сброшенные с плеч тяжелые восемнадцать тысяч, и внезапно сделавшееся умиротворенным лицо Гудкина.
- Ну хорошо! - после паузы сказал Цукасов. - Нам все-таки надо ехать в Среднереченскую контору.
Секретарь обкома спустился с подоконника, обойдя прончатовский стол, подошел к Олегу Олеговичу:
- До свидания, товарищ Прончатов!
Крепко пожав руку Олегу Олеговичу, Цукасов неторопливо пошел к дверям. Он, казалось, забыл о том, что вместе с ним приехал в Тагарскую сплавную контору заведующий промышленным отделом Цыцарь, но в ту секунду, когда открывал толстые дерматиновые двери, вдруг вспомнил об этом. Он, не оборачиваясь, позвал: - Так идемте, идемте, Семен Кузьмич!