- Поезд приходит после пяти.
- Верно. А пока доберешься со станции, пройдет час с лишним.
Огонь еще не был зажжен. Аустра принесла лампу, достала спички, но Лаурис сказал:
- Не лучше ли посумерничать? Если, конечно, вам не нужно что-нибудь делать.
- Нет, я только подумала, что темно. При свете ведь приятнее беседовать.
- Иногда бывает наоборот.
Огонь так и не зажгли. Лаурис присел на лежанку, Аустра подложила в плиту дров и вернулась в комнату, оставив кухонную дверь открытой. Лаурис смотрел на нее и думал, что времени остается мало. Сказать сейчас или ждать еще неизвестно сколько? В сгустившихся сумерках они видели лишь глаза друг друга. Лица и выражение их лишь угадывались. Опасаясь, что затянувшееся молчание может лишить его смелости, Лаурис начал:
- Мы давно не беседовали наедине.
Погрузившаяся в раздумье Аустра кивнула головой.
- Кажется, что это так.
- Может быть, вам неприятно, что я… напоминаю об этом?
- Нет, почему? - она пошевелилась и взглянула на Лауриса. - С вами я могу говорить даже откровеннее, чем с кем-либо другим. Да и вы сами не такой, как остальные.
- В каком смысле? - Затаив дыхание он ожидал ответа.
- Вы умеете видеть то, чего не видят другие.
- Вероятно, это потому, что я смотрю, наблюдаю и хочу видеть. А знаете ли вы, что я увидел?
- Ну?
- Боюсь, что вам будет неприятно услышать это.
- Не знаю. Если вы заметили, что я поступаю или думаю о чем-нибудь плохо, говорите смело. Я не обижусь.
- Совсем наоборот. Вы лучше, чем многие другие. Вас нельзя ни в чем упрекнуть. Но здесь вам не место - вот в чем заключается несправедливость. Мне временами кажется, что я тоже нахожусь не на своем месте, и тогда становится очень трудно жить. До такой степени трудно, как мне еще никогда не было за последнее время.
- И вы знаете, почему это?
- Знаю. До этого я ни к чему определенному не стремился, ни о чем не тосковал и поэтому не испытывал горечи отказа от заветного. Теперь я знаю, чего мне не хватает, знаю и то, что никогда мне этого не достичь.
- Вы, вероятно, тоскуете о чем-то большом, значительном?
- Для меня это все, - голос Лауриса дрогнул, и он продолжал шепотом: - Это женщина, удивительная, ни с кем не сравнимая и бесконечно далекая. Я полюбил ее с первого взгляда и теперь уже не смогу никогда забыть.
- Но ведь вы ее почти ежедневно видите, - удивленно заметила Аустра, думая о Рудите.
- Да, почти ежедневно.
- И она так хорошо к вам относится, как только можно мечтать. Разве Рудите…
- Это не Рудите. Если бы разговор шел о ней, мне не о чем было горевать. Это другая. Ради нее я забыл Рудите и сделался самым жалким в мире человеком. С тех пор как я ее увидел, в моей жизни не было ни одного радостного дня. Только боль и огонь, огонь и боль. Вначале я думал, что больно только мне, а потом я понял, что несчастлива и она. Она стала женой моего лучшего друга, и мне пришлось танцевать на их свадьбе. Я старался забыть ее, обманывал себя, искал счастья в другом месте, но все бесполезно. Наконец она явилась сюда, и ее близость сожгла мой разум, совесть, силу терпения, и я… рассказал ей все. Теперь она знает. Вы… понимаете, кого я имею в виду?
- Понимаю… - после продолжительного молчания послышался испуганный шепот.
- Можете ли вы мне простить, что я вам это рассказал? Или, может быть, презираете меня?
Аустра молчала. Лаурис поднялся, собираясь уйти:
- Простите. Я полгода молчал. Сумею молчать и впредь и никогда вас больше не потревожу. Если можно, постарайтесь забыть этот разговор. Но если в вашей жизни встретятся трудности и потребуется помощь, знайте, что у вас есть друг, готовый для вас на все. А теперь мне лучше уйти.
Аустра ничего ему не ответила. Тихо прикрыв дверь, Лаурис направился к взморью и в смятении долго ходил по берегу, прислушиваясь к реву волн. Не лучше ли ему теперь, после этого объяснения, уехать куда-нибудь далеко и не возвращаться?
Но ведь она промолчала… не сказала "нет"! Значит, еще осталась надежда…
"Нет, никуда я не поеду, только буду избегать с ней встреч, пока меня не простят, или же… или же…"
Ему хотелось верить в чудо.
6
Вернувшись из магазина, Рудите нашла Аустру сидящей в темноте. Огонь в плите погас, и ужин перестал вариться.
- Алексиса еще нет? - спросила она, лишь бы заговорить. Странное оцепенение Аустры встревожило ее.
- Нет еще… - рассеянно ответила Аустра.
- Лаурис здесь не был? - продолжала Рудите, отыскивая спички.
- Был и ушел.
Рудите зажгла лампу, и в комнате стало светло. Аустра выглядела бледной, взволнованной, свет ослепил ее. Отвернувшись от света, она не могла ни на чем остановить взгляда - он блуждал с одного предмета на другой.
- Он ничего не говорил? - опять спросила Рудите.
- Кто? - очнувшись, встрепенулась Аустра.
- Лаурис. Он ведь просил Алексиса привезти кое-что из Риги. Он не обещал зайти еще?
- Нет, он… был здесь недолго. Я не знаю, придет ли он вечером. Он ничего не сказал об этом.
- Слышишь, как дует, - остановившись у окна, Рудите прислушивалась к порывам ветра. - Завтра, наверно, опять нельзя будет выйти в море. Только бы сети выдержали. Они, оказывается, закинули несколько порядков.
- Разве Алексис не знал, что будет шторм?
- Он с этим не очень-то считается. Вот увидишь, завтра уйдет в открытое море. Когда-нибудь может произойти несчастье… Лаурис не хочет показать, что боится, и следует во всем его примеру. Но это нехорошо. Тебе бы следовало отговорить их, чтобы не ехали. Меня ведь они не послушают.
Рудите вышла на кухню и вновь растопила плиту. "Аустре, вероятно, нездоровится, - подумала девушка. - Это оттого, что она совсем не выходит на воздух".
Немного спустя, нагруженный покупками, явился оживленный Алексис. От него даже на расстоянии пахло водкой.
- Здесь хватит женщинам работы, - сказал он, выкладывая на скамейки сетевое полотно, мотки бечевы и связку пробки. - Аустра сможет поупражняться и обшить сетевое полотно.
Раздевшись, он сел рядом с Аустрой за стол. От него веяло свежим воздухом, но запах водки перебивал все.
- У тебя такой серьезный вид, - улыбнулся он жене.
- Ты выпил, Алекси, - равнодушно сказала она без упрека и без радости.
- Так получилось. На базаре повстречался с теплой компанией, пошли пообедали. Да ведь тут ничего плохого нет?
- Нет, Алекси, ничего.
Пока он рассказывал о своих покупках и рижских делах, Аустра пристально его разглядывала, точно с кем-то мысленно сравнивала. Легкий хмель развязал ему язык и привел в веселое настроение. От него веяло здоровьем и свежестью, как когда-то в Эзериешах, но в то же время он был груб. Его мужественность, сила и простота всегда нравились Аустре, но сегодня все эти качества вызывали в ней тревогу и горечь: он думает только о себе, оставаясь слепым и бесчувственным к ней. Подчиняясь в мелочах, он в серьезных делах всегда считает правым только себя и поступает по-своему. Его внимание к окружающим всегда находится в какой-то связи с заботами о себе. Если он сегодня вечером обратил внимание на настроение Аустры и сказал, что у нее серьезный вид, то только потому, что считал себя немного виноватым - ведь он выпил. Он не мог понять, что причины были иные. Сегодня Аустре что-то в нем не нравилось. Вообразив, что настроение это могло быть вызвано удивившим ее недавним признанием Лауриса, она вздрогнула.
"Я ведь люблю его, - убеждала себя Аустра, глядя на Алексиса. - Я люблю только его и должна любить всегда, так оно и будет. Между нами не должно быть никаких недоразумений. В нашу жизнь не должно вторгаться ничто постороннее, мы будем оберегать ее".
После ужина она попросила, чтобы Алексис не разбирал покупки до утра.
- Мне очень, очень нужно поговорить с тобой, Алекси. Я больше не могу ждать, я должна тебе многое сказать.
Алексис посмеялся над ее нетерпением, и лишь потом, когда они оказались наедине в своей комнате и Аустра беспомощно и испуганно прижалась к мужу, ему стало не по себе.
- Что такое? С тобой что-нибудь плохое случилось? - и он погладил огрубевшими пальцами ее щеку.
И разом все скопившееся в ее душе, впечатления последних дней, и страх, и смущение захлестнули ее, и она, всхлипнув, взволнованно заговорила:
- Я не могу больше, Алексис. Я боюсь, что случится что-то страшное, если я останусь здесь. Увези меня обратно в Эзериеши. Уедем отсюда, будем жить там. Я тебя очень, очень прошу.
- Но что же все-таки случилось? - удивился Алексис. - Чего ты боишься? Здесь тебя никто не собирается съесть.
- Ты этого не поймешь, Алекси, но я предчувствую беду. Я задыхаюсь, я больше не выдержу. Что тебя здесь так привлекает, что тебя держит? Сам видишь, какая здесь жизнь, и, пока чего-нибудь добьешься, жизнь кончится. А там у нас все есть. Отец ни слова не скажет, если вернемся в Эзериеши.
- Не дури… - Алексис с досадой отодвинулся от жены. - Я знаю, откуда у тебя эти глупые капризы: тебе просто нечего делать, вот и одолевают всякие пустые мысли. Приучайся к нашей работе, чини сети, трудись, помогай мне - и тебе не будет скучно, исчезнут все предчувствия. Надо побольше бывать на людях, интересоваться окружающим.
- А если я этого не хочу, какая же в этом будет радость?
- Ты должна преодолеть нежелание. А когда привыкнешь, появится и радость.
- Почему же ты не захотел привыкнуть к Эзериешам?
- Это совсем другое дело.