- Товарищи! Для молодой Советской республики наступил тяжелый час испытания, - начал Русаков и, нашарив рукой верхнюю пуговицу гимнастерки, расстегнул ворот. - Челябинск и Зауральск пали. Чехи и белоказаки наступают на Марамыш. Опасность велика. - Григорий Иванович выдержал короткую паузу и, вкладывая горячую веру в свои слова, произнес пламенно: - Но мы с вами смело понесем великое знамя Ленина через бури и невзгоды гражданской войны и водрузим его в родном Зауралье!
- Смерть паразитам! - выкрикнул гневно матрос и потряс кулаком.
Собравшиеся вскочили, тесным кольцом окружили Русакова.
Вставай проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов! -
начал торжественно Григорий Иванович.
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов… -
раздался страстный голос Христины. Взмахнув фуражкой, Епифан Батурин загремел басом:
…Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской…
Легкий ветерок вынес слова гимна через раскрытые окна на улицу. Она поднималась все выше, звала к борьбе и победе.
Через час Христина выехала из города. Поднявшись на увал, с которого хорошо был виден Марамыш и косогор, где должны были показаться чехи и белоказаки, девушка прислушалась к призывному звону колоколов. По улицам к городской площади, где было здание уездного исполкома, шли рабочие пимокатных заводов. Проскакал кавалерийский эскадрон конной милиции, чеканя шаг, прошел отряд коммунистов. Их вели Русаков и Батурин. Замыкая колонну защитников города, следовала группа фронтовиков под командой матроса Осокина.
Неожиданно внимание Христины привлек небольшой отряд всадников, ехавший в ее сторону. Впереди на вороном жеребце, заломив кубанку на затылок, в широчайших из красного сукна галифе, в яркой кашемировой рубахе, опоясанный тонким ремешком, на котором болтались две грушевидные гранаты, размахивая саблей, мчался раскосый, смуглый человек. За ним беспорядочной толпой, одетые кто в модную черкеску, кто в цветной башкирский халат или в старую рвань, едва прикрывающую тело, двигались оравшие люди.
Христина узнала анархиста Пашку Дымова, который бежал из города с отрядом, и поспешно свернула в густой сосняк. Погоняя лошадей, всадники скрылись в лесу.
Когда звук копыт дымовского отряда затих вдали, она выехала на тракт.
Солнце осветило яркие кроны деревьев и, кинув ласковые лучи на вооруженные цепи людей, скрылось за косогором.
В ближайшей от города согре раздались редкие выстрелы: конная разведка врага, наткнувшись на заставу защитников города и открыв беспорядочную стрельбу, скрылась. На Марамыш спустилась темная ночь. Стояла напряженная тишина. Лишь изредка послышится сердитый шопот:
- Погаси, курить не велено!
В темноте из дальней согры доносились подозрительные шорохи. Враг готовился к атаке.
Перед утром к Русакову пришла нерадостная весть: белоказаки, захватив власть в Усть-Уйской и соседних станицах, двигались с тыла на Марамыш. После короткого совещания с командирами, сохраняя порядок, отряды партизан отступили от города к Куричьей даче. В Марамыше осталась лишь небольшая группа подпольщиков.
Глава 9
В ту ночь, когда чехи подошли к окраине города, Никита Фирсов спал плохо: ломило поясницу, ныла давно ушибленная рука. Старик несколько раз вставал с постели, поправляя слабый огонек лампады и прислушивался к таинственным шорохам улицы. Не вытерпев, высунулся в открытое окно и, точно ястреб, завертел головой по сторонам.
В темноте стучали колеса телег, порой доносился приглушенный говор людей. Накинув халат, Никита осторожно пробрался в комнату расстриги.
Никодим спал.
- Федорович! А Федорович, вставай!
Тот с трудом открыл отяжелевшие веки и, опустив ноги на коврик, протяжно зевнул.
- Что тебе?
- В городе неладно. Вышел бы ты на улицу, посмотрел.
Расстрига почесал пухлый живот и, не торопясь, стал одеваться.
- Сергей приехал?
- Спит у своей Иродиады, - махнул рукой Никита и оперся на клюшку.
Зимой Элеонора Сажней окончательно поселилась в комнатах, которые занимала когда-то покойная Дарья.
Молодой Фирсов, по выражению Василисы Терентьевны, по-прежнему "куралесил", забросив все дела фирсовского дома. Пропадал все больше в тургайских степях, гоняясь за волками. От Агнии письма получали редко. Она жила вместе с мужем в Омске. Тегерсен работал в американском Красном Кресте.
От Андрея вестей не было больше года. Как-то Василисе Терентьевне сказали, что в исполкоме работает невеста Андрея, Христина Ростовцева. Старуха поспешно оделась и пошла посмотреть будущую сноху.
В приемной уселась в уголок и долгим, ревнивым взглядом следила за девушкой, прислушивалась к ее разговорам с посетителями. Домой вернулась довольная осмотром. Одно смущало старую женщину: будущая жена Андрея была коммунистка, а они и в бога не верят, и ребят не крестят, и косы стригут.
"Ничего, были бы внучата, окрестим; отец с матерью и не узнают. Дождаться бы, - подумала Василиса Терентьевна и вздохнула. - Старик только псалмы читает, Сереженька за волками по степи гоняется, актерка в доме разные киятры устраивает, даже втянула в бесовскую игру и Никодимушку. Прошлый раз заявляет: "Мы с Никодимом Федоровичем думаем репетицию в вашей столовой провести. Отрывки из оперы "Самсон и Далила" ставить будем". Потом подала Никодимушке стул. "Представь, говорит, что это водяное колесо мельницы, и верти его, а я буду петь". Вернулась в свою комнату, разделась, распустила волосы и вышла к Никодиму в чем мать родила.
А тот дурак-то затянул какой-то псалом и косит на нее глаза. Ладно, старик костылем их разогнал по комнатам. Срамота. Сказала я Сергею, а он только хохочет! Была бы моя воля, оттаскала бы ее, паскуду, за волосы. Где это видано, чтобы голой выходить?"
Василиса Терентьевна попыталась посовестить и Сергея, а он не понял, видно, о своем начал:
- Эх, мама, мама, тяжело жить мне на свете.
- Женился бы, любая за тебя пойдет.
- Поздно сватать ту, которая обручена с другим. - Должно, на Устинью намекал. - Оттого и гоняюсь за волками, чтобы печаль унять, - повесил голову и вышел… Василиса Терентьевна, вспомнив разговор с сыном, тревожно заворочалась на постели. Услышав шаги мужа, приподняла голову. Старик поставил клюшку и торопливо стал одеваться.
- Ты куда?
- Вставай, мать. Зажигай перед иконами свечи: кончилась власть большевиков.
Василиса Терентьевна непонимающими глазами посмотрела на суетившегося мужа, который в спешке никак не мог найти рукав своего частобора.
- Да вставай, ты, прости господи, кислая квашня! - выругался тот и дрожащими от нетерпения руками стал застегивать пуговицы.
Рядом в комнате слышалось радостное гудение Никодима, только что вернувшегося в дом.
- Елицы во Христа крестится, во Христа облекостеся… Аллилуйя. - Потирая руки, расстрига подошел к буфету, выпив рюмку рябиновки, провел широкой ладонью по усам. - Воскресла новая Вандея, а с ней и дом Фирсова. Но пока об этом молчок! - Расстрига погрозил кому-то невидимому пальцем:
- У премудрого Соломона бо сказано: и глупец, когда молчит, может показаться умным. Ибо пути господни неисповедимы.
Опираясь на палку, Никита прошел по коридору в комнату сына.
Закинув руки под голову, Сергей безмятежно спал. Слабый свет ночника с маленького столика из угла освещал его красивое, с легким пушком на подбородке лицо.
- Вставай!
Сергей откинул одеяло и уселся на кровати.
- Что?
Старый Фирсов молитвенно сложил руки и, глядя на икону, произнес торжественно:
- И побегут от лица огня все нечестивцы, творящие беззаконие. Кончилась власть большевиков!
Сергей вскочил:
- Как кончилась? Ты правду говоришь, отец?
Никита подвел сына к окну и, распахнув створки, показал на косогор:
- Се жених грядет во полунощи!
В серой мгле наступающего утра было видно, как отряды чехов и белоказаков спускались в город. - Теперь я покажу, как мое добро отбирать! - Голос Никиты перешел на зловещий шопот. - Саваном покрою села Зауралья, и будет шевелиться земля от тел нечестивцев, - и смолк, казалось, задохнувшись от душившей злобы.
Сергей отошел от окна. Та душевная пустота, которая охватила его с момента последней встречи с Устиньей на покосе, как бы притупила интерес к событиям. Он вяло произнес:
- Оставь меня в покое.
Никита зло покосился на сына.
- Ты что, как Андрюшка, тоже перекинулся к большевикам?
Сергей молчал.
- Отвечай! - старик застучал палкой об пол.
- Нет, коммунистам я не нужен, чужой им.
- То-то, - вздохнул облегченно Никита и, вынув клетчатый платок, обтер вспотевший лоб.