Случалось и так, что очерк под пером вдумчивого писателя в значительной мере утрачивал свою жанровую специфичность и фактически перерастал в повесть. Об этом свидетельствует небольшая повесть с элементами очерка "Дом под солнцем" - о восстановлении белорусской столицы в послевоенные годы. Городские мотивы звучат и в повести "Близкое и неблизкое", где писатель отдал дань уважения рабочему человеку, заводскому труду. Но особенно дорогой была Мележу его более ранняя, самая первая повесть - "Горячий август". Тут автор много правдивого сказал о сложных проблемах послевоенной деревни, показал самоотверженность в труде белорусских женщин, на плечи которых легла основная тяжесть восстановления сельского хозяйства республики, разоренного войною, фашистским нашествием. В "Горячем августе" тогда еще молодой художник писал о своих земляках из Полесья, впервые приблизившись к тому большому миру народной жизни, глубинное изображение которого, правда, на другом хронологическом срезе, составило основное содержание "Полесской хроники".
Немалый интерес представляет драматургия Мележа, особенно очень оригинальная и до сих пор не замеченная, по достоинству не оцененная деятелями нашего профессионального театра пьеса "В новом доме". Это социально-философское произведение, рожденное заботой писателя о чистоте коммунистических идеалов, духовном здоровье советских людей. В нем остро поставлены актуальные и сегодня морально-этические проблемы современного общества, в частности проблемы любви, семьи, ответственности родителей за судьбы детей. Близкая проблематика разрабатывалась и в пьесе "Пока молодые", которая имела довольно благоприятную сценическую судьбу. В историко-революционной драме "Дни рождения" показана победа Октябрьской революции в Минске, рождение Советской власти в Белоруссии.
Этапным для писательской биографии Мележа стал роман "Минское направление", посвященный изображению исторической битвы за освобождение Белоруссии от фашистских захватчиков летом 1944 года. Автор ставил перед собой задачу создать масштабное произведение о народном подвиге в Отечественной войне. Это обусловило многоплановость, многогеройность романа, его панорамность, характерную для советской эпической прозы 40-х - начала 50-х годов. В "Минском направлении", как и в других крупных произведениях тех лет, есть свои издержки, слабости, в частности, заметны элементы иллюстративности, недостаточное внимание к моральной проблематике, связанной с общественно-социальной дифференциацией в лагере тех, кто противостоял фашизму. Однако и при всех этих недостатках "Минское направление" принадлежит к самым значительным не только в белорусской, но и во всей советской литературе произведениям о героизме народа в борьбе с фашизмом.
И давался этот роман Мележу с большим трудом. Только первая редакция заняла более пяти лет очень напряженной работы. Первая книга романа подверглась несправедливому критическому разносу. В защиту "Минского направления" выступили белорусский прозаик Я. Мавр и русские коллеги: А. Фадеев, которому Мележ остался благодарен на всю жизнь, С. Смирнов, К. Симонов, В. Ажаев. Казалось бы, можно было уже в основном и удовлетвориться, потому что и серьезные критики заговорили о романе благосклонно, и читатели свидетельствовали свое уважение к писателю многочисленными письмами. Однако прозаик очень внимательно отнесся к фадеевскому совету доработать "Минское направление", чтобы "его мог читать и любить многомиллионный читатель, а не десятки тысяч". Приняв этот совет близко к сердцу, ибо он совпадал с собственным авторским желанием, Мележ еще несколько раз возвращался к "Минскому направлению" и дважды основательно правил, фактически переписывал, многое вычеркивая и добавляя сотни новых страниц, этот очень объемный роман в трех книгах.
Мне в свое время приходилось сопоставлять разные редакции "Минского направления". Работа, конечно же, была интересной, необходимой, но требовала терпения. Однако я только перечитывал написанное художником. А у писателя хватало решимости, душевной силы и человеческого упорства, чтобы еще и еще раз скрупулезно вдумываться в каждое слово уже отданной на суд читателя книги и с полешуцкой настойчивостью искать все новые и новые варианты там, где прежний текст казался недостаточно выразительным. "Вижу в этом личную авторскую ответственность за литературную судьбу своего романа", - замечал Мележ. Так же настойчиво шлифовал он свои ранние рассказы, готовя их для новых публикаций.
Принципиальность писателя в жизни и литературных оценках, его требовательность к себе с годами все возрастала. Она основывалась на том незыблемом, хотя у нас в республике часто все еще оспариваемом соображении, что художественные достижения каждого писателя должны рассматриваться по большему счету, оцениваться "уровнем и меркой лучших достижений советской и мировой культуры". "Читатель, - рассуждал Мележ, - только что читал Бальзака, а теперь берет твою книгу. И нет тебе заступки, нет оправдания. Он, читатель, судья, мерит все строго, одной меркой. Конечно же, меркой большей. Меркой Толстого и Бальзака, Шолохова и Фадеева. Не считаясь ни с чем".
На волне такой требовательности возникла "Полесская хроника". Рождалась она, эта главная книга писателя, не только в радостях напряженного труда, но и в муках сомнений, раздумий и поисков. Да иначе вряд ли и могут появиться сколько-нибудь значительные произведения.
Непосредственная работа над "Полесской хроникой" началась в 1956 году. Однако замысел создать произведение о родном Полесье жил в душе Мележа давно. И еще в 1946 году автор в рабочем блокноте сделал пометку: "Написать повесть о Полесье". Имелось в виду, что это будет книга о мелиораторах, "о борьбе полешуков с природой" в послевоенное время. Приступая через десять лет к осуществлению давнего замысла, писатель уже видел в своем воображении не повесть, а "роман о простых людях белорусского Полесья". Однако и тогда он еще собирался писать о мелиораторах, но более ранней, предвоенной поры. Об этом свидетельствуют сохранившиеся отрывки из романа "Время надежд", который и был первым реальным подступом к "Полесской хронике". "Я начал писать с предвоенного времени, но, едва закончил главку, вынужден был остановиться. Мучительная неуверенность в том, что вещь задумана хорошо, наилучшим образом, еще долго сдерживала меня. Наконец, я вынужден был отказаться и от этого замысла и пойти далее, к истокам жизни, о которой хотелось рассказать. Так, наконец, определился характер романа "Люди на болоте", его содержание, его смысл", - отмечал писатель, рассказывая, как постепенно выкристаллизовывался и приобретал свою масштабность замысел "Полесской хроники".
В 1960 году "Люди на болоте", начавшие цикл полесских романов, были завершены. Но автору уже стало ясно, что его замысел, который в процессе работы все более усложнялся, далеко не исчерпывается этим романом. "Логика развития событий и характеров требовала продолжения", - подчеркивал прозаик. И он начал писать роман "Дыхание грозы", оконченный через пять лет - в 1965 году.
Большой читательский, общественный успех романов "Люди на болоте" и "Дыхание грозы", отмеченных Ленинской премией, оказался для Мележа приятной и самой крупной неожиданностью за все годы его писательской работы. Но в этом успехе не было ничего случайного, ибо мележевская дилогия о Полесье стала действительно выдающимся произведением. И писалась она на самых высоких взлетах вдохновения, с такой страстью, полнотой самоотдачи, на какую способен только крупный художник, когда он говорит о своем кровном, родном и близком, о том, что затрагивает самые заветные струны его души, вынашивается всей его жизнью.
"Я широко видел поле, по которому шел, чувствовал в нем себя и работником, и хозяином. Но, что особенно важно, поле это я не только знал, я любил его. Потому что поле, по которому я шел, это было мое поле. Это была жизнь близких мне людей и моя жизнь. Я писал о них и одновременно о себе. Это было, думается, хорошее взаимное единение героев, времени и автора", - говорил писатель, рассказывая об истории возникновения "Полесской хроники".
Прочно опираясь на факты самой действительности, Мележ щедро наделял своих героев собственными переживаниями, использовал реальные биографии знакомых с детства людей, которые становились прототипами вымышленных персонажей, а в отдельных случаях приходили в роман не только со своими невыдуманными характерами, но и с подлинными именами и фамилиями. Писатель рисовал пейзажи родных мест, которые также нередко оживают под своими собственными названиями и, когда это нужно автору, воссоздаются с высокой фактической точностью.
В полесских романах, отмечал прозаик, "выдуманные, литературные образы. И все же - может, это и покажется странным - я и сам, зная все, как-то не хочу согласиться, что герои мои - только литература. Просто литературные образы. Созданные моим вымыслом, они неожиданно стали жить своей независимой жизнью и для меня сделались живыми, как и для наивных читателей. Я думаю, что это случилось потому, что они "выдуманы" из живой жизни, той жизни, которая - я хорошо помню - была на самом деле. Была такой, какой я хотел снова оживить ее в моей книге…"