- Тогда счастливо выздоравливать. Фотографии только через десять дней. Много работы. Тула… Владимир… Это все моя зона. Что поделаешь. Нету хороших мастеров, нету… Ах, такой день, такой день! Слава богу, дожили наконец…
Он зачехлил аппарат, сложил в баул все свои бебехи, галантно раскланялся, доставая кепкой до пола, и неслышно вышмыгнул за дверь.
- Трупоед… - сплюнул Бородухов.
Госпитальный садик все еще гудел народом. Играла музыка - все больше вальсы, от которых щемило сердце.
Саенко и Бугаев вернулись в палату с красными бантами на пижамах и с охапками черемухи.
Перед обедом нам сменили белье, побрили, потом, зареванная по случаю праздника, с распухшим носом, тетя Зина разносила янтарно-желтый суп из кабана.
- Кушайте, сыночки, кушайте, родненькие, - концом косынки она утирала мокрые морщинистые щеки. - Суп-то нынче добрый… Ох ты, господи! А я как услышала, так и села. Сколько по этим-то итажам выбегала, сколь носилок перетаскала и - ничего. А тут хочу, хочу встать, а ноги как не мои… Да неужто, думаю, все уже кончилося? Аж не верится. Какого супостата одолели, какую юдолю вытерпели. Как вспомню, как вспомню…
Слезы опять выступили на ее глазах, она торопливо утерлась и тут же улыбнулась, просветлела лицом.
- Кушайте, кушайте, а я пойду котлеток принесу. Поправляйтеся на здоровье, уж теперь недолго осталося…
Дверь распахнулась от толчка сапогом, в палату грузно протиснулся начхоз Звонарчук с неузнаваемо обвисшими усами на широком потном лице.
- Погодьте, погодьте исты!
На вытянутых руках он нес медный самоварный поднос с несколькими темно-красными стаканами.
- 3 победою вас, товаришчи! - поздравил он усталым, по-детски тонким голоском. - Скильки вас у палата?
- Семеро осталось.
- Ага, точно… Тут вам вид имени администрации… Саенко, распорядысь.
- Есть распорядиться! - Саенко с готовностью подпрыгал к подносу и составил стаканы на Михаеву тумбочку. - Давайте с нами, товарищ начхоз. За Победу.
- Ни, хлопци. Нема часу. - Он вытер рукавом халата потный лоб. - У мэни ще сто двадцать душ. Ух ты, чертяка, запалывси як…
Начхоз еще раз поглядел на стаканы: то ли пересчитывал в уме для отчетности, то ли просто так - как на произведение собственной расторопности, Видно, это вино досталось ему нелегко.
- Так вы давайте… А то суп охолонет.
- Спасибо.
- Було б за що.
Он ушел.
Саенко осторожно, чтобы не пролить, не прыгая, как всегда, а волоча раненую ногу по полу, при полном молчании всех присутствующих, разнес стаканы по тумбочкам. Лицо его при этом было озабоченным и строгим, а нижняя губа аскетически поджата, словно у ксендза при свершении исповеди.
Да и правда, эти рубиново-красные, наполненные до краев стаканы воспринимались в нашей бесцветно-белой палате как нечто небывало-торжественное, обещали какое-то таинство.
Минуту-другую каждый молча созерцал свой стакан.
- Ну что, солдаты… Что задумались? Давайте колыхнем, что ли… - предложил Саенко.
- Да давайте.
- Пусть сперва Михай, - сказал Бородухов.
- Верно, пусть он сперва. А то как же ему…
- Это само собой. - Бугаев взял Михаев стакан. - Ты давай присядь, а то не дотянусь.
Михай послушно сел на край койки, запрокинул голову.
- Ну, браток… за Победу!
- Ага.
- Жаль, нельзя с тобой чокнуться…
По лицу Михая скользнула виноватая улыбка.
- Ну ничего… поехали.
Мы посмотрели, как Бугаев, наклоняя стакан, вылил вино в птенцово раскрытый рот молдаванина.
- Во, парень, - удовлетворенно сказал Бугаев. - Это дело. Ничего, наловчишься… - Он вытер пижамным рукавом Михаев подбородок, по которому скользнула алая струйка, и, зачерпнув из супа картофелину, дал ему закусить. - Я одного такого знал, как ты, так он приспособился: зубами брал стакан за край и высасывал все до донышка!..
- Вино пить можно. А как его теперь делать будешь? - Михай тряхнул узлами рукавов. - Вину руки нужны.
- Ничего, браток! Не падай духом. Жинка поможет.
- А-ай-ай… - Михай покачал головой.
- Ну, будет, будет про это… - прервал Бородухов и степенно провозгласил: - Давайте, робяты, за дальнейшую нашу жисть выпьем… Как она дальше пойдет… Что было - то было, будь оно неладно! Живым жить, живое загадывать.
Мы выпили.
Прибежала Таня, поздравила с праздником, поставила на нашу с Копешкиным тумбочку букет подснежников, принялась кормить его с ложки.
Копешкин, глотая жижу, морщился, пускал пузыри.
- Ты ему винца вплесни, - посоветовал Саенко.
- Вы что, смеетесь?
- А что? Пусть солдат разговеется.
- Ему же нельзя.
- Дай, дай ему. Отпусти ты его душу на волю. Вот увидишь, полегчает с вина-то.
- Не говорите глупостей.
- Ох уж эти лекари! Хуже жандармов. Может, ему только и осталось, что посошок выпить. Сердца у вас нету.
- Все, славяне! Завтра буду проситься на выписку, - решительным тоном сказал Саша Самоходка.
Таня посмотрела в его сторону, укоризненно покачала головой.
- Не выпишут - убегу. Тань, поехали со мной, а? На Волгу. Красота!
- По дороге потеряешь, - засмеялась Таня.
- Честное гвардейское! Я ведь к тебе, можно сказать, привык. Осталось только расписаться. - Саша заметно охмелел, да и все тоже порозовели, заблестели глазами. - Ребята, поехали? Нашими дружками будете. Такую свадьбу сварганим… Эх, и хорошо у нас, братцы!
Деревня высоко-высоко, а внизу Волга… Всю видать, на пятнадцать верст туда и сюда. Пароход идут, гудки, бакены по вечерам… Михай, поехали?
- Нэ-э, я домой.
- Что у тебя там? Успеешь.
- Как что? - Михай вскинул рыжие брови. - Как что? Не был - не говори!
- Нет, брат. - Самоходка мечтательно уставился в потолок. - Где Волга не течет, там не жизнь.
- Зачем зря говоришь? Зачем? А виноград у вас есть? А вино наше пил? Нэ пил.
- Квас, знаю.
- Что понимаешь? - горячился Михай. - Давай спорить! Квас, да? Налью тебе кружку, вот такую большую, - он сдвинул культи, показывая, какую кружку нальет Самоходке. - Пей, пожалуйста! Выпьешь - под бочку упадешь. Как мертвый будешь. Э-э, что говоришь - нету жизни. Поедем - увидишь. Что Волга? Что Волга? Мы воду нэ пьем, мы вино пьем. Молдова, понял?
- Что ж вы не едите? - качала головой Таня, насильно вливая Копешкину бульон. - Ну съешьте еще хоть ложечку. Горе мне с вами…
- А у нас на Мезени пиво теперь варят. - Бородухов, только что побритый, в свежей рубахе, чинно прихлебывал наваристый суп, всякий раз подпирая донышко ложки куском хлеба.
- Сегодня везде празднуют, - сказал Саенко.
- Празднуют, да не так. У нас, на Мезени-то, бабы старинное надевают. Хороводы водят, песни поют. А потом сядут в лодки да по Мезени… А пиво я люблю чтоб с брусникою. - Бородухов выразительно покрякал, провел ладонью по рту, будто обтер пивную пену. - Благо! Давно не пивал. - И добавил задумчиво: - Оно, поди, теперь не из чего варить…
Таня кое-как покормила Копешкина и, сама больше намучившись, ушла.
Ей надо было смениться еще в девять утра, но она осталась помогать по случаю праздника. И было жаль, что еще не посидела с нами. Самоходка прав: мы привыкли к ней и - чего уж темнить! - почти все были тихо влюблены в нее…
Вино разбередило, ребята зашумели, заспорили, где жить лучше. Вмешались Саенко с Бугаевым, стали рассказывать о Сибири.
Оба были родом из-за Урала, только Саенко происходил из степных алтайских хохлов, а Бутаев - коренной енисейский чалдон.
"Сколько разных мест на земле", - думал я, слушая разговоры.
Лежали раненые и в других палатах, и у них тоже были где-то свои единственные родные города и деревни. Были они и у тех, кто уже никогда не вернется домой… Каждый воевал, думая о своем обжитом уголке, привычном с детства, и выходило, что всякая пядь земли имела своего защитника.
Потому и похоронные так широко разлетались, так густо усеяли русскую землю…
- Тише, ребята… - Бородухов первый заметил, как Копешкин зашевелил пальцами. - Чего тебе, браток?
Мы насторожились.
- Пить?
Копешкин отрицательно пошевелил кистью руки.
- Утку?
Копешкин поморщился.
Припрыгал Саенко, наклонился над ним.
- Ты чего, друг?
Копешкин что-то шепелявил сухими ломкими губами.
- Так, так… Ага, понял… - Саенко закивал и перевел нам. - Говорит, у них тоже хорошо жить. Давай, давай, Копешкин, расшевеливайся! Вот молодец! Ну-ка, расскажи, как там у вас… Это где ж такое? А-а, ясно… Пензяк ты. Ну, и что там у вас?
- Хорошо тоже… - разобрал я слабый, будто из-под земли, голос Копешкина.
- Заладил: хорошо да хорошо… А что хорошего-то? Лес есть или речка какая?
Копешкин пытался еще что-то сказать о своих местах, но не смог, обессилел и только облизал непослушные губы.
Мы помолчали, ожидая, что он отдышится, но Копешкин так больше и не заговорил.
В палате воцарилась тишина.
Я пытался представить себе родину Копешкина. Оказалось, никто из нас ничего не знал об этой самой пензенской земле. Ни какие там реки, ни какие вообще места: лесистые ли, открытые… И даже где они находятся, как туда добираться. Знал я только, что Пенза где-то не то возле мордвы, не то по соседству с чувашами. Где-то там, в неведомом краю, стоит и копешкинская деревенька с загадочным названием - Сухой Житень, вполне реальная, зримая, и для самого Копешкина она - центр мироздания.