Теперь Бахрамов острее чувствовал свое одиночество. Старик заходил в палату только поесть. Все его рассуждения о жизни свелись к тому, сколько денег он потребует от каждого из сыновей на свое содержание.
- Еще поживем, дорогой, - говорил он и отправлялся бродить по больнице.
Бахрамов радовался, когда сосед уходил. Он мог без помех предаваться воспоминаниям о давно погибших сыновьях и недавно умершей жене, о своей жизни, пролетевшей так быстро.
К вечеру небо заволокло тучами, но дождя не было, я в палате стало душно, как бывает перед грозой. Дежурная сестра закрывала окно, и ветер рвал из рук рамы. Деревья шумели, точно морские волны, где-то в коридоре хлопали створки еще не закрытых окон, послышался звон разбитого стекла.
Бахрамов не спал, чувствуя тяжесть в груди от недостатка воздуха.
Наконец настало утро, и, когда Мамура открыла окно, палата мгновенно наполнилась свежим запахом недавно прошедшего дождя. Небо снова было чистым, там и сям валялись на лугу поваленные бурей деревья. Все казалось умытым теплым дождем. Грудь Бахрамова наполнилась целительным запахом влажных трав, сверкавших под теплым утренним солнцем. Он с улыбкой следил за Алишером, который с радостным смехом бегал по мокрому лугу. Бахрамов подумал, что, если бы ему удалось коснуться босыми ногами нагретой солнцем земли, почувствовать щекотное прикосновение мокрых трав, - его худосочное тело мигом наполнилось бы жизнью и силой, исходившей от всей этой земной благодати. Он вытер повлажневшие глаза и снова стал смотреть в окно.
Алишер остановился как зачарованный. Бахрамов проследил направление его взгляда и увидел оголенный провод, оборванный ветром и прикрытый сломанной веткой урюка с зелеными плодами.
- Хаджа-бува! Хаджа-бува! Посмотрите, скорее! - крикнул Бахрамов.
Сосед ел дыню, смачно втягивая сочную мякоть.
- Куда смотреть, зачем?
- Мальчик идет к проводу! Уходи! Вернись, Алишер! Сосед, смотрите, погибнет ребенок… Уходи! Алишер, мама зовет, вернись!
Алишер делал вид, что ничего не слышит. Осторожно переступая толстыми ножками, он подкрадывался к ветке урюка.
- Сосед, Хаджа-бува, дорогой, бегите, вылезьте в окно! Мальчик коснется провода! Эй, кто тут есть?! Спасите ребенка! - напрягая голос, кричал Бахрамов. Хаджа-бува подошел к окну.
- Не трогай урючины! Остановись, слышишь?
Мальчик остановился, соображая, чего от него хочет этот незнакомый старик. Хаджа-бува погрозил ему пальцем, после чего вернулся на кровать, а мальчик, вновь подкрадываясь к урючине, с опаской поглядывал на окно.
- Хаджа-бува! Алишер! Уходи! Не смей подходить! - снова закричал Бахрамов, страдая от собственного бессилия. Жилы на его шее вздулись.
Хаджа-бува, обзывая мальчика отребьем, маму его блудницей, а деда благочестивой собакой, уселся на кровать и стал обматывать ногу портянкой.
- Хаджа-бува! Скорее, скорее же!
Продолжая сыпать проклятья, Хаджа-бува вынул из шкафа сапоги и, обуваясь, начал счищать прилипшую к подошве старую грязь. Бахрамов отшвырнул одеяло. Опущенные с кровати ноги налились кровью, и, когда он шатаясь добрался до окна, пальцы босых ног кололо, словно иглами.
Хаджа-бува оглянулся, услышав голос Бахрамова уже за окном.
- Алишер! Стой! Стой, говорю! - Бахрамов, босой, в кальсонах, как-то странно бежал по лугу, точно по раскаленным углям, наперерез ребенку.
- Эй, сосед, что вы делаете? Вам же нельзя подниматься! - закричал Хаджа-бува.
Бахрамов перехватил Алишера у самого провода. Мальчик плакал и вырывался, и Бахрамов чувствовал, что у него не хватает сил его удержать. По лугу бежала мать Алишера. Что было дальше, Бахрамов помнил смутно: бешено колотилось сердце, он стоял, опираясь локтями на подоконник, не в силах влезть в палату. Мать Алишера уносила плачущего сына. Хаджа-бува говорил:
- Захватите ветку с урюком, сосед. Зачем добру пропадать?..
Бахрамов пришел в себя, лежа на кровати. Влезть в окно ему помог Хаджа-бува.
- Где вы, сосед? - позвал Бахрамов. Перед его глазами плыли темные крути. - Дайте мне нитроглицерин… Стеклянную трубочку… Откройте…
Бахрамов положил под язык крохотную таблетку. Через мгновение он почувствовал привычную ломоту в висках. Сжимающая тяжесть в груди ослабела. Он глубоко вздохнул, и тут же вернулась давящая боль. Он снова положил под язык таблетку.
Хаджа-бува с любопытством поглядывал на соседа.
- Вам не разрешали шевелиться, а вы прыгнули в окно. Нехорошо, дорогой.
- Теперь ничего не изменишь. Прошу вас никому не говорить… Обещайте…
- Ладно, не скажу… Но не надо делать того, что не велел врач. Посмотрите на себя…
В палату, разнося лекарства, вошла Мамура. Пока принимали лекарства, Хаджа-бува молчал. Но как только Мамура собралась уходить, он сказал:
- Доченька, не уходи… Побудь немного с нами…
Удивленная Мамура посмотрела сначала на него, потом на Бахрамова и только теперь заметила необычайную бледность его лица.
Бахрамов лежал с закрытыми глазами, но по наступившему молчанию понял: Мамура что-то заподозрила. И сказал:
- В самом деле, доченька, побудь с нами, стариками. Молодые подождут. Да в какие здесь молодые? Всем нам одна кличка - "больные". - Бахрамов говорил не только для того, чтобы усыпить бдительность Мамуры. У него неожиданно появилась потребность высказаться. - Человек, доченька, порой очень легкомысленно тратит отпущенные ему годы. Прожив свое, старимся, теряем силы, но, к сожалению, не становимся мудрее. А потом наступает миг, когда вдруг постигаешь смысл всего сущего; прожитые страсти, горе и радость, желания и разочарования сливаются воедино. И тогда ищешь поступка, который помог бы излить собранное в тебе за долгие годы, в последнем усилии ощутить радость избавления от всех ошибок, от всех несуразностей прожитой жизни. И уже нет тебя, а есть вся вселенная, и нечто чернее ночи и ярче солнца застилает взор, и из глаз льются благодатные слезы… Если бы человек мог заранее знать о неотвратимости прозрения! Понимаешь, доченька, человек бы понимал: все, что дает ему жизнь, - непреходяще, все остается, и нет мелочей, которые бы не составляли единого целого с настоящим, прошлым и будущим. Жизнь каждого человека стала бы такой же безграничной, как вселенная.
Бахрамов замолчал, чувствуя, что говорить уже нет сил. Мамура смотрела на него и не узнавала. Она видела просветлевшее лицо, порозовевшие губы с легкой синевой в уголках, и поразилась красоте этого лица, и не могла понять, как это не замечала ее раньше? Неожиданно ее испугала мысль: "Почему он так говорит?"
- Теперь иди, доченька, я посплю.
- Вы себя плохо чувствуете? - спросила Мамура.
- Все хорошо, доченька, все хорошо…
Взволнованная Мамура побежала за врачом.
В коридоре она увидела молодую женщину с мальчиком. Женщина держала в руках букет цветов.
- Наверное, здесь, - сказала она, подходя к двери.
- Что вам надо? - строго спросила Мамура.
- Одного человека. Он спас моего сына, - женщина боялась, что сестра не пустит ее в палату, и открыла дверь. - Ну да, вот он! - указала она на Бахрамова.
Мамура вошла с ней в палату.
- Бахрамов-ака, вы еще не спите? Вам принесли цветы.
- От Алишера, - тихо подсказала женщина. Мамура подошла к кровати и вдруг, закрыв лицо руками, отшатнулась, выбежала из палаты. В коридоре слышен был ее крик:
- Доктор, скорее в девятую палату!.. - Хаджа-бува взял руку соседа, сказал: - Кажется, опоздали… Он мертв…
К вечеру по лугу, как всегда, шла хохлатка, ведя домой цыплят. Алишер, спотыкаясь в траве, старался поймать отставшего цыпленка.
Перевод с узбекского Б. Балтера
Павел Нилин
Дурь
Говорят, да я и сам где-то читал, что в человеке чуть ли не каждые семь лет вся кровь меняется. Но интересно как, при каких обстоятельствах? И надо ли человеку самому принимать какие-то меры, чтобы вроде того что обновиться?
Вот, например, я могу рассказать, как со мной получилось.