А через два или три дня, проснувшись на рассвете, он увидел за окном темное лохматое небо, услышал мелкую скрипучую дробь дождя по крыше и рядом - дыхание спящей Веры, стал разглядывать ее лицо с припухшими веками и сеткой чуть видимых, тоненьких морщинок под глазами, - и вдруг подумал, что знает об этой женщине разве что чуть-чуть больше, чем о первой встречной, не знает даже, добрая она или злая, двадцать шесть лет ее жизни для него - сплошная загадка, и хотя можно было предположить, что ничего необычного в этой неизвестной ему жизни не было, но сам факт, что он так мало знает о ней, почему-то поразил его. Василий стал вспоминать других женщин, которые были у него - и увидел, что остались они в его памяти какими-то бледными пятнами, лица некоторых совсем уже забылись, случайно встретишь на улице - наверняка не узнаешь… Все, кроме Тани. Но думать о Тане ему не хотелось, - и вдруг он задал себе совсем уж неожиданный вопрос: а для чего нужны были ему все эти женщины? Для чего нужна Вера? Через неделю она уедет и тут же забудет о нем, в Казани у нее наверняка будет кто-то другой, потом выйдет за кого-нибудь замуж, - и точно так же при встрече вряд ли узнает его, если такая встреча когда-нибудь и случится. Да никакой встречи и не будет, это уж точно… Тогда зачем он ей? Поразвлечься, покутить, побольше урвать от короткого отпуска, прежде чем вернуться к опостылевшей работе? Как ни крути, а больше вроде бы ни для чего он ей и не нужен… Да, Вася, небогато живешь, - спокойно, как не о себе, подумал он, встал зачем-то и начал одеваться. Зашевелилась и Вера, чуть приоткрыла один глаз и капризно протянула:
- Ну, Вась, что встал, рано же еще…
И словно невзначай до половины откинула одеяло, показывая свое крепкое, красивое тело. Василий отвернулся, пробурчал:
- Спи.
Вера обиделась, демонстративно повернулась к нему спиной, а он вышел на веранду, закурил и подумал о том, что впереди длинный тоскливый день, который надо как-то убить.
После завтрака стали думать, куда пойти, - и оказалось, что идти решительно некуда: в кино были вчера, танцы - вечером, да и то если дождь кончится. Василий вспомнил, как Таня говорила, что недалеко отсюда есть какой-то древний монастырь - туда съездить, что ли? Сказал об этом Вере, но та капризно вытянула губы:
- Ну вот еще, какие-то камни смотреть… И дождь идет.
И Василий легко согласился, что ехать не стоит.
Прошлись по набережной, но холодно было, и скоро повернули обратно. Серое море лениво билось о пляжи, оставляя на гальке клочья грязной пены. Василию казалось, что более скучного и противного дня у него в жизни не было. Когда проходили мимо библиотеки, он коротко бросил Вере:
- Давай зайдем.
И, не слушая ее возражений, по шатким скрипучим ступенькам взобрался на крыльцо библиотеки, протиснулся в неширокую дверь. Вера все же вошла следом, расстегнула мокрую шуршащую болонью, выставила высокую грудь, обтянутую ярким свитером, и брезгливо оглядела стенды с журналами, худенькую очкастую девчонку с тонкими детскими пальцами, измазанными чернилами.
- Слушаю вас, - строго сказала очкастенькая, привычно взяв ручку наизготовку.
- Почитать бы что-нибудь, - нерешительно сказал Василий.
- Записаны?
- Нет.
- Три рубля в залог.
Василий выложил трешку, ответил на допрос очкастенькой, и та воинственно спросила, метнув на Веру уничтожающий взгляд:
- Что вы хотите почитать?
- Так… что-нибудь.
- Выбирайте, - кивнула она на стопку замурзанных книг.
Василий стал смотреть. Все книги были почему-то про шпионов, почти все уже читанные им, и он спросил:
- А еще есть что-нибудь?
- Про шпионов ничего больше нет, - небрежно бросила очкастенькая, упорно разглядывая что-то в толстой, очень новой книге с блестящими страницами.
- А что, у меня на лбу написано, что мне надо про шпионов? - вдруг зло спросил Василий.
Очкастенькая удивленно подняла голову и как будто смешалась, нерешительно сказала:
- Ну, если вы сами не знаете, что вам нужно… Можете пройти, посмотреть на полках.
Василий покосился на узкие щели между полками, угрюмо пробасил:
- Пройти-то можно, да выйти как…
- Что? - не поняла очкастенькая.
- Ничего.
Очкастенькая обиженно передернула плечами и снова уткнулась в книгу. Василий стал думать, какую книгу попросить, но ничего не приходило в голову. Стал вспоминать, что читала Таня, - и из этого ничего не вышло. Наконец вспомнилась одна фамилия - Достоевский, и он решительно сказал:
- Дайте Достоевского.
- Что именно? - неприязненно спросила очкастенькая.
- Все равно.
Она сходила куда-то в угол и принесла книгу.
- Вот, только "Преступление и наказание".
- Давайте.
Молча пошли домой. Вера отчужденно тянулась чуть сзади, Василий не обращал на нее внимания - покуксится и перестанет. Дома, не раздеваясь, он лег на кровать и стал читать. Вера послонялась по комнате, нерешительно постояла перед ним и села на кровать, капризным тоном десятилетней девочки протянула:
- Ну Ва-ась…
Он отложил книгу, поднял глаза, Вера наклонилась к нему, и Василий обнял ее - только потому, что не хотелось обижать женщину.
Кое-как дотянули до вечера, изнывая от скуки. Читать Вера ему не дала, затеяла какой-то пустой разговор, - слушать ее было невыносимо скучно. Дождь так и не кончился, оставалось одно - идти в ресторан. "Напиться, что ли?" - вяло подумал Василий, усаживаясь за столик. Заказал бутылку коньяку, выпил рюмку - и долго не притрагивался к бутылке: пить почему-то не хотелось. Вера оживилась, поглядывала по сторонам, ловила взгляды мужчин - и Василий подумал, что она с легкостью может променять его почти на любого, кто как следует поманит ее. А если из-за нее он подерется с кем-нибудь или хотя бы немного поскандалит - она будет только довольна. И с неожиданной неприязнью он спросил ее:
- Слушай, а чего ты замуж не выходишь?
Вера удивленно взглянула на него.
- Вот еще, была нужда… Успею с пеленками навозиться.
- А вдруг не успеешь?
- С чего бы это? - не поняла Вера.
- Тебе же не семнадцать лет.
- Не волнуйся, в старых девах не останусь.
- А я и не волнуюсь.
Вера горделиво повела плечами.
- Вот уж для меня не забота - замуж выскочить. Стоит только пальцем поманить - любой побежит. А пока не горит - погуляю еще.
- Ну, погуляй, - усмехнулся Василий.
Бутылку, с помощью Веры, он все-таки допил, к концу вечера даже как будто немного опьянел, но когда вышли на улицу, холодный дождливый ветер тут же выбил весь хмель. Вера повисла на его руке, и они быстро пошли по пустой темной улице. И опять им овладела скука. Скучно было возвращаться в неприветливую сырую комнату, ложиться с Верой в постель, отвечать на ее словно на всю жизнь заученные ласки.
Это ощущение неистребимой скуки не оставляло его все дни, остававшиеся до отъезда Веры. И он почти обрадовался, когда она уехала. Последние часы перед ее отлетом были особенно длинными. Говорить им было совершенно не о чем, и они были не нужны друг другу. И у обоих на прощанье не нашлось друг для друга ни одного теплого слова.
С неделю Василий прожил словно в каком-то полусне. Над морем и узким длинным городом все время висела низкая густая тьма облаков, оттуда, почти не переставая, сыпался дождь, даже днем было по-вечернему сумрачно. От такой погоды Василия неудержимо клонило в сон, и он, не сопротивляясь, помногу спал. Просыпался всегда с тяжелой, глухо гудевшей головой, смотрел в потолок, ни о чем не думая, - думать как будто совсем было не о чем. И хотя от долгого лежания ныли бока, вставать ему не хотелось, - да и зачем? Даже голода не чувствовалось, хотя ел он раз в сутки, в ресторане. И на выпивку почему-то тоже не тянуло, вполне хватало двух рюмок, которые он выпивал только для того, чтобы поесть как следует.
Однажды подумалось, что надо бы куда-то уехать, - хотя бы в Ялту, что ли… И тут же отказался от этой мысли - что толку? И там будет такая же убогая комнатенка, найдется - при желании - какая-нибудь Люба или Маня, с которой все будет в точности так же, как с Верой и со всеми другими. Второй Тани для него уже не найдется… Но и о Тане вспомнилось уже почти спокойно, без прежней саднящей обиды. А ехать куда-то работать тоже было незачем - денег у него оставалось еще много.
Из этого одуряющего оцепенения Василия вывел его день рождения. Он совсем забыл о нем и вспомнил только под вечер, проглядывая газету и обратив внимание на число. "Вот елки-моталки, - ругнулся про себя Василий. - Все-таки - тридцать два года…" Он недолго подумал над этой цифрой, пытаясь понять, много это или мало. Получалось вроде бы ни то ни се - до старости далеко еще, но и салагой его не назовешь.
Он решил как-то отметить этот день, приоделся, зашел в парикмахерскую поправить бороду. Разглядывая себя в зеркале, он подумал, что выглядит явно старше своих тридцати двух - из-за бороды, что ли? Да нет, не только из-за нее, хотя седых волос в ее угольной черноте и на висках поприбавилось. Седеть он начал лет шесть назад, но все говорили, что это идет ему и совсем не старит. А сейчас лицо было одутловатое, какое-то серое, нездоровое, глаза припухли, глядели мутно, - с пересыпу, наверно. "К черту это спанье", - решил Василий.
Он пошел в "Гагрипшу", заказал основательный ужин, закуски, но и половины не съел за весь вечер. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь подсел к нему, но ресторан не был заполнен и на четверть, свободных столиков сколько угодно, и в конце концов он оказался один на всем ряду. А когда уходил, в ресторане, кроме официанток, никого не было.